Хрустальный грот - Мэри Стюарт

Вход в мой тайный лабиринт вел через отверстие в топке в особом, отведенном для печей помещении: в стене под треснувшим и проржавевшим котлом располагалась маленькая дверца, высотой едва ли по колено взрослому мужчине, скрытая зарослями щавеля и крапивы и огромным выгнутым бронзовым осколком, отвалившимся от самого котла. Пробравшись внутрь, можно было проникнуть в подпол под банными залами, но баня так долго стояла в запустении, что гипокауст под ней стал, даже на мой вкус, слишком темным и замусоренным. Я обычно отправлялся в другую сторону, в проход, ведший к господской части дворца.

Здесь древняя система подачи горячего воздуха была построена столь добротно, что даже теперь в низком подполе было сухо и дышалось легко, а на кирпичных столбах, подпиравших пол, до сих пор держалась штукатурка. Разумеется, местами столбы обрушились или со свода гипокауста попадали камни, но арочные проемы, ведшие из одного помещения в другое, были надежно скреплены известкой и вполне безопасны, так что, не увиденный и не услышанный никем, я легко добирался до самых королевских покоев.

Если бы меня обнаружили, то, наверное, подвергли бы наказанию худшему, чем простая порка: сам того не желая, я подслушал с десяток тайных советов и, уж конечно, стал свидетелем нескольких любовных свиданий, но тогда это не приходило мне в голову. Вполне естественно, что никто во дворце и подумать не мог бы, что ему грозит опасность быть подслушанным; в давние времена гипокауст чистили мальчишки-рабы не старше десяти лет — было в лабиринте несколько мест, в которые даже я протискивался с трудом. Лишь однажды я был на грани разоблачения: однажды летним днем, когда Моравик полагала, что я играю с мальчишками во дворе, а они, в свою очередь, думали, что я прячусь за ее юбками, рыжеволосый Диниас, мой главный мучитель, столкнул с высокого дерева, на котором они играли, ребенка младше его годами. Тот сломал ногу и поднял такой крик, что Моравик стремглав примчалась на место происшествия и, обнаружив мое отсутствие, поставила на ноги весь дворец. Я услышал шум и вылез из-под котла, запыхавшийся и покрытый грязью, как раз в тот момент, когда кормилица начала искать меня в том крыле, где находилась баня. Я тогда чего-то наплел и отделался надранными ушами и хорошей взбучкой, но этот случай послужил мне предупрежденьем. С тех пор я не отваживался спускаться в гипокауст при свете дня, а отправлялся туда только по вечерам, незадолго до того, как Моравик ложилась спать, или ночами, когда мне не спалось, а кормилица уже храпела на своем тюфяке. К тому времени большая часть дворца тоже погружалась в сон, но если бывал пир или если дед допоздна засиживался с гостями, я прислушивался к звукам голосов и пению. Иногда я добирался до покоев моей матери и слышал, как она разговаривала со своими женщинами. Но однажды ночью я услышал, что она молилась, громко и вслух, как делают, когда никого рядом нет, и в ее молитву вплеталось мое имя — Эмрис, а еще — рыданья. После этого случая я предпочитал пробираться другим путем, пролегавшим мимо королевских покоев, где почти каждый вечер в окружении своих фрейлин молодая королева Олвена пела под звуки арфы, пока музыку и пенье не прерывали тяжелые шаги короля в коридоре.

Но я забирался в подпол не для того, чтобы подслушивать. Гораздо важнее для меня было — и теперь я ясно это вижу — побыть одному в потаенной темноте, там, где над человеком властны только он сам и смерть.

Обычно я забирался в укромный уголок гипокауста, который называл «моя пещера». Некогда «пещера» была частью главного дымохода, но задолго до моего рождения его перекрытие обрушилось, и в образовавшуюся дыру теперь виднелось небо. Это место зачаровало меня с того дня, как я, взглянув на небо в полдень, увидел бледную, но четко различимую звезду. С тех пор, пробираясь сюда ночью, я сворачивался калачиком на подстилке из украденной из конюшен соломы и следил за медленным круговоротом звезд, заключая уговор с небесами: если, пока я здесь, в дымоход заглянет луна, следующий день принесет мне исполненье сокровенного желанья.

В тот вечер я увидел луну. Полная и сияющая, она стояла прямо над проломом, и на мое обращенное к небу лицо лился свет столь белый и чистый, что мне казалось, будто я пил его, как воду. Я не отваживался пошевелиться, пока она не исчезла, а за ней — и маленькая яркая звезда, подобно собаке всегда сопровождавшая луну.

Возвращаясь, я прополз под комнатой, которая до того пустовала, а теперь наполнилась голосами.

Разумеется. Комната Камлаха. Мой дядя был не один; я не знал имени бывшего с ним человека, но, судя по выговору, это был один из воинов его отряда. Еще раньше я узнал, что эти воины родом из Корнуолла. У незнакомца был густой, раскатистый голос, так что я мог уловить только несколько слов из сказанной им фразы — боясь задерживаться на одном месте, я как можно быстрее старался проползти меж столбами и не издать при этом ни звука.

Я уже уперся в стену, отыскивая сводчатый лаз в соседнее помещение, как вдруг задел плечом разбитую вытяжную трубу, и неплотно державшийся кусок обожженной глины, загремев, упал на пол.

Голос корнуэльца внезапно оборвался.

— Что это?

Затем из разбитой трубы донесся голос моего дяди, причем так отчетливо, будто он говорил мне в самое ухо.

— Ничего. Крыса, наверное. Гремело под полом. Говорю тебе, дворец разваливается на части. — Наверху отодвинули кресло, и тяжелые шаги направились в дальний от меня угол комнаты. Голос стал глуше. Мне показалось, что я услышал звон кубка и бульканье наливаемого напитка. Медленно-медленно я начал продвигаться вдоль стены к лазу.

Дядя возвращался.

— …пусть даже она откажет ему, невелика важность. Она здесь не останется, во всяком случае, лишь до тех пор, пока моему отцу хватает сил противиться епископу и держать ее при себе. Уверяю тебя, раз она устремилась мыслями к тому, что она называет двором всевышнего, мне нечего бояться, даже если он заявится сюда собственной персоной.

— Ну, раз уж ты так ей веришь…

— О да, я ей верю. Я расспрашивал повсюду и везде слышал одно и то же. — Он засмеялся. — Кто знает, может, нам еще придется благодарить судьбу за то, что есть кому замолвить за нас словечко при этом ее небесном дворе до того, как будет сыграна эта партия. И, как мне говорили, своим благочестьем она еще всех нас спасет — если только захочет.

— Что ж, тебе это может понадобиться, — заметил корнуэлец.

— Возможно.

— А мальчик?

— Мальчик? — переспросил мой дядя. Он остановился, затем его мягкие размеренные шаги послышались вновь. Я весь обратился в слух. Мне надо было услышать. Я не вполне осознавал, почему мне это необходимо. Меня не слишком волновало то, что меня звали бастардом, трусом или дьяволовым отродьем. Но в ту ночь над проломом стояла полная луна…