Дьявольский вальс - Джонатан Келлерман

– Она выразилась именно так – «синюшная»?

– Да. У нее есть некоторая медицинская подготовка. Училась на специалиста по вопросам дыхания.

– И оба младенца страдали остановкой дыхания. Интересно.

– Да. – Стефани напряженно улыбнулась. – В то время я еще не понимала, насколько это интересно. Я все еще была поглощена самой проблемой, пытаясь поставить диагноз, с беспокойством ожидая нового кризиса и гадая, смогу ли я чем-нибудь помочь. К моему удивлению, некоторое время ничего не случалось.

Она вновь заглянула в медицинскую карту.

– Прошел месяц, другой, третий, а они все не появляются. Я была счастлива, что ребенок здоров, но все же начала подумывать, не нашли ли они другого врача. Поэтому я позвонила к ним домой и поговорила с матерью. Все в порядке. Затем вдруг поняла, что в разгар всей этой истории ребенок не прошел обследования, обязательного по достижении одного года. Я назначила это обследование и обнаружила, что все в полном порядке, за исключением несколько замедленного развития речи.

– А именно?

– Никакого отставания или чего-либо подобного. Просто она издавала мало звуков – я практически не слышала ее, а мать сказала, что она и дома ведет себя так же. Я пыталась провести тест по Бейли, но не смогла, потому что ребенок не шел на контакт. По моим предположениям, отставание было в два-три месяца, но, знаешь, в таком возрасте не много нужно, чтобы сдвинуться с места, а учитывая все стрессы, через которые прошла бедняжка, это вообще ничего не значит. Ну какая я умница: заводя разговоры о проблемах с развитием речи, я сумела вызвать у матери беспокойство хотя бы по этому поводу. Я послала их в отделение оториноларингологии проверить речь и слух. Врачи сочли, что строение ушей и гортани абсолютно нормальные, и подтвердили мое заключение: возможна незначительная задержка в результате реакции на медицинскую травму. Я дала матери некоторые рекомендации по стимулированию развития речи. Следующие два месяца они у меня не появлялись.

– Ребенку двадцать один месяц, – записал я.

– И через четыре дня после этого он опять в отделении неотложной помощи. Но на сей раз не из-за проблем с дыханием. Теперь критическая температура – сорок и пять десятых. Жар и сухость, учащенное дыхание. Если честно, Алекс, я была почти рада обнаружить у нее лихорадку – по крайней мере, я имела дело с чем-то органическим. Но анализ лейкоцитов оказался нормальным, ничего вирусного или бактериального. Поэтому я провела токсикологический анализ. Все в порядке. Правда, лабораторные исследования не всегда безупречны – даже у нас опасность ошибок достигает десяти – двадцати процентов. Но высокая температура была на самом деле – я сама ее измеряла. Мы выкупали девочку и тайленолом сбили температуру до тридцати восьми и восьми, приняли ее в стационар с диагнозом «лихорадочное состояние неизвестного происхождения», поставили капельницу и устроили ей настоящий ад: сделали пункцию спинного мозга, чтобы исключить менингит, несмотря на то что уши были чистыми, а шейные мышцы расслабленными, ведь мы не знали, мучают ли ее головные боли – она не могла сказать об этом. Плюс к тому дважды в день делали анализ крови – девочка просто сходила с ума, и ее приходилось держать. Даже несмотря на это, она ухитрилась дважды выдернуть иглу. – Стефани вздохнула и еще дальше отодвинула грейпфрут. Ее лоб увлажнился. Промокнув его салфеткой, она проговорила: – Я впервые рассказываю об этом с самого начала.

– В отделении не проводили обсуждения?

– Нет, теперь это бывает нечасто. От Риты практически никакой пользы.

– А как реагировала на все эти процедуры мать? – поинтересовался я.

– Немного поплакала, но в целом держалась спокойно. Пыталась успокоить малышку, брала ее на руки, когда процедуры заканчивались. Я постаралась, чтобы она не участвовала в процедурах, узы между матерью и ребенком – дело святое. Видишь, твои лекции не пропали даром, Алекс. А мы чувствовали себя нацистами. Она вновь вытерла лоб. – Во всяком случае, анализы показывали, что кровь пришла в норму, но я откладывала выписку и продержала ее еще четыре дня с нормальной температурой. – Вздохнув, Стефани зарыла пальцы в волосы, перелистала медицинскую карту. – Следующий скачок температуры: ребенку пятнадцать месяцев, мать утверждает, что было сорок один и один.

– Это опасно.

– Само собой. Врач отделения неотложной помощи регистрирует сорок и три десятых, купает ее, постепенно снижает температуру до тридцати восьми и шести. А мать сообщает о новых симптомах: сильная рвота, понос. И черный стул.

– Внутреннее кровотечение?

– Похоже. Это уже взбудоражило всех. На пеленке, в которую была завернута девочка, следы поноса, но не крови. Мать сказала, что окровавленную пеленку она выбросила, но попытается разыскать. При обследовании обнаружено легкое покраснение в области прямой кишки, некоторое раздражение по внешним краям сфинктера. При пальпации никакого вздутия кишечника я не обнаружила, животик мягкий, хороший. Может быть, только слегка чувствительный на прикосновение. Но это трудно определить, потому что во время осмотра она впадает в непрерывную истерику.

– Раздражение прямой кишки, – отметил я. – Были какие-нибудь ранки, царапины?

– Нет-нет, ничего подобного. Просто небольшое раздражение, какое бывает при поносе. Непроходимость или аппендицит исключаются. Я вызвала хирурга, Джо Лейбовича, – ты знаешь, какой он добросовестный. Он обследовал девочку, сказал, что нет никакой необходимости вскрывать полость, но мы должны положить ее в стационар и понаблюдать некоторое время. Мы поставили капельницу – то еще удовольствие – и сделали полный анализ крови, на этот раз количество лейкоцитов слегка увеличилось. Но все было в пределах нормы, не столько, сколько должно быть при сорока с лишним. На следующий день температура упала до тридцати семи и семи, в последующий день – тридцати семи и трех, и казалось, что животик перестал болеть. Джо совершенно исключил возможность аппендицита и вызвал специалиста по желудочным заболеваниям. Консультировал Тони Фрэнкс, пытался диагностировать начальные признаки раздражения кишечника, болезнь Крона, нарушения функций печени. Результаты отрицательные. Еще один полный токсикологический анализ и тщательная проверка диеты кормления ребенка с первых дней жизни. Я вновь обратилась к аллергологам и иммунологам, чтобы проверить девочку на какую-либо скрытую сверхчувствительность к чему-либо.

– Она выросла на искусственном кормлении? По формуле?

– Нет. Выкормлена грудью, хотя сейчас уже полностью перешла на обычную пищу. Через неделю она выглядела прекрасно. Слава Богу, что мы не сделали вскрытия полости.

– Возраст – пятнадцать месяцев, – отметил я. – Риск внезапной младенческой смерти миновал. Итак, дыхательная система успокаивается и возникают проблемы в пищеварении?

Стефани посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом.

– Отважишься поставить диагноз?

– И это все?

– Ага. Были еще два желудочно-кишечных кризиса. В шестнадцать месяцев. Через четыре дня после приема у Тони в отделении гастрологии и еще полтора месяца спустя после последнего приема у него.

– Те же симптомы?

– Да. Но в обоих случаях мать принесла пеленки со следами крови, и мы исследовали их на все возможные патогены – вспомнили о тифе, холере, тропических болезнях, которые никогда не встречались на нашем континенте. Строили догадки о каком-нибудь токсине из окружающей среды – свинце, тяжелых металлах, что только ни вспоминали. Но все, что обнаружили, – немного здоровой крови.

– Может быть, родители заняты на такой работе, что могут подвергнуть ребенка воздействию каких-то неизвестных загрязняющих агентов?

– Едва ли. Мать занимается только ребенком, а отец – профессор колледжа.

– Профессор в области биологии?

– Социологии. Но подожди говорить о семье, есть еще кое-что. Новый кризис. Шесть недель тому назад. Прощай желудок, здравствуй новая система. Хочешь отгадать?

Я немного подумал:

– Неврология.

– В точку. – Она дотронулась до моей руки. – Я чувствую, что не ошиблась, пригласив тебя.

– Припадки?

– Посреди ночи. По словам родителей, вид эпилептического припадка с потерей сознания, вплоть до пены изо рта. Электроэнцефалограмма не обнаружила никакой аномалии, у ребенка сохранились все рефлексы. Но мы все-таки подвергли девочку компьютерной томографии, сделали еще одну пункцию и провели всякие там высокотехнические неврорадиологические штучки на случай, если у нее образовалась какая-то опухоль мозга. И должна тебе сказать, что это действительно напугало меня, Алекс, только сейчас я подумала о том, что мозговая опухоль могла быть причиной всего, что происходило с девочкой с самого начала. Новообразование, которое воздействует на различные мозговые центры, по мере роста и вызывало различные симптомы. – Она покачала головой: – Ничего себе ситуация: я разглагольствую о психосоматике, в то время как в мозге ребенка разрастается астроцитома или что-то вроде этого. Слава Богу, что результаты исследований не подтвердили этого диагноза.