Миф о Храме - Варвара Мадоши

— Еще бы он возражал! - расхохотался музыкант.

Он встал и явственно изготовился играть. Гомон в корчме тотчас затих: Зикнета, видно, знали. Тот же, прищурившись, ударил по струнам, проиграл вступление и запел речитативом, на разговорном:

Царь Боцорг пришел из далеких степей, где песок спорит с ветром;Царь Боцорг, как гром пасет тучи, так пасет свои войска.Царь Боцорг могуч телом, словно бык, и сияет ликом, словно звезда Мастабарру[19],И так же несет смерть и разрушения.Он грозится, что разрушит высокие стены; что город падет в его руки, как спелый плод,Что он омоет свои ноги в фонтанах Эсагила и заберет бесчисленные богатства.И потому говорим мы: глуп, ах как глуп царь Боцорг!Не знает он, куда пришел, не знает он, чего хочет; не знает, что богиня Инанна хранит своих слуг,Он глуп, как ягненок, он беспечен, как дитя рядом с гадюкой; он говорит «это земляной червь!»,Но он не знает, что она его ужалит. Крепки наши стены; цельнокованы наши ворота, смелы наши защитники, остры наши копья!

Зикнету зааплодировали. С нескольких столиков подозвали Зикнета. Он пошел, кланяясь и собирая деньги.

— Ну все, - сказал Арреш-мер, - послушали песню, можно уходить.

— Ты только за этим приходил сюда? - удивился Эргал.

— Только, — кивнул его спутник.

Арреш-мер правду сказал: он не работал в пивной Сунмы. Он просто получал здесь информацию. И за что ценил Зикнета, что с ним эту информацию можно получать совершенно открыто.

Правда, и задание Арреш ему тоже передал. За что он ценил Зикнета еще больше, так это за то, что парень умел читать.

Более двадцати лет вся Элидия - да что там, вся Эллада! - строила храм, достойный самого великого Зевса и самих Олимпийских игр. Но даже и великолепный храм, как говорят, возводили только ради изваяния Громовержца работы несравненного Фидия. Глядя на эту статую, смертные падали на колени, сам же великий бог, увидев ее, принял работу, расколов каменную плиту у ног скульптора.

Несколько веков спустя, когда славные города Пелопоннеса превратились в задворки империи романских кесарей, император Флавий Феодосий перешел в новую религию и запретил Олимпийские игры. Вскоре статую перевезли в столицу империи, где она и погибла при пожаре.

В стане боцоргов появлялись певцы с бирками «деревенских сказителей», которые воспевали несметные сокровища Эреду. Лабиринты из камня и глины, проложенные под фундаментом великого Храма Земли и Неба, пели они, хранят баснословные сокровища, накопленные за тысячелетия: золото, серебро, драгоценные камни, дорогое дерево, ароматные масла, заморские ткани, папирус отличной выделки… Эти песни кружили голову воинам не хуже вина: у ночных костров они клялись собственноручно разрушить Храм до основания, своими руками взломать землю и вытащить на волю сокровища лабиринта!..

У ночных костров боцорги говорили о том, как плохи дела в граде богини Инанны. «Их дух совсем пал, - передавали друг другу воины, - они видели наш победоносный марш через земли многих царств, и они потеряли всякую волю к сражению! Они надеются только на свои стены и крепкие ворота, они запирают сундуки и прячутся под плетеные одеяла - и все-таки дрожат перед нами, непобедимыми боцоргами, воинами Кюроша-е-Боцорга!»

Они были неправы.

Бэл-шар-уцур бросил клич и пополнял расквартированное в городе войско; горожане обсуждали, как Боцорг, чтобы осадить город, вынужден был бросить на них все силы завоеванных царств и готовились не сдаваться и истощить его; от других городов царства подтягивалось ополчение. Если город Эреду продержится, то и царство Эреду устоит.

Это не устраивало жрецов, потому что «царство» значит «царь».

По городу ползли иные слухи: будто бы в башне Храма Земли и Неба жрецы углядели некие страшные знамения в жертвенных внутренностях; предстоят тяжкие испытания. Правда, не уточнялось, связаны ли они с Боцоргом или с внутренними делами.

«Постойте, - говорили люди друг другу. - Разве Храм Земли и Неба не разрушен?» И отвечали, пожимая плечами: «Вроде разрушен был… да кто его знает? Мож, восстановили… Царь вон ведь сколько храмов разрушил и поперестраивал в последние-то годы!» — и многозначительно молчали, и возводили очи к небу, и делали знак богини Инанны.

А на одном из верхних уровней центрального храма в Эсагиле, в кабинете, украшенном фресками об исцелениях, совершенных богиней Гулой, стоял мрачный жрец десятого ранга Нимдаль и смотрел в окно, обращенное на запад, на развалины храма Основания Земли и Неба. На обломках камня и остатках кирпичной кладки - фундамент даже сейчас казался величественным - сидели подростки из жреческой школы и жевали лепешки с сыром. Иногда до Нимдаля доносился их смех. Рядом с щенками валялись вязанки хвороста, которые они тащили, да так и бросили. Кто, интересно, распорядился свалить хворост во дворе?

Нимдаль развернул свиток из новомодного тростникового материала (а ведь в более благочестивые времена писали только на благородной глине, из которой боги сотворили первого человека!..) и прочел сухой, короткий абзац, так непохожий на официальные славословия: «Известные вам лица готовятся открыть ворота, ждут только гарантий Боцорга. Но Боцорг гарантий не даст, хоть известные вам лица думают обратное. Я знаю, что после длительных войн денег у него не хватает; он поклялся лишить Эреду всех его сокровищ. У нас есть не более трех дней, чтобы исправить ситуацию».

— Итак, брат Никкар… - проговорил Нимдаль спокойным тоном. - Брат Арреш-мер-седх передал тебе это послание?

— Да, почтенный брат Нимдаль…

— Вот не знал, что вы с ним так близко знакомы.

— Не с ним, почтенный брат. У меня есть друг, Эргал, еще со школы, племянник-по-сестре почтенного брата Эриду-нареба… Вот с ним Арреш-мер часто ходят в город последнее время. Они сошлись в любви к музыке…

— Любовь к музыке? - хмыкнул Нимдаль. - В мое время это могли бы назвать изменой небу… Но я ни о чем тебя не спрашиваю, Никкар. Можешь передать своему приятелю - или прямо Арреш-меру - что я готов встретиться с ними обоими. Сегодня, в семь вечера по храмовым часам, здесь. Передашь?

— Да, почтенный брат.

Брат Нимдаль принадлежал к тем, кто держит в руках ключи от земли и от неба, от правильной жизни во Вратах Богини. Эргал мысленно прикидывал, не бросят ли его после разговора с ним в голодную яму.

Однако все оказалось еще ужаснее.

Нимдаль принял их в одной из комнат на галерее - той, что выходила на закат. В семь часов вечера солнце стояло уже низко над горизонтом, заливая все густым желтым светом. В этом свете почти совсем пропадали фрески со сценами из «Энума элиш», и казалось, будто стены голы и пусты.