Ночь молодого месяца - Андрей Всеволодович Дмитрук

гарцевал перед Сержем, конница обходила его с двух сторон. Но теперь бесовский конь был оседлан, и на нем, сапожками упираясь в стремена, восседала маленькая большеглазая наездница.

Судя по всему, впечатление, произведенное ею на моего друга, было невообразимым. Он называл эту женщину «царица», хотя она была кем-то вроде командира конного отряда. Юное лицо, круглое и широкоскулое; легкий шрам, которому нос был обязан своим вздернутым кончиком; непокрытые смоляные волосы до лопаток — игрушка промозглого ветра. В ярких немигающих глазах веселое бешенство, надменность, озорство. Глядя на маленькие обветренные руки, властно державшие поводья, Серж подумал, что всаднице будет в радость одним точным ударом развалить плечо врага. Она внушала страх и манила, как молния. Поверх кольчуги — распахнутая безрукавка из седого волчьего меха, к бронзовому поясу привешен меч, сужающийся по всей длине.

Женщина бросила Сержу лишь одну фразу, короткую и звонкую, словно команда. То ли слова эти были все-таки похожи на русскую речь, то ли по другой, лишь позже прояснившейся причине, но он понял, что «царица» полушутливо угрожает ему своим гневом, если подведут подковы… Затем ее внимание отвлекли крики и хохот воинов. Молоденький всадник с тонкой шеей и несуразно широкими под бычьей кожей плечами ошибся и дал шенкеля на скользком склоне, вместо того чтобы осадить… Рванувшийся конь упал на колени, и юноша кувырком вылетел из седла. Покатился шлем. «Царица» прыснула как девчонка. Воины дразнили упавшего, называя его по имени: «Всемире, Всемире!»

Потом женщина, уже не интересуясь Сержем, каблуками ударила коня и стала спускаться вместе со всеми, покачиваясь в тонкой талии. Белобрысый Всемир неуклюже поднимался, рукавом стирая грязь с лица. Кто-то, проезжая, ткнул его тупым концом копья, и юнец опять растянулся навзничь…

Придя в себя после встречи с «царицей», Серж обнаружил, что и сам одет в тесный сыромятный кафтан с нагрудными пластинами поверх серой холщовой рубахи навыпуск; что за поясом у него топорик с узким длинным лезвием, на пальце — шипастое бронзовое кольцо, кожаные штаны заправлены в мягкие сапоги вроде кавказских.

Уже не впервые чуя неладное в этом рассказе, я спросил его, как выглядели рукава рубахи.

Он задумался на мгновение и ответил:

— Длинные, с красной вышивкой — такая двойная строчка у запястья.

— А концы, концы рукавов? Застегивались?

— Нет, цельные, очень тесные. Когда надеваешь или снимаешь, едва-едва кисть просунуть.

Признаться, эта деталь поразила меня больше, чем все чары в рассказе Сержа. Воссоздавая одежду жителей городища, принадлежавших к обширной правобережной культуре, мы бились над многими вопросами, в том числе о застежке рукава. Художники, иллюстрировавшие недавно большой академический сборник, старались «прятать» запястья воинов чаще всего за щитом… Только недавно высказали наиболее обоснованное предположение, что рубаху шили с широким рукавом, который ушивали по руке воина. Серж об этом знать не мог…

Я промолчал. Но, честно признаться, начал куда внимательнее слушать сбивчивую повесть, часто задавать вопросы. Сам того не зная, Серж превращал ворох отрывочных археологических сведений в гармоничную стройную систему; одной небрежно брошенной деталью заполнял пробелы, десятилетиями мучившие ученый мир. Походя разбил он многие гипотезы, опять-таки ему неизвестные, поскольку публикаций не было. А некоторые подтвердил, в том числе — о радость! — и мои. Морозцем обжигало мне спину, как у Сержа ночью от звона удил, когда он принимался описывать какой-нибудь предмет сбруи, оружия, быта, даже не зная его названия и являя при этом поразительную точность!

Короче говоря, пока Серж вещал, мои вопросы были серьезными, а ответам я верил и невольно прикидывал, какую бурю могут вызвать некоторые откровения…

Съехав с холма, воины пускали коней в галоп. С громким гомоном и посвистом валили по мокрой, разъезженной копытами равнине. Лебедиными крыльями взметая гриву, на отшибе от гнедых и каурых, стелился белый гиппогриф, в мыслях прозванный Сержем «машиной времени». Можно было разобрать, как вьются волосы маленькой амазонки и солнце вспыхивает на ее поясе…

Проводив ее взглядом до голого, черного, как на гравюре, леса, где в далеком будущем возникнет село Хотово, Серж отвернулся и уверенно зашагал к воротам детинца. Еще несколько шагов, и по другую сторону гряды стал виден сидящий, как толпа цыплят под крылом наседки, дымный посад. Дымило скопище двускатных, прямо из земли растущих крыш. В громадной луже возились дети, укутанная баба тащила бадью из колодца, на другом конце посада жгли солому в яме — возможно, для гончарных надобностей. Серж нашел глазами свой дом и вспомнил, что обещал младшим братьям зарезать сегодня петуха. Да, да, он был кузнецом и ювелиром, и его назначили в конницу резерва на тот случай, если отряд будет разбит и придется защищать подступы к городищу.

Мне показалось, что я чего-то не уловил. Серж объяснил, что, начиная с момента, когда он обнаружил на себе кожаные доспехи, им постоянно ощущалось некое раздвоение сознания. Причем личность Сергея Ивченко, металлофизика XX столетия, отступила в тень, лишь контролируя душу архаического славянина — молодого кузнеца и рубаки, кормильца многодетной семьи, раболепно влюбленного в «царицу». Пожалуй, именно бездействие собственных чувств уберегло на первых порах моего друга от ужаса перед многовековым «расстоянием» между жизнью нынешней и прежней…

Итак, человек с двойным сознанием, утопая сапогами в дорожной хляби, взобрался на детинец. Там, в ограде из массивных заостренных колод, сгрудились полуземлянки «гарнизона» и навесы для коней. На круглой центральной насыпи торчали разновысокие, топорно вытесанные кумиры, словно семья опят на пне: зубы вставлены настоящие, медвежьи, глаза обведены кругами охры.

Ворота охранялись. Серж (то есть кузнец) перекинулся соленой шуткой с караульными. Контролирующий разум моего друга понимал все-таки не столько язык, сколько общий смысл и настроение.

Похоже, что бравый воин резерва чуть ли не до захода солнца хлестал из жбана хмельное пиво под навесом, заедая хлебом с чесноком, да играл с товарищами в кости. Как я и предполагал, играли на арабские серебряные монеты. Воины помоложе горячились, хватали друг друга за грудки; старшие, время от времени выжимая хмель из длинных усов, держались спокойно и рассудительно, даже когда проигрывали. Из собственных россказней в застолье Серж понял, что кузнец уже не раз нюхал кровь дерзких кочевников; топором вышибал их из седла, закалывал кинжалом, стрелами топил плывущих. Дождались весны — опять набежали, ну что ж, повеселимся на славу…

В конце концов драку затеяли именно старшие.

Рыжий шорник обвинил степенного хлебопека в жульничестве, запустил в него игральными костями. Хлебопек неторопливо отжал пиво из длинных усов — и вдруг коршуном бросился на обидчика. Оба покатились по земляному полу. В эту минуту, дико крича, на взмыленном коне подлетел вестник…

Пришел черед Сержа