Принцип Полины - Дидье Ковеларт

Не передать, как я себя почувствовал. Впервые в жизни мне понравилось мое имя в устах женщины. Она произнесла Квинси — на американский манер, а не Коинси или Кинси, как меня обычно именовали. В ее глазах была странная смесь озорства и тревоги. Детский порыв, обузданный взрослым страхом. Она запнулась и договорила медленно, акцентируя каждое слово:

— Кое о чем… не совсем обычном.

Я тупо ответил: мол, да, пожалуйста.

— Предупреждаю: это очень личное.

Она чуть отодвинулась на стуле, наклонилась и сунула руку под твидовую юбку. Не успев толком понять, что происходит, я увидел промельк бело-синего шелка между ее лодыжками и лодочками. В следующее мгновение она снова обулась, а ее пальцы нырнули в карман моего пиджака.

— Пять минут двенадцатого, идемте! — прокричала мадам Вуазен из задней комнаты. — Сейчас, только найду ключи…

— Вы не обязаны соглашаться, — прошептала Полина, глядя на меня в упор. — Но я не могла упустить шанс.

Я сглотнул, видя себя словно со стороны: естественный, взволнованный, добрая душа.

Не очень зрелый, но открытый для всех предложений.

— Вы моя единственная надежда, — зачастила она.

— Ой ли? — усомнился я: сработал рефлекс галантности.

Я чувствовал бедром ее пальцы и уже не мог совладать с желанием. В порыве неуместной стыдливости я пожалел, что не положил презервативы в другой карман. По-прежнему не двигаясь, она продолжала совсем тихо:

— Мой любимый сидит в предварительном заключении. Это он будет вас интервьюировать. Он отказывается от свиданий со мной, с тех пор как его посадили… Он уверен, что ему светит десять лет, и хочет, чтобы я его забыла.

В висках стучало. Я кивнул с подобающим случаю выражением лица, которое можно было истолковать как угодно. Итак, чистое наслаждение было лишь моей фантазией и кончилось пшиком. Я был разочарован и глубоко уязвлен собственным заблуждением.

— Полина, присмотрите за пирогом, еще десять минут.

— Не беспокойтесь, Жанна! — крикнула Полина в сторону кухни, по-прежнему сжимая пальцы в моем кармане.

Потом повернулась ко мне и продолжила на три тона ниже, со слезами на глазах: — Как можно забыть человека, которого любишь? Его голос, его улыбку, его кожу… Скажите ему, что я не могу. Не могу и не хочу. И… передайте ему… сувенир, — добавила она, убирая руку. — От вас, я думаю, это будет иметь смысл. Во всяком случае, вес. Вам это не слишком неприятно?

Ее умоляющий взгляд потряс меня еще сильнее, чем сама ситуация. Я сказал: «Конечно, нет», удержав просившееся на язык «с удовольствием». Она кивнула, отвернулась, взяла «Шамони-оранж» и надкусила его широко, как яблоко. Крошки глазури посыпались на книгу, которую я не успел подписать.

— Он не отвечает на мои письма, — снова заговорила она с полным ртом. — Но это ведь сильнее слов, правда?

Я не отрицал. Шелковый комочек в глубине моего кармана стал комом у меня в горле.

— Надеюсь, я вас не обидела, — спохватилась она.

Да, пожалуй, это было слабо сказано.

Она уточнила:

— Как писателя.

Сказав, что это сильнее слов.

— Нет, нет.

— Вы славный. Не знаю, что со мной, я должна бы сгорать со стыда. Просить мужчину о такой услуге…

— Что вы, пустяки, — отмахнулся я, силясь совладать с эрекцией, ибо мне, увы, ничего не светило.

— Спасибо. Правда, спасибо, Куинси. Я останусь здесь, все приготовлю, буду ждать вас.

Я для приличия съел «Шамони-оранж». Мне было горько, потому что из-за меня глаза женщины никогда не горели таким нетерпением.

— Мы уходим! — В комнате появилась хозяйка в пуховике и со связкой ключей. — Вы закончили?

Я быстро нацарапал однотипные дружеские пожелания на трех последних экземплярах для женского отделения, взял свою парку и послал Полине красноречивый взгляд: «Можете на меня рассчитывать». Она встала, чтобы пожать мне руку. Разрез ее твидовой юбки лишь чуть-чуть разошелся, но мысленный образ наготы вызывал жжение внизу живота.

— Вы, похоже, не в форме, — огорошила меня мадам Вуазен, уже надевшая свой колпак гномика.

— Что вы, что вы, наоборот.

Я надел парку, повернувшись к ней спиной, чтобы скрыть упомянутую форму, и вышел вслед за ней в метель.

— Вроде поутихло, — объявила она бодрым тоном, держа коробку с моими книгами под мышкой.

Я кивнул, думая о другом. Я умирал от желания достать из кармана трусики и, спрятав в ладони, незаметно поднести их к носу. Но нет, на меня возложена миссия. Я должен передать послание лично в собственные руки. А почтальоны никогда не вскрывают писем.

Однако же надежда, которой я стал для Полины, оказалась сильнее разочарования. Послужить посредником, исполнителем желания женщины — это было мне в новинку. И, я вынужден был это признать, искушение не представляло никакого риска. Положа руку на сердце, я ведь прекрасно мог бы не передавать послание заключенному и оставить при себе трусики, которые остались бы тогда непрочитанным письмом. Тем самым я, в сущности, только поддержал бы мужественное решение узника, желающего избавить свою возлюбленную от мук безысходной страсти. Решение, которое я бы подтвердил Полине в интересах их обоих. После чего мне бы оставалось постараться утешить ее по мере сил, чтобы смягчить удар. Дурные мысли бальзамом подпитывали мою чистую совесть.

— Она говорила вам о Максиме? — осведомилась мадам Вуазен.

Так я узнал имя адресата. Не дав мне ответить, она вздохнула, трогая машину с места:

— Вы их последний шанс. Я полагаюсь на вас. Не знаю, сказала ли она вам, но это ему вы обязаны премией.

«Дворники» вяло гоняли по стеклу туда-сюда снежную кашу. Придерживая стоявшую на коленях коробку книг, я боролся с «Шамони-оранж», подкатывавшим к горлу на каждой колдобине. Мадам Вуазен дала мне прочесть три десятка отпечатанных листков, чтобы я познакомился с моей публикой. Это была анонимная анкета, которую заполнили желающие.

В рамках программы «Праздник чтения» вы хотите принять участие во встрече с писателем Куинси Фарриолем. Будьте любезны ответить на следующие вопросы:

а) Намерены ли вы обсудить с автором отдельные вопросы, касающиеся тем, поднятых в его произведении?

б) Согласны ли вы на видеосъемку в рамках этой встречи для передачи по местному телеканалу?

Двадцать шесть ответов из двадцати семи были «да» и «нет». Только на одном листке была приведена аргументация, изложенная умно и увлеченно и выдававшая настоящего читателя. Я заключил, что это и есть анкета упомянутого Максима.

Взгромоздившись на два тома Жюля Верна в переплете издательства «Хетцель», поднимавшие ее на уровень ветрового стекла, мадам Вуазен, вытянувшись в струнку, уверенно вела старую «Ладу Нива». Наверное, это была модель, предназначенная для русского рынка и нелегально импортированная по себестоимости. Анемичный четырехцилиндровый двигатель гудел, как стиральная машина в режиме отжима, и грохот цепей на снегу едва перекрывал этот звук.

— Ей сносу нет, — успокоила меня мадам Вуазен, когда мотор в третий раз заглох в пробке за снегоуборочной машиной. — Не сменю ее ни за что на свете. Мы столько пережили вместе.

Древняя корзина для пикника, плетеная, с кожаными ремнями, служила подлокотником между передними сиденьями. Сзади сиденья были сняты, там располагалось нечто вроде передвижной библиотеки, с которой спутник жизни хозяйки, по ее словам, летом объезжал окрестные деревни.

— Он пенсионер, бывший железнодорожник. До нашей встречи не прочел ни одной книги.

Чувствовалось, что она этим гордится как мало чем в своей жизни. От включенной вентиляции дохнуло полярным холодом и завибрировало зеркало заднего вида. Мадам похвасталась: — Вы мне не поверите, но в прошлом году всего лишь в ответ на мотивационное письмо, направленное в Дом Радио, — и я вам ручаюсь, что он написал его сам, даже не похвалившись тем, что он спутник жизни хозяйки книжного магазина, — его избрали членом жюри премии Ливр-Интер.

Я порадовался за железнодорожника. Она так пылко, почти воинственно произносила слово «спутник» — в ее возрасте было в этом что-то трогательное. Без всякого перехода она спросила меня, что в точности Полина сказала мне о Максиме. Я сжато, равнодушным тоном изложил имеющуюся у меня информацию.

— Что ж… Они были вместе, но он порвал с ней, когда сел, потому что думает, что она заслуживает лучшего. — Протирая тряпкой запотевшее ветровое стекло, она внесла ясность: — Он сидит за свою верность. Понятно? Зарубите это себе на носу. Все чушь, в чем его обвиняют, он не болтал лишнего и не предал президента. Он замечательный человек, Максим. Я знаю его с детства, он играл в футбол с моим сыном. Часто бывал у нас дома, потому что у него… Ну да ладно. Я бы не сказала, что он такой уж читатель, но в вашу книгу просто влюбился. Из кожи вон лез, чтобы убедить жюри. Максим вручит вам награду. Вообще-то он узнал в главном герое себя. Вы уж постарайтесь быть на высоте, он многого ждет от вас.