Уехал славный рыцарь мой… - Марина Дяченко

Диего улыбался, смотрел без страха и даже без надлежащей робости. Нахальный сопляк; я видела, будто воочию, эту сцену: горящий костер… Аманесер… и как этот мальчишка его слушает. И как у них обоих горят глаза.

— Даже если бы он не велел мне и дороги не сказал, я все равно искал бы вас и в конце концов нашел. А что осталось после моего бедного господина не так много, так за это я к вам слугой наймусь, и без платы совсем, только кормите. Я все умею. Овец доить, масло сбивать, шкуры снимать, танцевать! Петь! Да на мне можно воду возить, только прикажите, я знаете, какой здоровый?!

Он перечислял свои таланты, заглядывая мне в лицо, будто пытаясь прочитать там подсказку. Будто сейчас я скажу: ну вот, в танцорах и водовозах мы нуждаемся больше всего.

Он замолчал, а я все еще улыбалась.

К чести Диего, он почти не попадался мне на глаза. Он делал все, что поручал ему дворецкий, скоблил и мыл, подавал и приносил — и при этом обожал меня издали, деликатно, не давая ни малейшего повода заподозрить его в назойливости.

А потом я нашла ему лучшее применение. Выдалась нелегкая ночь — моховые звезды, а потом еще какая-то новая дрянь, которой и названия, наверное, не придумали. Слава Богу, в нашей пушке был теперь аккумулятор от того мускулистого рыцаря, а то пришлось бы Аманесеру возвращаться на пепелище. И вот, когда я сидела на крыше с пушкой, трубкой и невеселыми думами, рядом появился Диего.

Этот парень был просто прирожденный канонир! Как-то само собой оказалось, что мне на дежурстве делать нечего — я могу идти отдыхать во внутреннем дворике, сидеть у огня или просто спать, пока Диего, верный мне, как собственное сердце, косит опасных гостей направо и налево. И затрачивает, между прочим, вдвое меньше энергии!

— Как тебе это удается? — спросила я утром, изучая отчет об энергозатратах, предоставленный пушкой. Диего скромно улыбнулся:

— Так ведь вашим именем, донна Клара. Разве нельзя?

Я сделала удивительное открытие — если прижать ладони к ушам, можно услышать далекий шум ветра… или моря? Диего, оказывается, видел море еще мальчишкой — помогал перегонять каких-то овец и случайно оказался в порту. Он не умел рассказывать — постоянно путался в словах и говорил не то, что надо, но я все равно сумела представить море — такое, как пустыня, до горизонта. И край его лохматится белым прибоем. А звук волн похож на тот, что слышится, если ладони прижать к ушам.

Он неплохо играл на гитаре. И время от времени говорил ни с того ни с сего что-то смешное, я долго не могла сообразить, как это у него получается. Знакомые слова в незнакомом сочетании — и ты уже покатываешься со смеху, сама не понимая, от чего. Поначалу я думала, это у него выходит случайно но нет, он нарочно веселил меня; бывали вечера, когда я всерьез умоляла его прекратить — у меня живот болел от смеха…

Сам он никогда не смеялся. Только улыбался краешками губ. Хитрый мальчишка.

Гость постучал в ворота за час до заката. Нельзя сказать, чтобы мне он очень понравился — долговязый, жилистый, с внимательным взглядом желтых совьих глаз, — но ведь не оставлять же человека на ночь без крова. Сожрут.

Его звали дон Сур, и был он, как выяснилось уже за ужином, странствующим рыцарем-магом. Голос его звучал мягко и вплетался в мысли вне зависимости от того, говорил ли он о погоде, нахваливал жареного поросенка либо пересказывал последние сплетни. Во всей его манере говорить, дышать, смотреть было что-то притягательное — и вместе с тем отталкивающее. Удивительно противоречивый субъект.

Потрескивали цикады. Журчал фонтан. После ужина, как водится, мы с гостем перешли во внутренний дворик и, не сговариваясь, вытащили трубки. Полускрытый розовым кустом, сидел на ступеньках Диего, наигрывал на гитаре деликатно, не привлекая лишнего внимания, в согласии с цикадами, фонтаном и моими мыслями.

Выпуская колечки дыма, я потихоньку разглядывала гостя. Нескладен и тощ, не поднимет, вероятно, самого легкого копья, путешествует в одиночку, без оруженосцев и слуг… Странствующий рыцарь-маг. Что же, он поражает противника молнией?

— Какой у вас, сеньора, удивительный дом! Эта башня, такая высокая, что видно издалека. Мавританский стиль?

— Возможно, — я улыбнулась.

— А на крыше у вас пушка, и это отчасти объясняет вашу удивительную отвагу — жить здесь, в этих пустынных местах, где даже днем погонщики оглядываются и трясутся, как зайцы. Вы отважны, одинокая сеньора.

— Я жду моего рыцаря, дон Сур, и буду ждать, сколько понадобится.

Перебор гитарных струн сделался чуть громче. Дон Сур улыбнулся странной улыбкой:

— Я не хотел бы повстречать вашего рыцаря на перекрестке двух дорог. А может, наоборот — хотел бы.

Выражение его лица не понравилось мне. Я отвела взгляд; Диего сидел в кустах, полураскрытый розовый бутон почти касался его лица. Он играл, не сводя с меня глаз. Я улыбнулась. Вдохнула душистый дым:

— Не будет ли дерзостью с моей стороны спросить, дон Сур… Чьим именем вы совершаете ваши подвиги?

Гость улыбнулся шире:

— У меня нет дамы сердца, прекрасная сеньора.

— Может быть, именем Господа?

Показалось мне — или в его улыбке мелькнуло презрение?

— Тогда, может быть, справедливость или иная какая-нибудь добродетель… Что придает вам силы?

Он выпустил дым, чуть вытянув губы. Сизый столб ушел по направлению к звездному небу:

— Справедливость, пожалуй.

Мне сделалось любопытно.

— Но позвольте, дон Сур, не так давно я принимала здесь монаха, и он утверждал, что во имя справедливости не одолеешь и комара. Простите мне эту простодушную метафору. Поскольку добро и зло в нашем мире потеряли очертания.

Он покачал головой:

— Сеньора, я совершаю подвиги не ради абстрактных понятий. Нет. Совершенно конкретная, легко определимая ценность — человеческая жизнь… Она священна. Она неприкосновенна. Представление об этом лежит в самом фундаменте мира. Все, что я делаю, совершается во имя жизни человека на земле.

Сделалось тихо. Даже цикады примолкли, а Диего, кажется, забыл, как перебирают струны.

— Я иду от селения к селению, — глаза на бледном лице дона Сура загорелись ярче полуночных звезд. — Я разыскиваю кладбища, или одинокие могилы на перепутьях, или просто кучи камней, под которыми сложил кости какой-нибудь погонщик. Богатство, сословная принадлежность не имеют для меня значения. Я вопрошаю мертвых известным мне способом, и я добиваюсь от них ответа на два вопроса: насильственной ли смертью они умерли? И если да — кто убийца? Они знают, сеньора, они всегда знают имя убийцы. Тогда я иду по его следу, настигаю и во имя жизни на земле — вспарываю брюхо.