Сила всякого корешка - Эйв Дэвидсон

В доме стоял полумрак (естественно, как и положено) и запах (вполне отчетливый) дыма горящих дров, трав, рома и ряда прочих вещей, а среди них — узнаваемый незамедлительно, с первого же раза — самого Исидро Чаче. Он сидел на корточках на полу, напевая свою странную песню, разбрасывая по полу разноцветные семена из крашеной тыквенной бутыли, разглядывая образовавшийся рисунок в свете единственного солнечного луча, затем опять собирая семена, чтобы вновь их рассыпать. Песня его внезапно стихла. «Abuelita[30] Ана должна умереть», — сказал он прозаичным тоном. Из слабого и высокого голос его превратился в вязкий и мощный.

Карлос весь сжался. Неужели curandero намеревается… Потом он вспомнил, кто такая Abuelita Ана и успокоился. «Сколько лет ее помню, она все умирает», — сказал он. Бабушка Ана под двадцатислойными одеждами, ее поднос с таблетками, целебными мазями, примочками и эликсирами; пальмовые ветви, четки и иконы, ее амулеты на счастье и ее патентованные лекарства с изображениями и подписями серьезных бородатых испанских докторов… и прежде всего, ее длинные, толстые и грязные ногти желто-серого и черного цвета.

Исидро Чаче кивнул. «Я не давал ей умереть, — сказал он. — Но я больше не смогу этого делать. Быть может, сегодня… Быть может, завтра… — Он пожал плечами. — Кто знает?»

— А как вы себя чувствуете, Сэр Целитель?

— Я? Очень хорошо. Господь и святые любят меня, — он усмехнулся.

Карлос вспомнил, что он — полицейский, а к славным обязанностям полицейского никто не относится с презрением, и сказал: «Надеюсь, вас никто не беспокоил».

Знахарь широко раскрыл оба глаза, и больной, и здоровый. «Беспокоил меня? Да кто бы посмел? — сказал он, — вот вас кто-то беспокоил».

Взгляд Карлоса Родригеса Нуньеса замер. Он вздохнул, и этот вздох перешел в рыдание. Не вполне владея голосом, он поведал целителю о своих бедах… какие жуткие голоса ему слышатся, какие жуткие видятся лица, как болит тело и голова, как она кружится, как двоится у него в глазах, как недружелюбно и враждебно относятся к нему люди и — наконец — как он боится потерять работу.

Если не хуже того.

Выражение лица curandero, слушавшего, кивая головой, не сильно отличалось от выражения на лице доктора Оливеры. «Pues[31]. Не думаю, чтобы в данном случае мы имели дело с последствиями непочтительности, — неторопливо, как бы размышляя, произнес он. — Вы не охотник, не лесоруб, вряд ли вам случалось оскорбить Олений Народ или Маленький Народец… а даже если и так, они, как правило, мстят иным образом. Повторяю: как правило. Но — пока что — мы не станем останавливаться на этом».

— Так что же? Сглаз? Много приходится слышать чепухи по этому поводу. В сущности, взрослые люди крайне редко оказываются жертвой Сглаза; кого действительно нужно беречь, это детей…

Он оговорил различные возможности, не обошел и расстройства желудка или его неспособность действовать с необходимой частотой, недомогание, от которого, у него, Исидро Чаче, имеется множество отличных трав. «Но, возразил полицейский, — дело не в этом, уверяю вас».

Чаче пожал плечами: «Ну, а что вы сами предполагаете?»

Тихим-тихим голосом Карлос пролепетал: «Колдовство. Или яд».

Чаче медленно печально закивал. «Восемьдесят процентов телесных недомоганий, — согласился он, — происходит по одной из этих двух причин».

— Но кто?.. Но почему?..

— Вы говорите, как идиот! — рявкнул знахарь. — Вы — офицер полиции, у вас сто тысяч врагов, и у каждого сто тысяч причин. Почему не имеет большого значения, а вот кто: знание об этом пригодилось бы, тогда мы смогли бы наложить встречное заклятие, но и это не главное. Мы не знаем кто, нам известно только о вас, и именно вами мы должны теперь заняться.

Карлос робко промямлил: «Я понимаю. Понимаю».

Он смотрел, как Чаче снова рассыпает зерна, делает ему guardero[32] из ракушек, камешков и клочков ярко-красной шерсти, как он окуривает его удушливыми травами и кадит над ним ароматическими смолами, и совершает прочие знахарские ритуалы; в завершение указаний целитель предупредил его о необходимости соблюдать осторожность во всем, что касается еды и питья.

В отчаянии офицер полиции вскинул вверх голову и руки. «Будь у человека хоть тысяча глаз, все равно его можно отвлечь на необходимое время: стоит мне на секунду отвернуться в cantina, и кто-нибудь подбросит мне щепотку чего-нибудь в еду или в питье…»

— Значит, употребляйте в пищу только еду, приготовленную вашей женой, а что касается питья, я дам вам небольшой амулет, который будет охранять для вас ром или агуардьенте.

На вопрос о размерах гонорара Чаче ответил расплывчато и сказал лишь, что стоимость первого визита составит двадцать песо, включая оплату за оба амулета. Он велел, чтобы Карлос пришел снова через три дня. Тот удалился, унося с собой новую уверенность и старый страх. Запах магических курений все еще стоял у него в ноздрях, но постепенно к исходу дня его сменили другие.

Все кругом окуталось дымкой. Вопреки увещеваниям властей от имени науки и патриотизма безграмотные мелкие фермеры и люди с индейских ejidos[33], чьи земли кольцом окружали муниципальные, начали, как и каждый год, жечь поля и густой кустарник, готовясь к сбору кукурузы. Пожалуй, orestal выбрало не лучшее время, чтобы запретить рубку и сжигание леса без разрешения: на любом расстоянии трудно отличить один дым от другого, а ночью разобрать, где какой костер. Наступило время, когда страна как бы возвращалась к эпохе язычества; в любой час повсюду виднелись костры, и зачастую какое-нибудь растерянное напуганное животное обнаруживало, что оно отрезано, окружено со всех сторон, и погибало в огне. Однако Карлос предоставлял заботиться об этих преступлениях против, скажем, оленьего народа, индейцам-преступникам и curandero.

Над городом и ближайшими его окрестностями повисла иная, более легкая дымка. Она возникала дважды в день, ранним утром и в сумерках: дымка сгорания дерева и угля, к которой примешивался слабый, но характерный запах маисовых лепешек, жарящихся на сковородках; он напоминал об их слабом, но характерном привкусе. И о том, как жарящие их женщины делают руками: «шлеп-шлеп-шлеп».

Карлос теперь больше любил темноту. Он не видел в ней враждебных искаженных лиц. Он видел меньше предметов, и поэтому меньшее их количество зловеще двоилось, тревожа его. Если бы еще эти нерегулярные боли и мучения шли в это время на убыль… Кажется, они притихли, слегка. Но слегка недостаточно. Может, благодаря тому, что проделал curandero Исидро Чаче, они еще сильней утихнут. Среди сгущавшейся темноты Карлос торопливо, украдкой, опустился на колени и быстро прочел короткую молитву, взывая к La Guadalupana[34].