Когда камни кричат - Павел Буркин

Маркиан громил крамолу, разоблачал козни ствангарской тирании против свободной Темесской конфедерации, корил эрхавенцев за неблагодарность, неповиновение и глупость.

— Ведь только под властью Темесы избавился Эрхавен от войн и обрел истинную веру, только благодаря Темесе ваши родители еще не умерли с голоду, а вы сами учитесь в этой замечательной школе. Независимый Эрхавен не смог бы обеспечить вам ни достатка, ни свободы, ни безопасности — им бы тут же завладели Ствангар или Марлинна. Но и под властью Ствангара ваш город наводнят алчные чиновники, доносчики и тюремщики, возможно даже, Ствангар тайно покровительствует язычникам. Этим он гневит всевышнего и тем готовит погибель себе и всем, кто пойдет против воли спаянного истинной верой человечества. Впрочем, — усмехнулся жрец, — вам нечего беспокоиться. Темеса достаточно сильна, чтобы дать по рукам всем, кто жаждет нашего добра!

— Надеюсь, что нет, — не удержавшись, произнес Рокетт. — Уж лучше Ствангар, чем Темеса!

Но остальные прихожане слушали, затаив дыхание. Они не задумывались, правда ли то, что рассказывает отец Маркиан. Даже если лжет, как уличить его во лжи? И что с этой уликой делать? Так и до костра недалеко… Лучше слушать, развесив уши — и стараться верить, что это и есть истина.

А младшие служители уже несли бронзовые кадила, и воздух становился сизым от дыма благовоний. Дым плыл в воздухе колечками, поднимался к высокому куполу, и огромный гневный лик — не Единого-и-Единственного, потому что Его лик непредставим слабым людским воображением, и тяжкий грех даже пытаться Его изобразить. Всего лишь схематичное изображение, какие-то неясные черты, дуги, круги… Если бы тех, кто расписывали стены собора, спросили бы, не совершили ли они грех, пытаясь Ему уподобиться, они бы ответили: а мы не пытались написать Его лик. Мы просто расписали стены узорами. Но дрожали отблески факелов на мозаиках, свет наверху причудливо мешался с тенью, плыл дым благовоний — и странные черты, слишком символические, чтобы быть рисунком, складывались в гневный мужской лик. И не зодчие впадают в грех, а миряне, ведь это их воображение дорисовывает остальное.

Дым ел глаза, кружил голову, дурманил. Сейчас любая, даже самая мимолетная игра воображения представала пугающе реальной, казалось, в мире не осталось ничего, кроме этого яростного Лика, даже вроде бы хмурятся. И — морок или реальность? Вроде дрогнули обрамленные аккуратной бородкой губы — дрогнули, произнося приговор погрязшему во грехе Миру. Гулко, словно его гортань была из звонкой бронзы, звучал голос отца Маркиана, расписывающего посмертное воздаяние за грехи. Казалось, то говорит сам Единый.

В души друзей хлынул ужас. Конец света, которым то и дело пугают эрхавенцев попы, представлявшийся совсем нестрашным, здесь надвинулся близостью неизбежной кары. Хотелось встать на колени, прижаться к грязному полу и рвать на себе волосы, каясь во всех мыслимых грехах. Даже в том, в чем и вины-то его не было, например, в том, что где-то в городе еще доживают свой век общины скрытых язычников. Или в том, что иногда плохо думал о темесцах, а его мать — так и высказывалась. Хотелось выйти пред светлы очи отца Маркиана, преклонить колени — и каяться во всем — и сразу, моля о снисхождении и отпущении грехов.

Рокетт очнулся благодаря Аону. Толстяк полез каяться, но споткнулся и всем весом рухнул сверху. Твердый деревянный башмак наступил на руку, едва не сплющив пальцы, но Аон, ничего не замечая, сопя и пыхтя, уже полз дальше. Боль отрезвила Рокетта, как-то так получилось, что в его углу дурманящего дыма собралось мало.

Толстяк очень вовремя привели Рокетта в сознание: он уже собирался подойти к Маркиану и рассказать, что мать очень неодобрительно отзывается о темесцах, зато Эрхавен порой называет «городом Исмины» и «городом Элрика». Костер не костер, но каторга или публичное бичевание за такое светили. Да и как жить с сознанием, что сам подвел самого близкого человека под трибунал? Дым дурманил, сбивал с мысли, но теперь Леруа был готов. Не поднимаясь с колен, чтобы не привлекать внимания, он огляделся.

Это место и правда действовало как-то по-особому. Но Рокетт ходил на все службы с детства, и раньше никогда такого не было. А теперь стало. В этих кадилах дымят не привычные благовония, а что-то похожее по запаху, но другое. И действующее совсем по-другому. Он чуть-чуть не совершил настоящего, а не надуманного греха, а ведь другие совершают. Выходят, отпихивая друг друга локтями — и исступленно выкрикивают слова Первой молитвы, а потом, поцеловав сапог отца Маркиана, начинали каяться. Кто-то кричал что-то о своей матери, кто-то о муже, кто-то о сыне или бабушке, «заставшей времена последнего процесса против язычников и наверняка состоявшей в их банде». Разумеется, свои грехи тоже приплетали. Отец Маркиан внимательно слушал, а сидящие на балконе под самым куполом три молоденьких служки по очереди записывали. Наверняка эти записи так или иначе попадают на стол к коменданту — а уж там превращаются в «информацию агентурной разведки» или «божьи озарения» — Рокетт, не знал, во что именно.

«Но ведь каждый хоть раз в жизни говорил подобное! — подумал Рокетт. — Как же тогда всех не пересажали?» Но ведь многоопытные темесцы наверняка способны отличить пьяную болтовню от заговора или секты скрытых язычников. А почему тогда никто ничего не заметил и не понял? Это-то как раз понятно: он и сам не помнит, что было до того, как Аон толкнул его локтем в бок, только побаливает голова. Что, если в это время… Рокетт поежился. Но ведь «проснулся» он, мог бы проснуться и кто-то другой! Почему это не всплыло? И кто позволил творить такое беззаконие, да еще прикрываясь именем Единого?!

Надо же, кто-то оказался менее сообразительным. Высокая, красивая женщина встала, ее лицо пылало гневом.

— А кому поклоняетесь вы, обличающий язычников? — спросила она громко, на весь зал. Парочка одурманенных вперились в нее невидящими взглядами, наверное, ее голос показался им гласом коварного демона, может, той самой демоницы Исмины. — Кто приказал вам травить верующих всякой дрянью?

Но Маркиан уже оценил ситуацию. Честно говоря, Рокетт ожидал появления мордоворотов из церковной охраны — двое таких, держа наперевес мушкеты с примкнутыми штыками, стерегут вход. Но все оказалось куда интереснее.

— Бейте отступницу, богохульницу, демонице Исмине служащую! — указав на женщину, крикнул Маркиан.

Один из коленопреклоненных схватил женщину за ногу.

— Отстань! — отпихнула она его. Но десятки рук ухватили ее за одежду, волосы, руки, а какой-то здоровяк с красным носом алкоголика с размаху ударил ее в лицо. Рокетт и сам едва боролся со жгучим желанием нанести по отступнице хоть один удар, а ведь он знал, что это действие дурманящего дыма. Из разбитой губы женщины брызнула кровь, осознав свою судьбу, она закричала — но ее уже повалили. Вскоре крик оборвался, в дымном полумраке слышались лишь глухие звуки ударов, потом какой-то мокрый хруст и хлюпанье.