Ночь молодого месяца - Андрей Всеволодович Дмитрук

Прошел бы мимо, не шелохнув и ресницами. Сейчас душа была смягчена и открыта. Пилот готовился оставить мир, не отягощая свою карму малейшим причинением зла. Потому и остановился.

«Из наших краев…» Ну что ему сказать, высушенному горным солнцем кривоногому дикарю? Белая головная повязка, литые мускулы в разрезе холщовой рубахи, красный жилет, черный пояс-шарф — небось двадцать восемь оборотов вокруг талии, по числу наиболее чтимых горцами бодхисатв… Только вместо легкого ружья с медными украшениями в руке корзинка, прикрытая чистым полотном. Смотри-ка, и кханей разоружили, перевернулся мир…

Сказать тебе, парень, из каких краев капитан Дарванг? Ведь не поверишь, услышав, что родина его, навеки утерянная, синеет в двадцати тысячах метров над твоей головой.

— Зачем я тебе нужен? — спросил Кхен. Молодые солдаты редко выдерживали его прищур, как бы раздевавший мысли. Горец был не таков. Дарванга чуть ли не смущал его упорный, диковатый взгляд. Плохо скрытая ненависть пополам с детским любопытством. Так, должно быть, смотрели его (и Кхена) воинственные предки на захваченных в плен чужеземцев.

— Так что же ты все-таки хочешь? Говори или оставь меня.

Внезапно кхань поставил корзинку на асфальт (капитан невольно отшатнулся), обхватил руками плечи и отвесил старинный тройной поклон. Как перед вождем или большим феодалом.

— Господин, — сказал он, не разгибая спины, — нам нужны твои бомбы.

Детство вошло Прету в память как раскаленная игла. Не хватало слов, чтобы описать младшим разъяренное, рычащее на тысячу голосов небо.

…Небо волочит тени гигантских крыльев по горным террасам, по беззащитным коврикам полей. И вот уже вперевалку разбегаются женщины с малышами, привязанными за спиной. Спотыкаются, падают, прикрывая собой маленького… Да разве его прикроешь? Истерический визг стальных осколков, фейерверки напалма; фосфор, выедающий язвы до костей; иглы и дробинки-шарики. Люди, похожие на дикобразов. Изрешеченные навылет. Кровавое месиво в воде…

Многие из тех, кто сейчас носит мужскую головную повязку, болтались тогда за спинами матерей. Многие, как и Прет, отмечены рваными шрамами, или таскают металл в теле, или едва дышат легкими, сожженными газом.

То было двадцать с лишним лет назад — когда вымирали от голода целые кханьские деревни. Когда отцы, устав тереть муку из древесной коры, начинали стрелять в королевских сборщиков налогов.

Прет рассказывал младшим — и снова являлись ему желтое, как сера, клубящееся небо; боль — долгим лезвием в груди, надорванной сумасшедшим бегом; настигающий свирепый вой… Крика и слез ему не хватило. Упал и зарылся лицом в сухие колючие травы. Чьи-то ладони жестоко ударили по ушам, комья царапнули спину… Задыхаясь, мальчик перевернулся. И увидел прямо над собой одетую железом махину, чуждую, как выходец из ада.

Глаз сумел остановить безмерно малое мгновение полета. Во всех подробностях, вплоть до цифр на крыше и заклепок, навсегда отпечатался в мозгу Прета пикирующий великан. Он был так низко, что мальчик мог бы попасть в него камнем.

…Костлявая и черная, похожая на страшную ящерицу старуха знахарка шершавыми ладонями растирала высушенные листья. Жевала корни, и розовая пена шипела у нее на губах. Прохладной кашицей залепливала пылающие раны Прета.

Ночи напролет он катался по мокрым от пота циновкам. Мать склонялась над ним, замотанная шелком до самых глаз, — ее лицо съела кислотная бомба. Глаза у матери были огромные и туманно-влажные, как у буйволицы. Когда-то мать считалась первой красавицей в деревне.

Потом исчезало все — и мать, и знахарка, и суставчатые бамбуковые стропила. Бомбардировщик опускался прямо на Прета, облитое маслом горячее брюхо прижимало мальчика к полу. Прет кричал, раздавливаемый.

В иных видениях самолет выступал странно одушевленным, менял облик, смеялся или бормотал что-то на незнакомом языке. Его следовало убить, но прежде нужно разработать какой-то невероятно сложный и замысловатый план. Этим Прет и занимался, к утру совершенно обессиливая и лежа в испарине. После заката все начиналось сначала — борьба с бомбардировщиком, сплетения изнурительных расчетов.

Очажок бреда остался тлеть и после выздоровления, временами вспыхивая, точно уголь под ветром. Это могло случиться на горной дороге между деревнями — когда каратели увели отца, Прету пришлось работать разносчиком писем. Он замирал, холодея и дрожа, среди танца на площади перед храмом, и никакие усилия разубранных цветами девушек не могли вернуть его в круг. Чаще накатывало ночью, в часы той лихорадочной бессонной ясности, что служит увеличительным стеклом для обид и болей.

Как отчетливо и сладострастно, одну за другой, воображал он все подробности! И прежде всего — взрывы. Медленно вращались в воздухе обломки, разваливалась ограда базы. Вспучивался, лопался ангар. Смятые ударом волны, погибали жилые здания. Наконец начинал плясать в буйном пламени Враг, терял крылья; расплавленный металл дождем падал вокруг, обнажал ребра и грудой лома проваливался внутрь фюзеляж…

Иногда Прет ограничивал себя этим. В другие дни — смакуя, воображал несколько раз подряд, как, выслушав мольбы и щедрые посулы, будет тщательно перерезать горло чванливым, холеным офицерам…

А потом репродуктор на столбе сказал, что больше не будет войны: самолеты и бомбы разберут на части, а злых офицеров, не желающих мира, отдадут под суд. И целый день передавали из какого-то всемирного центра музыку, непохожую на привычную кханям, но красивую и торжественную.

Прет ощутил себя человеком, который долго и кропотливо строил затейливое здание и вдруг увидел, что за спиной вырос дворец, в тысячу раз лучше и краше его постройки, и этот дворец добрым божеством подарен ему. Если люди договорились никогда больше не воевать друг с другом и покарать жестоких — можно ли мечтать о мести?

Он мучился, пока не выпали первые ливни зимы. Тогда-то сход и отправил Прета — письмоносца, грамотея, повидавшего дальние деревни, — послом на базу.

Он достал из-под жилета ветхую карту-двухверстку, склеенную на сгибах липкой лентой-скотчем. Развернул — и капитан Дарванг невольно бросил профессиональный взгляд на неровное кольцо древнего, заполненного водой кратера.

— Вот здесь перегородка очень тонкая, господин мой, видно, время ей пришло, ничто не вечно. Сквозь нее уже вода просачивается. Еще один хороший ливень, и все озеро выльется на нашу деревню. А здесь… — жесткий коричневый палец неумело ползал по карте, — нет, вот… скалы потолще, зато за ними — мертвая сухая долина, там даже не растет ничего. Вот если бы их…

Прет исподтишка царапнул глазами невозмутимого Кхена и закончил после паузы:

— Круто там — со взрывчаткой никому не добраться…

Поставив ладонь отвесно, показал, какая крутизна.

Капитан уже не глядел ни на карту, ни на Прета. Заложив руки за спину, молча щурился поверх выгоревших крон над оградой, туда, где сквозь дождевую пелену чуть угадывался белый зигзаг внешнего хребта. Забавная отсрочка. Бомбардировщик-миротворец. Бомбардировщик-спаситель. А почему бы и нет?