Миф о Храме - Варвара Мадоши

«А также свет и грохот, да? - понимающе кивнул брат Арреш-мер. - Скажи, брат Арраман… А тебе бы хотелось вновь увидеть, как они взрываются?»

Брат Арраман тонко засмеялся:

«Даже если бы и хотелось, брат Арреш, что с того? Я ведь не ребенок».

Разговор случился и забылся.

Каково же было удивление Аррамана, когда однажды вечером, через несколько дней после той памятной встречи в тайной комнате Арреш-мер явился к нему и сказал:

— Брат Арраман, нужно открыть твои кладовые. Для выполнения плана мне кое-что понадобится.

— Я уже говорил, что у меня нет ничего полезного, - Арраман вздернул подбородок и отложил лопаточку: Арреш-мер застал его за ежевечерними упражнениями в каллиграфии.

— А я уже говорил, что есть, - улыбнулся Арреш-мер.

— Уж не в старых ли доносах ты собрался отыскать способ, как защитить Эреду?

— Нет, брат Арраман. Я хочу устроить такой переполох, чтобы все подумали, будто Инанна поссорилась с Эрешкигаль[21], и небо рушится на землю!

Арраман заколебался. Да, он вошел в состав заговорщиков в ясном уме; он не меньше прочих хотел защитить Эреду… Что уж там, надеялся: если он правильно поведет себя, то в дальнейшем займет какое-нибудь место, более достойное, чем главный кладовщик. Но при всем при этом в плоть и кровь Аррамана въелась недопустимость «разбазаривания» драгоценного содержимого вверенных ему каменных чуланов.

— Полно тебе, брат Арраман, - Арреш-мер-седх улыбнулся в полутьме от масляного светильника. - Я знаю, ты с детства хотел устроить какой-нибудь большой грохот!

Оба, и Арреш-мер, и Арраман, воспитывались при храме; о сходном происхождении говорил первый слог их имен. Арреш-мер хорошо знал, как поддеть прежнего приятеля по играм.

— Ну хорошо, брат Арреш-мер, - сказал Арраман поднимаясь и гася фитиль. - Считай, что я решился.

У Арреша-мера хорошо получалось это: чувствовать тайные страсти и страстишки людей. Он это не считал ни талантом, ни даром богов. Если бы кто спросил, Арреш-мер, скорее всего, ответил бы: «Я просто знаю, чего хочу. Все остальные - как правило, нет».

Царица Галикарнасская решила почтить своего мужа и возвести для него гробницу, краше которой не было на Земле. Ничем другим не прославились бы царь и царица; а так все запомнили имена Артимисии и Мавзолоса.

Еще до того, как заложили фундамент, умер царь. Стены мавзолея — так назвали гробницу — возвели высоко, на девяносто с лишним локтей. Четыре разных скульптора трудились над барельефами на четыре стороны света. Ещё до того, как они закончили работу, умерла царица.

Мавзолею посчастливилось простоять почти две тысячи лет. Он пережил смену царств и укладов, а потом рухнул от сильного землетрясения. Камень из его стен послужил материалом для одной из крепостей, которые в те времена воздвигались на берегах Эгейского моря десятками. Говорят, крестоносцы ужасно ругались: тяжелые были глыбы…

Нимдаль знал о том, что этот молодой умник — но в конечном счете все равно глупец — Арреш затеял какую-то отвлекающую операцию, чтобы сокровища можно было вынести без помех. Чего он не ожидал, так это масштаба. Старый жрец не спал той ночью, взбадривая себя священными мелуххскими зернами[22], и вдобавок выставил рабов, чтобы не пропустить сигнала от Арреш-мера. Однако он мог так не стараться: пропустить оказалось затруднительно.

Вот еще было тихо; смотрели с полога, отгораживающего мир смертных от мира богов, огненные светила; и тут раздался свист, громче всякой кобры. После свиста загрохотало, ударило, вспыхнуло - и прямо в квадратном дворе большого храма Эсагила что-то загорелось. Потом зазвенели цимбалы, послышался дальний рокот, как будто обрушилась лавина.

— Энлиль[23] всемогущий, Инанна милосердная! — пробормотал Нимдаль: эта поговорка частенько выручала его в трудные моменты жизни. Потом он позволил себе тень довольной улыбки. Арреш-мер значительно облегчил ему задачу.

Огненный шар взлетел вертикально вверх за стеной Эсагила и рассыпался огненным цветком.

— Боги гневаются! Боги! — раздался истеричный вопль. — Тиамат, помилуй нас! Владыка Ан[24], защити!

«Юнцы подошли к делу с размахом, — удовлетворенно подумал Нимдаль. — А что творится в городе… Но зачем ему вообще понадобилось задействовать город? Чтобы спрятать концы?»

Да, что творится за стенами Эсагила, Нимдаль представлял себе лишь приблизительно. Ему даже в голову не могло бы придти, что подкупленные и подосланные Арреш-мером люди носились по улицам и кричали: «Ужас! Светопреставление! Боги обрушили башню Храма Земли и Неба! Беды и горести падут на Эреду!»

А желчный брат Арраман посасывал обожженную костяшку указательного пальца и хохотал. Впервые за много лет он был счастлив.

В ставке Кюроша-е-Боцорга, царя боцоргов, в этот вечер - точнее, уже ночь, - было шумно и людно. Со жрецами договорились: они должны были открыть ворота за два часа до рассвета.

Но лазутчики Боцорга, выученные способам скрытного проникновения за любые стены, вернулись и доложили царю ближе к полуночи, что город не спит. Небо цветет огнями, непохожими на звезды. Улицы полнятся горожанами, которые ведут себя совершенно не так, как полагалось бы мирным труженикам. Не смолкают крики о Храме Земли и Неба, который обрушился этой ночью.

— Приведите сюда этого певца, который так развлек меня сегодня после вечерней трапезы, - приказал Кюрош-е-Боцорг. - Надеюсь, его еще не успели отослать прочь?

Его заверили, что певца, конечно, пытались отослать прочь, потому что надоел он всем хуже прицепившегося репья, но не удалось. Пользуясь расположением милостивого царя Кюроша, парень напросился на ночлег в обозе и на еду из общих котлов, взамен щедро делясь городскими сплетнями.

Еще пара минут - и певец был доставлен пред очи царя Кюроша. У тощего, огненно-рыжеволосого - недобрый цвет! - парня на шее красовалась деревянная бляха, утверждавшая, что этому музыканту дозволено проживать за городскими стенами и находиться в самом Эреду до захода солнца.

— Итак, - сказал Кюрош, - тебя зовут Зикнет?

— Точно так, - кивнул парень, - Зикнет меня зовут, сын Канеша и Андайб, музыкант, сказитель и просто хороший человек, о Кюрош, великий царь боцоргов!

— Стой-стой, - усмехнулся Кюрош, - ты болтаешь бегло, как воин! Того и гляди я прикажу оказать тебе честь, казнив, будто благородного.

— Боюсь, это не поможет: говорят, мой дедушка болтал так много, что его пришлось казнить трижды, - сказал Зикнет. - А это так неаппетитно!