Белое проклятие караханы - Василий Лягоскин

Рука Повелителя невольно вздрогнула.

По рядам послушников, прежде безмолвным и недвижным, пробежала дрожь. И это было самым страшным – если хоть один сейчас усомнится в силе бога или его благосклонности к Узоху… Если хоть один поднимется с колен…

Повелитель, смутившийся на мгновение, вдруг понял, что вера в великого бога и в него самого висит на волоске. Окрепшим голосом он закричал, перебивая в пространстве огромного зала и в умах адептов отзвуки грома:

– Великому богу угодна жертва.

В жуткой тишине бронзовый нож опустился вниз…

Между тем Свет, снова выйдя в большую комнату, медленно пошел вдоль скорбных рядов. Он прощался с ними, всматриваясь в каждое лицо, вспоминая с малых лет свою жизнь, бесчисленным множеством незримых нитей связанную с людьми, которые теперь лежали вокруг него.

Вот лежит жена Радогора – тетя Любаша, заменившая ему мать.

Мать, Светлена – тоненькая, ясноглазая как будущий сын – недолго прожила в замужестве. Почувствовав вскоре после свадьбы в себе маленький росточек новой жизни, она в радости не сразу заметила, как быстро начали таять ее силы. Чем больше рос под сарафаном живот Светлены, тем чаще она присаживалась передохнуть, стараясь незаметнее погладить, потереть под левой грудью.

Старая знахарка Ведотья, проходя мимо, не подавала виду, что лик смерти все отчетливее проглядывает в чертах Светлены. А помочь ничем не могла.

– Лишь бы родить успела, – горестно вздыхала она, понимая, что ни сил, ни знаний ее не хватит, чтобы спасти любимицу рода.

Словно злой рок простер свою руку над этой молодой женщиной, не свершившей за короткую жизнь ни одного злого поступка.

Светлена успела. Истаявшая, он лежала счастливая и усталая на широких полатях. Ей поднесли сына. Мальчик молчал, появившись на свет; молчал и сейчас, когда его разглядывали любящие глаза матери и тревожные очи отца, сидевшего по другую сторону ложа.

Мать погладила голову ребенка, заглянула в его голубые глаза.

– Светлый-пресветлый, – прошептала она чуть слышно. Лишь Иванко, муж, расслышал эти слова. Тут ее сердце, стукнув в последний раз, остановилось навсегда. Ребенка, не понимавшего еще ничего, пронзила страшная волна его дара. И в первый раз в своей жизни он закричал, выражая в крике – сам того не понимая – и боль утраты, и громкую просьбу не уходить, не оставлять его одного в этом большом мире.

Подбежавшие тут же бабки, да и отец тоже, смотрели сейчас лишь на него. И только когда ребенок замолчал, все вдруг поняли, что Светлена больше не дышит.

Теперь уже отец закричал – нет, скорее завыл, как загнанный, оставшийся без надежды спастись волк. И так был страшен этот полукрик-полувой, что бабки не выдержали. Подхватив на руки ребенка, они выскочили из горницы. Отец же, рухнув на колени, гулко стукнулся головой о деревянный край полатей и, не чувствуя боли, надолго замер.

К сородичам, сбежавшимся к избе охотника Иванки, он вышел через полчаса. Постаревший на добрый десяток лет, он обвел взглядом собравшихся; остановился на старшем брате, Радогоре:

– Ребенок?..

– У нас, с Любашей, – ответил тот.

Иванко понимающе кивнул. Тремя днями раньше Любаша, жена Радогора, родила четвертую уже дочь, и теперь могла позаботиться о племяннике.

Охотник повернулся к бабкам:

– Приберите ее… А сына зовут Светославом… Светом… Она назвала, – добавил Иванко.

Вечером он отправил в далекий путь жену, сам поднеся к погребальному костру факел. Затем, по обычаю рода, он тщательно собрал весь пепел, которого от огромного костра осталось на удивление мало и положил его в крохотную, специально сработанную для этого случая лодочку.

Охотник опустил лодку в Русинку, и река медленно подхватила ее течением. Притихшие родичи внимательно следили за ней. Достигнув середины реки, лодочка замедлила ход, а потом и вовсе остановилась, словно находилась не на стрежне, а у тихого берега. Вот она закружилась на месте, как в омуте и медленно затонула.

– Приняла, – выдохнула единой грудью толпа.

Иванко повернулся к родичам; остановился невидящим взглядом, словно говоря:

– Разве могла святая Русинка не принять чистую душу?..

Свет тряхнул головой, отгоняя тягостные воспоминания, идущие из детства, от рассказов доброй тетки Любаши. Теперь она лежала умиротворенная, без видимых ран, в окружении четырех уже взрослых дочерей и малолетних внуков.

Вот лежат молодые парни – друзья босоногого детства. По страшным ранам на их телах охотник видел, что они не стали безропотными жертвами для чернобородого и его подельников. Лежать бы Свету рядом, если бы…

Мысль его словно натолкнулась на глухую стену; она резко повернула в другом направлении: «Если бы он был в этот черный для рода день дома, может…". Он снова тряхнул тяжелой от горьких дум головой. Вспомнил слова учителя:

– Что толку жалеть о сделанном, и тем более о не содеянном, укоряя себя за ошибки. Нужно пойти и исправить их!

Охотник не мог вернуть к жизни сородичей, но отомстить за них, найти и покарать неведомого Узоха… Этому можно отдать и время и силы, и жизнь.

Свет не мог знать, что почти три дня воины, окружившие незаметно деревню, наблюдали за ней. Чернобородый хотел быть уверенным, что весь род на месте, что из возможных походов вернулись все охотники. Срок в три дня он установил для себя заранее, и был уверен, что весь род Ясеня, живущий своей, оторванной от остального мира жизнью, поляжет в битве в один день. Выучивший по велению своего Повелителя, и с его дьявольской помощью, язык людей Ясеня, чернобородый вожак все таки допросил первую попавшуюся ему на глаза молодуху. И был неприятно поражен, узнав о молодом охотнике. Понимая, что ни ему самому, ни его людям в дебрях, которые Свет знал лучше собственной избы, охотника ему не поймать, он устроил засаду.

Чернобородый не стал выяснять; так и не узнал, почему охотника так долго не было дома. Так совпало, что его головорезы только свернули с Большой реки в двух лодках, выгребая против медленного течения Русинки, когда Свет уже вышел ранним утром из деревни. Он шел с Волком к самым истокам Русинки, к границам земель рода. Туда, где ровно шесть лет назад, на глазах Света погиб Иванко – его отец.

После смерти жены постаревший охотник появлялся в деревне лишь для того, чтобы принести добычу. Он оставлял добытого оленя, или связку свежих невыделанных шкур в доме брата и долго сидел, глядя на сына – единственное, что осталось ему от Светлены. Затем, попарившись и отмывшись до скрипа, и переночевав в своем осиротевшем доме, Иванко снова уходил в лес с Серой – хитрой охотницей. Это была полусобака, полуволчица; и она тоже избегала человеческого общества.

Так прошло шесть лет.

Свет, первоначально болезненный, вскоре окреп; он сделал без отца первый шаг, сказал первое слово. Мальчику было хорошо в большой и дружной семье Радогора. Любаша не отличала его от собственных детей, звала сыном. А если и смахивала когда слезу со щеки – только когда была уверена, что Свет не видит этого.

Но все же мальчик несся изо всех сил, стоило только кому крикнуть: «Иванко пришел». Самым ярким воспоминанием его детства был горький смешанный запах лесных костров, пота, и звериных шкур, который исходил от отца. Свет прижимался что было сил к его широкой груди, зарываясь счастливым лицом в густую посеребренную бороду.

В один из таких дней Иванко, против обыкновения не ушедший поутру в лес, пришел в избу Радогора. Был он чистым, с постриженной коротко бородой, переодетый в деревенские одежды. Лишь Свет узнал сразу в переменившем обличье человеке отца. Он кинулся к нему. Любаша, медленно вставая из за стола, внезапно осознала, зачем пришел Иванко. Страшась разлуки с родным ей мальчиком, она тихо заплакала. Следом встал и Радогор. Девочки, сидевшие рядом, и ничего пока не понимавшие, тоже заревели – вслед за матерью.

Охотник, потоптавшись у порога, вдруг неуклюже – низко, до самого порога – поклонился родичам.

– Спасибо за сына, – глухо прогудел он, выпрямившись – и снова поклонился, еще ниже.

Свет, разом понявший все, метнулся к своему углу, стараясь захватить в руки все свое нехитрое имущество – одежку, деревянный меч, сработанный недавно отцом, другие игрушки.

– Куда ж ты его такого малого? – бросилась было к Иванко Любаша.

Радогор перехватил, придержал ее рукой:

– Куда? Домой! И не реви! – цыкнул он на жену, – вон ведь изба – рядом.

Девки за столом заревели еще громче. Свет, виновато оглянувшись на отца, подбежал, обнял Любашу, повиснув на шее.

Радогор, махнув рукой, вышел вслед за братом из избы. Они молча сидели на лавке, пока Любаша не вывела за руку собранного мальчика. Следом высыпали и ее дочки.

Иванко действительно жил по соседству. Радогор с женой и детьми проводили взглядами отца с сыном и, пряча друг от друга погрустневшие глаза, вошли в дом.