Ксенотанское зерно - Константин Костин

Народ зашумел, обсуждая слова пророчества.

— Все, все видели, что сегодня творилось в городе! Вот они, первые ласточки кровавого времени! Вот они — следы темного властителя! Верьте мне!

Буль-буль-буль. Фляга наполнилась, Якоб заткнул ее пробкой и направил повозку к городским воротам.

Чего только не придумают досужие любители поговорить перед толпой. Все это слушать, что ли?

— Кар!

— Ну, Берендей, я же не могу никогда не ошибаться. С водой не получилось, но, может быть, все получиться само собой? Как думаешь?

— Кар!

— Конечно, присмотрим.

— Кар!

— Не обманывай. Тебе же тоже понравилась та шумиха, что мы устроили в городе. Правда, мерзавцы и ее повернули к своей пользе, но нам это не повредит. Зато теперь монахи точно будут здесь…

— Кар!

— Нам-то, конечно, здесь будет уже нечего делать.

Два ворона сорвались с места и превратились в черные точки в синем небе.

Якоб выехал из города. Повозка медленно покатилась по пыльной дороге. Солнце уже почти село, темнело.

Мимо расстилались сжатые поля пшеницы, тянулись вдаль до самого горизонта, у которого мрачной каемкой темнело Чернолесье.

Волы взошли на холм и также не торопясь начали спускаться. Когда спуск закончился, и повозка замерла посреди дороги, между двумя холмами, Якоб остановился.

Он с удовольствием отпил большой глоток из фляги — в горле давно пересохло — повернулся и наклонился к куче сена:

— Вылезай. Я тебя видел.

Глава 6

Под свернутым пологом зашуршало сено, показались большие испуганные глаза… Из своего укрытия выбралась и села на повозке молодая девушка, ровесница Якоба.

Ирма цу Вальдштайн посмотрела на Якоба.

Перед ней стоял молодой парень в праздничной крестьянской одежде: блестящие новенькой кожей сапоги, черные штаны и черная вышитая жилетка, белая рубаха. На голове прикрывает короткий ежик светлых волос маленькая крестьянская шапочка-ермолка.

Ирма успокоилась. Ни слуг жениха, ни людей отца — вокруг не было никого из тех, кого она боялась. Только крестьянин.

Всего лишь крестьянин. Бояться нечего.

Якоб посмотрел на Ирму.

На его повозке сидела молодая девушка в обычной дворянской одежде: красные туфельки, торчащие из-под длинного подола черно-зеленого платья, узкие рукава, квадратный вырез на груди — видны торчащие ключицы… Пшенично-светлые волосы убраны под светло-изумрудный берет, разве что три длинные пряди спадают на спину. Золотые перстеньки, цепочка на шее.

Якоб напрягся. Дворянка…

Крестьянину находиться рядом с дворянкой было не нужно. Не в том смысле, что кто-то подумает, будто они состоят в неких непристойных отношениях. Кому же в голову придет, что дворянская девушка может опуститься до крестьянина? Да и репутация девушки Якоба нисколько не заботила.

Дворянин — всегда требования.

Нет, как вольный крестьянин Якоб мог ничего не делать, даже если эта девчонка раскричится. Мог. А если его попытаются заставить — обратиться в суд. Вот только дворяне давно выработали противодействие для слишком сообразительных крестьян. Откажись исполнить распоряжение незнакомого дворянина — и уже сам окажешься в суде по обвинению в оскорблении достоинства.

Ирма спрыгнула с повозки, быстро одернула задравшиеся юбки и выпрямилась:

— Крестьянин. Ты отвезешь меня в столицу.

Якоб незаметно вздохнул. Что и нужно было ожидать.

— Да, госпожа.

Крестьянин имеет только одно право — беспрекословно исполнять повеления дворянина. Своих чувств, планов, пожеланий у крестьянина быть не может. Любые проявления непокорности жестко пресекаются.

Правда, если бы Якобы не было нужно в столицу, девушка приехала бы куда угодно, только не туда, куда собиралась.

"Повезло, — думала Ирма, — как повезло… И с повозкой и с крестьянином. Хорошо, что он — вольный. А то мы могли наткнуться на его хозяина"

Еще сегодня утром девушка считала, что она навсегда останется в доме постылого "мужа". Она думала, что ей повезло ровно до того самого момента, когда после бракосочетания взяла новоиспеченного мужа за руку и, опустив ресницы, спросила, когда они пойдут на "ложе любви". Вот тут все воздушные замки рухнули и рассыпались с печальным звоном.

Ирма узнала, что муж — вовсе не муж и ни на какое "ложе любви" вступать не собирается, потому что молодые глупые и тощие девчонки его не привлекают. Что она, Ирма, отныне всего лишь предмет. Залог хороших отношений "мужа" и отца. Ирма все поняла и в первую же ночь сбежала к отцу. Домой. Откуда назавтра приехала связанная, с горящими от пощечин щеками. Отец отказался ее защищать. Отныне она принадлежала мужу.

Принадлежала! Как будто Ирма — вещь! Как будто у нее нет своих чувств, планов, пожеланий…

На вторую ночь она сбежала опять. Уже не к отцу. В никуда. В неизвестность.

Ее поймали на следующий день: куда в городе может спрятаться наивная девушка, воспитанная в доме, не имеющая даже денег?

На всякий случай Ирму заперли в камере домашней тюрьмы. Здесь держали знатных заложников, поэтому комната очень походила на обычную спальню. Только с замками на дверях и решетками на окнах.

Ирма отчаянно трясла решетку. Нет, пока у нее есть надежда, она будет пытаться! Пусть не получается, пусть! Она будет пытаться! Рано или поздно она что-нибудь придумает!

Множество прочитанных рыцарских романов подсказали, что если невинная девушка заперта жестокосердным отцом или мужем в башне — камера, правда, была на первом этаже — то когда-нибудь появится верный рыцарь, который спасет, утешит, полюбит и отвезет в свой прекрасный замок.

Ирма вздохнула. Все ее знакомые рыцари наперечет были старыми, покрытыми шрамами, а их замки — холодными старыми развалинами. Да и даже в книгах рыцарь появлялся после того, как девушка проведет взаперти полжизни. Ирма вздрогнула. Полжизни! Это же… Девять лет! Какой принц взглянет на пожилую двадцатисемилетнюю женщину?

Она отчаянно тряхнула решетку. Где-то в саду каркнул ворон, и как будто по сигналу стена хрустнула и решетка, вместе с камнями, в которые была вмурована, вывалилась наружу.

Девушка замерла. Неужели…

Свобода!

Ирма задумалась. Если она полезет в отверстие вперед головой, то ей придется лететь головой вниз. А если вперед ногами — то у нее задерутся юбки… Хватит думать! Вперед!

Она вскочила на табурет у бывшего окна, уцепилась за карниз и просунула ноги в проем. Смотреть некому.