Григорий Шелихов - Владимир Григорьев

— Полоумная! — вскричал он, табаня байдару. — Куда? На смерть?!

— На жизнь с тобой, Гришата, и на смерть, ежели суждено… Нишкни! — приложила она палец к губам. — Вернешься высадить — удачу потеряешь…

— Вперед! — еще громче крикнул Шелихов. Он верил в свою счастливую звезду, которой давно уже стала для него Наталья Алексеевна.

В пути, наблюдая, как согласно и неутомимо работала его Наталья лопатистым веслом, Шелихов ощутил прилив гордости за жену пред товарищами: она ни в чем не уступала прославленным алеутам-байдарщикам.

На рассвете второго дня пути ветер с севера развел волнение на океане. На необозримом пространстве под низким свинцовым небом вздымались водяные горы. Порывы ветра сбрасывали с их гребней клоки белой пены. Взлетев на пенный гребень одной волны, байдары стремительно низвергались в черную водяную падь, с тем чтобы взлететь на вздымающуюся гору следующего вала. Океан хрипел и бурлил, словно в негодовании невесть на кого. Груди людей дышали напряженно, но ровно, и руки ритмично перебрасывали пушинку-весло то на одну, то на другую сторону скорлупы-байдары, которую они гнали и гнали к неведомой твердой земле.

— Не скажу — шторм, а в полушторм мы попали, Василий! — потеряв из виду острова — они все время лежали на пути с левой стороны, — беспокойно заметил Шелихов сидевшему в голове байдары проводнику Ва-шели.

— Не бойся, греби! Полдня грести будем, в губу не войдем — к горам пристанем! — отозвался Ва-шели, имея в виду выбегавший в море гористый отросток Кенайской земли. — Ты, гляди, байдар не потеряй. Надо друг за дружкой, как палтусы, в море держаться…

Несмотря на все усилия гребцов, войти в фарватер просторной и длинной Кенайской губы не удалось. Северо-восточный ветер, выгоняя из залива воду, образовал в усеянном подводными камнями горле бешеный сулой — водоворот встречных течений. Из залива неслись огромные стволы деревьев, сброшенных в него прошлыми бурями. Каждое из них могло, как пушечное ядро, пустить ко дну кожаную байдару.

Шелихов понял опасность безуспешных попыток проникнуть в залив и решил идти вдоль южной стороны полуострова под прикрытием высоких береговых скал.

Этим курсом они шли весь день и всю ночь. Ночью, чтобы дать передышку на несколько часов измученным людям, Шелихов вел байдары в отдалении от береговых скал. И только в скупых сумерках третьего встающего дня Ва-шели увидел темную расщелину в береговых скалах.

— Туда! — указал он рукой на расщелину. — Я знаю это место — Медвежья губа… Там всегда тихо и люди живут…

— Хоть медведю в зубы, только на ноги бы встать да спину разогнуть, — согласился Шелихов.

Расщелина оказалась довольно широкой и вывела байдары на гладь просторной спокойной бухты, в отлогих, заросших мелким кустарником берегах. Дымки в глубине бухты, там, где над водой у самого берега нависли кущи леса, который сбегал с холмов, показывали, что здесь живут люди.

Высадке добытчиков никто не препятствовал. После шестидесятичасового плавания в байдарах люди едва владели ногами. Фальконет был вынесен и установлен на берегу. Ничто не нарушало безмолвия и безлюдья.

— Что ж, пойдем? — сказал Шелихов, думая, что бухта малолюдна и жители боятся показываться. — За всяку цену, а договориться надо, в этой бухте я город заложу… Пойдем безоружны, чтобы не напугать мирных людей…

По опыту, усвоенному из встреч с туземцами Америки, они взяли в руки крестообразно связанные палки, обвешанные в знак добрых намерений стекляшками цветного бисера и лент, и тронулись вглубь, к лесу.

Пройдя поросли раскинувшегося по берегу кустарника, Шелихов и Василий в нерешительности остановились перед выходом на обширную лужайку, окруженную лесом. На опушке леса стояло множество шалашей, а перед ними — толпа рослых индейских воинов, с луками и копьями, обращенными против пришельцев.

— Попались! — вздрогнул Шелихов. — Как кур во щи угодили! Что делать будем? — и беспокойно потянулся к спрятанному за пазухой камлеи пистолету.

— Ты, пожалуйста, не стреляй, — смерть! Добром надо, — шепнул Василий. — Мы пришли к вам с миром и дружбой! — крикнул он на кенайском наречии стоявшим в мертвом молчании воинам.

Но едва он шагнул вперед, как взвилась туча стрел, и в нескольких шагах от Василия и Шелихова закачался, вонзившись острием в землю, частокол копий, как бы предупреждающий: ни шагу дальше.

— Не надо нам дружбы! И мира с вами в этот раз не будет!.. Уходите! — ответил Василию, выступив из толпы, старый индеец. — Куликало запретил убивать белых людей с бородами — он вашей крови, но… уходите! Куликало сказал: «Если не уйдут — убивайте», и мы убьем вас.

— Скажи: мы хотим видеть Куликало, пусть он решит, должны ли мы повернуть восвояси, — подсказал Шелихов Василию, и Василий послушно перевел это кенайцам.

— Куликало сказал: «Если не уйдут — убивайте!» — упрямо повторил старый индеец.

Шелихов понял, что ничего не остается, как только выполнить непреложное требование кенайцев — это единственная возможность остаться в живых. Надо вернуться под защиту фальконета, а там видно будет. Но как вернуться? Малейшее проявление боязни перед туземцами может повлечь нападение и гибель, — нельзя показать и тени боязни.

— Ладно! Идем назад, Василий! Скажи только крашеному, что один посошок — это дарение ихнему… как его… Куликале, а другой — ему… Да чтобы в спину не били!

Василий прокричал то, что счел нужным передать из подсказки Шелихова, и протянул старому вождю разукрашенные палки.

Индеец не пошевельнулся. Тогда Василий положил подарки на землю и вместе с Шелиховым, не оглядываясь, повернул к берегу.

На обратном пути Шелихов думал не столько об опасности погибнуть в зарослях от стрел и копий кенайцев, сколько о небывало бесславном возвращении в лагерь. Как объяснишь добытчикам, а в особенности жене, этот вынужденный и очень похожий на бегство отъезд? Шелихов понимал, что трех десятков людей и фальконета недостаточно для внушения покорности индейцам, действующим по указаниям таинственного Куликало.

— Слышь, Василий, ты попридержи язык, никому не говори, чего было… Говори — встренули нас не надо лучше, да пожалились: черна, мол, оспа в поселении гуляет… Ну, мы и повернули и в море потому же уходим… Понял?

Василий радостно поддакнул выдумке Шелихова. Алеут не хотел, чтобы слава его, неустрашимого воина и тонкого дипломата, после такого неприятного оборота дела потускнела.

— Кабы не черна оспа, разве ушли бы мы… Эй, обкурите нас серой! — крикнул он и лукаво рассмеялся.

— Умен ты, Василий! Вернемся целы домой, тойоном тебя назначу, — поощрил его понятливость Шелихов. — Три жены заведешь!

— У-у! — в притворном ужасе замахал руками Василий. — Пропал Ва-шели, съедят меня бабы!

Выйдя из зарослей к своим людям под защиту фальконета, Шелихов снял с головы меховой колпак и истово перекрестился, став лицом к востоку.

— Нашел, Наташенька, золото! — сказал он подбежавшей жене и тотчас же поправился, заметив гримасу отвращения на ее лице. — Золотого человека нашел… Кликалой зовут! Я думал: врет Василий, когда он на Кыхтаке про него рассказывал, ан нет — живет такой человек среди индейцев и бережением русских благодетельствует…

Шелихов рассказал окружившим его добытчикам наскоро придуманную историю с черной оспой.

— В селение не допустили и отплыть поскорей присоветовали. У них, кто рябью не мечен, все лежмя лежат, черна оспа людей косит… По байдарам! — вскричал он. — До-омой!..

В 1785 году после удачного возвращения в Кыхтакскую крепость из плавания к огнедышащей Большой горе, — она грозно высилась на материке, русские прозвали ее горой св. Илии, — промышленники увидели, что магазин с мягкой рухлядью — дорогими мехами — переполнен, а бочки с порохом и огнестрельными припасами пусты, ни крупы, ни муки в ларях; да и срок контрактам подходит к концу. А тут еще и неутолимая тоска по родине. Она день ото дня разгоралась и звала домой.

Не знал этой тоски только Григорий Шелихов. Ему некогда было тосковать. Он весь был поглощен ежедневными подсчетами накопленного богатства и честолюбивыми мыслями самолично заложить на американском материке в облюбованных местах первые русские поселения. И какие он только не придумывал названия своим еще не заложенным поселениям: Славороссия, Екатериноград, Павлоград, рассчитывая войти ими в честь у государыни-матушки Екатерины II и ее наследника, будущего императора Павла Петровича.

— Да куда ты лезешь! Ишь напридумал сколько! Их именем и без тебя назовут! — сердито отзывалась Наталья Алексеевна, когда он делился с нею этими изобретенными названиями. — Ты о своих людях, Гришата, подумай, небось ихним попечением да трудами и в люди-то выходишь. Кто тебя картой плавания благословил, путь-дорогу указал? — вспомнила она кстати, но не назвала своего деда Трапезникова. — То-то! А Самойлов Константин Лексеич, чьим умом да советом ты живешь? Пьяных Захарыч, — разве не он научил тебя паруса ставить, марселю от брамсели отличать? Их вот имена на память людям и закрепи…