Летчики - Геннадий Семенихин

— Да-а, — протянул Мочалов, и серые глаза его по-мальчишески засверкали, — Галина Сергеевна, завтра мне предстоит уставную фразу чеканить: «Прибыл для дальнейшего прохождения службы».

— Ничего, Сергей Степанович, с вашей выправкой это несложно. Это моему Кузьме трудно рапортовать.

— Что верно, то верно, — подумав, согласился капитан, — у меня фигура не для парадов. А у тебя, Сережа, все как по маслу получится. Даже если нашему «хозяину» заставят представиться.

— Ты кого имеешь в виду? — борясь с подступающей зевотой, поинтересовался Мочалов.

— Командира соединения генерала Зернова.

Сергей быстро поднял голову, и оживление вспыхнуло в глазах:

— Зернова, говоришь? Это не тот ли, что на фронте нашей дивизией командовал? В сорок четвертом…

— Он, Сережа, — подтвердил Ефимков, вынося из соседней комнаты большую подушку и стеганое одеяло, — ты еще в то время на «Ильюшине» летал. Может, и генерал тебя помнит?

— Должен помнить, — тихо произнес майор и задумчиво посмотрел в разрисованное морозом окно, за которым стонала ветром январская ночь.

Галина Сергеевна быстро постелила гостю на диване, положила на стул рядом теплую летную куртку мужа, чтобы можно было накрыться, если к утру станет холодно.

Прежде чем затворить дверь, Кузьма обернулся и, покачивая головой, прогудел:

— А поговорили мы с тобой славно. Да-а, славно, — глаза у него были удивленные, он смотрел на Мочалова, как смотрят на незнакомого человека, желая его получше понять. Да и на самом деле в эту минуту Кузьме казалось, будто что-то новое и тревожное вошло в его дом вместе с приездом старого друга. Впрочем, это, может быть, только казалось…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мочалов слышал, как в соседней комнате щелкнул выключатель. Силясь заснуть, он перебирал в памяти прошедший день. Помимо встречи с Кузьмой Ефимковым, значительной была новость, что авиационным соединением командует генерал Зернов. Много, ой, как много всколыхнула в памяти у Сергея эта фамилия! Нет, генерал не мог его забыть, и первая их встреча будет взволнованной, радостной и вместе с тем до боли грустной…

Есть такие поступки и события, которым суждено становиться важным рубежом в биографии человека. Именно о них человеческая память хранит долгое воспоминание, озаряемое радостью или печалью в зависимости от того, что внесли в жизнь эти поступки. Так и у Сергея Мочалова было в сорок четвертом на фронте.

…Шесть месяцев Мочалов служил в штурмовой дивизии, которой командовал Зернов. В подчинении у Зернова было много летчиков, и почти каждого генерал хорошо знал в лицо. Но далеко не с каждым у этого сдержанного, малообщительного человека возникали такие отношения, какие неожиданно для обоих возникли между ним и Мочаловым.

Сергею не спалось. Одной неразрывной цепью вставали в памяти картины минувшего.

…Стоял жаркий август 1944 года, и над фронтовыми дорогами кружилась сухая, едкая пыль. После полудня Зернову принесли телеграмму. Оперативный дежурный, худой веснушчатый лейтенант, услышав короткое «идите», щелкнул каблуками и скрылся за дверями кабинета, устроенного в маленькой комнате крестьянского домика, занятого под штаб. Зернов развернул серый телеграфный бланк. Командир стрелкового корпуса, ведущего бой на подступах к большому городу, телеграфировал:

«Повторите штурмовиков. Несмотря на три налета, переправа осталась цела. Крупные силы противника уходят».

Зернов отложил телеграмму. В самом деле, положение осложнялось. В течение дня он посылал на штурмовку три группы «Ильюшиных», потерял при этом два самолета, а переправа так и осталась непораженной. Прикрытая несколькими зенитными батареями, она казалась летчикам неприступной крепостью, и командир штурмового полка всякий раз после возвращения очередной шестерки самолетов сухо докладывал:

— Цель не разбита, товарищ генерал.

До захода солнца оставалось три-четыре часа. Занавеска в окне была задернута наполовину. Генерал видел убегающую на запад сухую, пыльную дорогу, на которую уже начинали ложиться тени от деревьев, и думал: «Скоро наступит вечер, потом ночь; танки и автомашины противника будут уходить через переправу на другой берег…»

Он вызвал по телефону командира полка и, как всегда с ним бывало в минуты сильного нервного напряжения, сказал тихо и медленно:

— Подполковник, нужно повторить вылет.

Телефонная трубка молчала минуту. Зернов знал, что подполковник Василевич, человек рассудительный и осторожный, привыкший в бою беречь своих людей, думает над ответом.

— Как вы полагаете, — сказал Зернов, не дожидаясь, когда Василевич заговорит, — что, если пойти на хитрость и вместо группы послать на цель пару «горбатых», но под сильным прикрытием истребителей? Заход построить с запада, с тыла противника. Внезапная атака со стороны солнца в часы заката способна принести успех. Как вы думаете, а?

Генерал посмотрел в трубку телефона так пристально, словно мог увидеть в ней лицо Василевича. Он имел привычку в разговоре с подчиненными произносить это «как вы думаете» отнюдь не тогда, когда в чем-нибудь сомневался, а в ту минуту, когда, взвесив все плохое и хорошее, принимал то единственное, командирское решение, в котором никто уже не мог его поколебать, когда все уже было обдумано и рассчитано и, по сути дела, то, что он говорил, было приказом.

— Да, товарищ генерал, так будет лучше, — послышался далекий голос командира полка. — Такая атака — полная неожиданность для врага. Отберу самых крепких летчиков. Поведет лейтенант Мочалов, это из недавно пришедших. На полигоне он бомбил точнее всех.

— Смотрите сами, — ответил неопределенно Зернов. — Полигон и война не одно и то же, но раз вы уверены в летчике, назначайте его ведущим. Пришлите Мочалова ко мне после того, как маршрут будет проложен. Задание ответственное, и я бы хотел перед вылетом поговорить с летчиком сам.

Зернов положил трубку. Высокий, бритоголовый, он поднялся над столом, сразу заполнив собой чуть ли не половину кабинета. При быстром движении простреленная нога отозвалась тупой болью. Генерал, хромая, подошел к окну и отдернул занавеску. Высокое голубое небо заполнило глаза, и Зернов уловил далекий нарастающий гул авиационных моторов. Над степью в растянутом правом пеленге проплывали штурмовики, образуя уступ, чем-то напоминающий полет стаи птиц. Генерал проводил их долгим тоскующим взглядом. С тех пор как в 1941 году над Тильзитом зенитный снаряд разорвался в штурманской кабине самолета, который вел на цель Зернов, и крупный осколок раздробил кость, ему категорически запретили подниматься в воздух.

Когда «Ильюшины» скрылись, Зернов снова сел за стол. Его серые прищуренные глаза впились в исчерченную красными и синими стрелками карту-двухкилометровку. Кто-то громко постучал в дверь. Не поднимая головы, генерал сказал «войдите» и только секунду спустя оторвался от карты. Перед ним стоял стройный смугловатый юноша в сером летном комбинезоне с короткими рукавами.

— Лейтенант Мочалов по вашему приказанию прибыл! — доложил вошедший.

Генерал указал на стул и попросил достать карту с маршрутом. Лейтенант торопливо расстегивал планшет. Зернов машинально наблюдал, как его тонкие, длинные пальцы старательно разглаживали карту на сгибе. Внимательные глаза командира дивизии, всегда успевавшие при встрече с малознакомым человеком что-нибудь ухватить и запомнить, остановились на правой руке летчика. На ней виднелась незамысловатая татуировка: якорь и корабельная цепь. Верхняя губа генерала подернулась в усмешке.

— Это что же? — спросил он весело. — Следы зеленой молодости?

— Да, товарищ генерал, — ответил лейтенант, покрываясь румянцем смущения. — Меня еще отец сек когда-то за это баловство.

В течение нескольких минут разговор шел о самых обычных для летчиков вещах. Зернов просмотрел маршрут и несколько изменил длинную красную линию, тянувшуюся на карте от аэродрома к вражеской переправе. Потом, исчерпав все деловое, он коротко и внушительно сказал:

— Помните, лейтенант Мочалов, ваш вылет на эту цель по счету четвертый. Переправу нужно разбомбить во что бы то ни стало. Сколько бы ни было «мессершмиттов», зенитного огня и прочей чертовщины — пробейтесь к цели. Не бросайте бомбы с большой высоты — пустое дело! Ниже трехсот метров тоже не снижайтесь. Запрещаю. Собьют как куропатку!

Генерал внимательно посмотрел на Мочалова. За долгие годы командирской работы он привык, провожая летчика в опасный полет, по его глазам, по интонации, с которой тот повторяет приказ, угадывать, с кем он имеет дело — с человеком твердым, уверенным в себе или с человеком неровным, колеблющимся. Лейтенантом он остался доволен. В ответ Мочалов кивнул головой, и его глаза заблестели тем особенным блеском, какой так свойствен людям порывистым, быстрым в движениях, горячим в поступках. Неожиданно серые глаза Мочалова потемнели, и, отводя их в сторону, он тихо, но твердо произнес: