Аллегро пастель - Лейф Рандт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь, со стаканом напитка клюквенного цвета в руке, Жером рассказывал: «Во время богослужения одна девочка-флейтистка часто ошибалась во время своего соло. Это было довольно смешно. Но вместо того чтобы смеяться, все прихожане испытывали стыд. И сострадание. Кажется, в тот момент я понял протестантскую религию: мы внимательно слушаем незамысловатую игру на флейте, надеемся, что никто не опозорится, и испытываем сострадание, когда ученица недостаточно занималась, потому что знаем, что эта неудача надолго останется с ней. Это протестантизм».
Таня улыбнулась: «Тебя в последнее время очень занимают твои корни». Она просто констатировала, но Жером всё равно ощутил упрек.
«Да, сорри… ты права. Я часто говорю об этом».
«Жером, котик. – Таня потянула за свободные рукава его рубашки. – Я ничего такого не имела в виду. Это так мило, когда ты рассказываешь одно и то же несколько раз».
Когда Жером закрыл глаза, чтобы поцеловать Таню, у него слегка закружилась голова. «У тебя тоже голова кружится?» – спросил он. «Со страшной силой», – засмеялась Таня. «Тебе плохо?» – «Нет». – «Мне тоже нет».
Потом у них был немного пафосный секс на диване, пронизанный уверенностью в том, что они делают что-то безусловно хорошее для духа и тела. Жером даже на мгновение поверил в то, что они своим половым актом улучшают энергетику всей планеты Земля. Он двигался как-то угловато, Таня выдвигалась ему навстречу в каком-то новом для него ритме. Когда они кончили – сначала Жером, а вскоре и Таня, – он невольно рассмеялся, вспомнив свои мысли об энергетике планеты. Первым порывом Жерома было рассказать Тане о своей энергетической теории, но он всё же решил, что не надо всё сразу забалтывать. Лучше спокойно продолжить наблюдение за их совместным сексом и за планетой Земля. Таня поцеловала его в левый висок и вдруг тоже засмеялась. Они вместе встали с дивана, отошли на семь шагов и в некотором оцепенении упали на матрас Жерома шириной один метр сорок сантиметров. Они спали спина к спине.
2
Неделя после Пасхи выдалась солнечной и теплой. Во вторник вечером Таня вернулась в свою двухкомнатную квартиру, с балкона которой она могла смотреть на парк Хазенхайде. Если бы у нее были такие же депрессивные наклонности, как у ее сестры Сары, то атмосфера на улицах могла бы нагнать на нее тоску. Первые теплые дни года в большом городе означали потенциальный стресс. В Берлине ты обязан хорошо и максимально публично проводить время. Наверное, думала Таня, многим понаехавшим нужны годы, чтобы решиться в первые теплые дни взять и поработать где-то в тени, вместо того чтобы сидеть перед магазином и пить шампанское. Тане тоже понадобилось время, чтобы принять тот факт, что в конечном счете ей мало просто тусить на улице и нравиться другим людям. Для нее оказалось важнее создавать продукт, который нравится максимально строгой публике. Это не обязательно должны быть тексты, это может быть одежда или видео-арт, думала иногда Таня. Но в реальности она всегда только писала: это давалось ей легко, и она чувствовала себя лучше, когда писала регулярно.
Задним числом Таня считала полезным спор с Жеромом из-за «Назови меня своим именем», который произошел у них вечером Страстной пятницы. Этот спор показал, что они оба по-прежнему опираются на свои мысли и принципы, что они не зависят друг от друга в своих мнениях. В кинотеатре «Метрополис» на площади Эшенхаймер-Тор они сидели в двойном кресле, без подлокотника посередине, иногда держась за руки, но, несмотря на это, они совсем по-разному восприняли «Назови меня своим именем». Жером увлекся внешней красотой фильма и его мира, как и большинство тех, кто рассказывал Тане про этот фильм о гомоэротической летней любви подростка и аспиранта в Италии восьмидесятых годов, а сама Таня почувствовала отторжение. «Назови меня своим именем» показался ей ужасно буржуазным. Она тоже не осталась равнодушной к напряжению между главными героями, но ее раздражало, что фильм исподволь внушал, что счастье, толерантность и гуманизм возможны только на основе зажиточности и элитного образования. Когда на обратном пути, в «Тесле», Жером сказал, что фильм, возможно, триггернул ее тем, что она сама была конвенционально красивой дочерью hi-end-образованных родителей, но она должна как минимум признать идеальный стиль фильма, Таня вышла из себя. Она закричала, что Жером должен принять тот факт, что фильм ей не зашел. А когда Жером собрался что-то возразить, Таня сказала: «А теперь заткнись-ка, Жером». Остаток пути они молчали.
У Тани случались приступы агрессии. Лучше всех это знали ее мать и сестра. Если не считать Макса, ее бывшего, то мало кто из неродственников заподозрил бы в ней холерические эксцессы. Таню Арнхайм считали либо витающей в облаках, либо холодной, либо высокомерной, но никогда – агрессивной.
Поскольку для Жерома было важно выглядеть в собственных глазах человеком, не склонным к злопамятности, они быстро помирились. Когда Жером открыл дверь в бунгало, а Таня нарушила молчание («Жером, извини»), он на мгновение застыл, посмотрел ей в глаза, а затем позволил ей крепко обнять себя.
Пятого апреля уже запахло настоящим летом. После восьми с половиной часов сна Таня пришла с банкой Red Bull без сахара в парк Хазенхайде и села неподалеку от долгостроя – индуистского храма, много месяцев стоявшего в лесах. Только верхушку храма пестро раскрасили. Тане нравилось думать, что по соседству с ней скоро будут храмы всех религий. Все свои знания об индуизме она получила еще в девятом классе кильской гимназии: перерождения вверх-вниз между разными кастами и жизнеформами, множество богов, обладающих чертами и животных, и людей. В принципе, довольно симпатично. Может быть, индуизм – это неплохой вариант если не для Тани, которая даже йогу не любила, то для кого-то из ее знакомых.
Амели написала сообщение, что у нее похмелье и она собирается пойти в City Chicken на
