Ксенотанское зерно - Константин Костин

Тут затрещали кусты, и на дорогу вывалился человек со шпагой в руках. Якоб вздрогнул…

Нет, не Айк. Он со своими молодцами ходил всегда в зеленом — оно в лесу-то и правильно — а пришелец был одет в черное.

Черные высокие сапоги. Для поездок верхом. Мягкая кожа, тонкая подошва. Городской…

Черные штаны. Черная просторная куртка, под которой наверняка прятались разные убийственные штуки, вроде ножей или маленьких арбалетов…

Якоб насторожился.

Широкополая шляпа.

Конечно, до Чернолесья далеко, да и кто их, городских, знает, может они в таких и ходят… И все-таки уже сумерки и других примет не видно.

Черный незнакомец запрыгнул в телегу:

— Поехали.

— Да, господин, — Якоб тронул повозку.

Судя по тяжелому дыханию, кое-где порванной одежде и пропитавшимся кровью бинтам на левой руке, незнакомец выдержал тяжелый бой. Или он…

Тут рука пришельца наткнулась на флягу, так и валявшуюся в соломе: Якоб не нашел времени, чтобы вылить подсунутую Хильдой воду и набрать свежей и чистой. Парень впился глазами… Пальцы черного незнакомца скользнули по медным накладкам…

Ничего не произошло.

Якоб выдохнул так шумно, что незнакомец дернулся, сжимая шпагу, но тут же расслабился и опустился на дно повозки:

— Езжай давай. Заплачу.

Когда повозка уже подъезжала к первым домам Штайнца — почти стемнело — незнакомец спрыгнул с телеги.

— Господин заплатит? — в ответе незваного попутчика Якоб не сомневался.

— Скажи спасибо, что не заплатил сталью, — буркнул тот.

— Спасибо, господин, — Якоб потянулся к фляге, увидев неподалеку колодец.

— Стой, — остановился незнакомец, — Дай.

Он требовательно протянул руку. Якоб отдал ему флягу, незнакомец жадными глотками высосал воду до дна:

— Тьфу, и вода у вас горькая…

Бросил флягу в повозку и исчез в темноте переулка.

Якоб сполоснул флягу у колодца, набрал свежей воды и направил неторопливых волов к трактиру "Зеленый филин", названному так потому, что лет сто назад у владельца трактира жил филин. Ручной. Потом он подох и хозяин нарисовал на вывеске филина, переименовав трактир в "Филин". А потом от дождей и солнца краски филина позеленели.

О том, кем был и куда направлялся странный попутчик, Якоб не задумывался. Что там думать: по всем ухваткам видно, что дворянин. А чем там дворяне занимаются, в какие игры играют — простому крестьянину дела нет. Тем более что куда бы незнакомец не направлялся, его планы на ближайшие пару дней Якоб теперь мог угадать.

В трактире парень завел волов в сарай, передал мелкую монетку парнишке, чтобы дал сена и прошел в зал.

Полутемное помещение, освещаемое только висящим под потолком тележным колесом со свечками. Тяжелые столы с такими же неподъемными лавками. Народа немного — кто ночью будет засиживаться в трактире? Разве что такие как Якоб, задержавшиеся гости, да бессонные постояльцы. Крестьяне, приехавшие продать что-нибудь на местном рынке, погонщики скота, бродячие мастеровые. Народ спокойный. Кому здесь еще быть, в тихом трактире спокойного городка: пьяницам, задирам, да распутным девкам, что ли? Не на проезжей дороге стоит.

Якоб договорился о ночлеге с хозяйкой трактира — крупной пухлой женщиной в белом чепце и фартуке. Комнату выбрал совсем маленькую, как узкий ящик, только и места, что кровать встала, да табурет. И полка, чтобы свечу поставить. Якоб почти положил монету в ладонь хозяйки, как тут увидел…

— Погодите, уважаемая…

Да нет, откуда…

Он наклонился пониже, приблизил свечу…

Точно.

В углу комнаты возле табурета на стене чернело пятно плесени, совсем маленькое.

— Извините, уважаемая, я здесь ночевать не буду.

Глава 3

Рука как будто сама собой нашарила за пазухой висящий на нашейном шнурке медный ключик.

— Ох-хо-хо, сыночек… — хозяйка расстроено разглядывала черное пятно, — Надо же… И откуда бы? Ладно бы сыро в комнате было, а то ж — сухо…

Если она хотела этими словами успокоить Якоба, то своей цели не добилась, тот занервничал еще больше. Плесень в сыром месте еще может быть случайностью, плесень в сухом — однозначно след Грибного Короля.

Хозяйка вздохнула еще раз. Штайнц расположен слишком близко к Чернолесью, чтобы она могла надеяться уговорить постояльца все-таки переночевать в комнате.

— Ладно, сыночек, пойдем, поищу другую комнатку для тебя…

Если бы Якоб выдвинул какие-нибудь другие претензии, она, конечно, устроила бы скандал и прогнала докучливого и привередливого юношу. Но не в таких обстоятельствах… Тут вообще бы без постояльцев не остаться, если кто-нибудь узнает, почему она прогоняет Якоба.

Они вышли из комнаты.

Кто-то, сидящий в зале трактира, удовлетворенно кивнул и щелкнул пальцами. Плесень исчезла.

Новая комната оказалась еще меньше предыдущей — хотя казалось, меньше некуда. Она была такой же по ширине, но короче в длину, видимо, рассчитанная на карликов с боязнью больших помещений. Но для Якоба подошла: на кровати он помещался, а длина его устраивала — сыновья старика Ганса высокими не были.

Якоб придирчиво осмотрел комнату, но плесени не нашел. Поблагодарил хозяйку, бросил котомку с вещами и решил пойти в зал, перекусить перед сном.

В зале было по прежнему полутемно, народу немного. Три погонщика скота, тихо цедивших свое пиво, несколько крестьян и бродячих подмастерий неопределенной профессиональной принадлежности. Еще кто-то незаметный сидел в самом углу.

— Что будет уважаемый? — к Якобу подскочила разносчица, видимо, дочка хозяйки. Молоденькая, пухленькая, как раз во вкусе Якоба. Правда, неприятно напоминает проказливую Хильду, но что ж теперь, и на девушек не смотреть? Они все на Хильду похожи.

— Пиво… И мясо.

В очаге в углу зала потрескивал огонь, приятно пахло мясом и пивом, тихо разговаривали и стучали кружками прочие посетители, сновала туда-сюда разносчицы, протирала стойку полотенцем хозяйка. Якоб оторвал зубами кусок сочного прожаренного мяса с шампура…

— Что за вонь!

В распахнутой двери стоял… стояло… стояла.

Девушка.

Или нет?

Вошедшая не походила ни на Хильду, вообще ни на одну знакомую Якобу женщину. И вообще на женщину не очень.

Девушка была худа, как будто ее не кормили последний месяц: узкие бедра, тонкие ноги, талия — толщиной чуть ли не в руку. И при этом — большие груди.

И ярчайше-рыжие волосы, не пристойно спрятанные под чепчик, а огненной гривой разметавшиеся по плечам.

В зале наступила мертвая тишина.