Алхан-Юрт - Аркадий Бабченко

Они запрыгали, замахали руками, стали бегать на месте, смешно взбрыкивая ногами в тяжёлых кирзачах. Сердце забилось сильнее, погнало погорячевшую кровь в ноги, к замёрзшим пальцам. Стало теплее.

– Вот уж не думал, что в армии по собственной воле зарядку делать буду! – усмехнулся Вентус.

– А, без толку, – махнул рукой Артём, – желудки пустые, калорий нет. Присядем – через две минуты снова замёрзнем.

Согревшись, они быстренько, чтобы не мочить броники под дождём, уселись на лежанку спина к спине. Замёрзшие задницы сквозь тонкие штанины почувствовали исходящее от броников еле уловимое тепло, занежились.

Закурили в рукав, пряча бычок в глубине бушлата.

Тлеющее сияние попеременно выхватывало из темноты лица, освещало грязные пальцы, сжимавшие окурок. Артём вспомнил, как однажды видел в ночник курящего человека. Расстояние было большим, но каждая чёрточка на лице курившего просматривалась отчётливо, как выведенная карандашом. За километр попасть можно.

До Алхан-Калы примерно столько же. Но они слишком замёрзли, а погреться больше нечем, только едким вонючим дымом моршанской «Примы».

С тихим, придерживаемым рукой лязгом откинулась крышка люка на бэтэре. В ночи прозвучал хрипловатый шёпот водилы:

– Эй, мужики, дайте закурить, а?

Артём усмехнулся. Война уходила на второй план, первое место занимал быт, извечные солдатские проблемы: пожрать бы чего-нибудь, погреться и покурить. Пустые желудки и холод брали верх над инстинктом самосохранения, и привидения в пехотных бушлатах поднимались из окопов, начинали шевелиться, бродить, искать жратву.

Если бы солдат был сыт, одет и умыт, он воевал бы в десять раз лучше, это точно.

Артём кинул на голос пачку. Водила зашарил по броне руками, нашёл её, взял сигарету и кинул «Приму» обратно. Она не долетела, упала на траву. Артём потёр её об штанину:

– Намокла, сука… А что, пехота, вы в ночник-то смотрите?

– А надо?

– Ох, бля… – сказал Ситников, – сейчас расстреляю придурков! – Он схватил валявшуюся на земле гнилушку, не вставая, швырнул ею в водилу. – Не «надо», а обязательно надо! У вас чего там, в бэтэре, гостиница, что ли? Сейчас быстро у меня по позициям разбежитесь, ни одна обезьяна спать не ляжет! Пригрелись!

Водила нырнул в люк. Там зашевелились, послышались голоса. Через секунду башня с тихим шелестом повернулась в сторону гор, поводила стволом, вглядываясь в ночь. Застыла. Потом, создавая видимость усиленного наблюдения, зашелестела в другую сторону.

Артём усмехнулся: наверняка через полчаса опять спать завалятся.

Луна, по самый подбородок укрытая толстым одеялом туч, нашла маленькую лазеечку, выглянула краешком глаза. Ночной мрак посерел.

В животе заурчало. Артём глянул на небо, толкнул Вентуса:

– Ну чего, неплохо бы и перекусить, а? Пока хоть что-то видно. Товарищ капитан, вы как насчёт ужина? Сегодня, похоже, войны не будет.

– Ешьте. – Ситников не обернулся.

Артём полез в карман броника, начал выгребать припасы. У него оказалось четыре целых, всрез буханки, сухаря, банка килек в томатном соусе и пакетик изюма. У Вентуса были только сухари, три штуки.

– Да, негусто. На двоих-то голодных мужиков. Эх, подогреть бы килек сейчас, хоть горяченького похлебать. – Артём постучал себя по карманам. – Штык-нож есть?

Вентус тоже пошарил по карманам, отрицательно мотнул головой.

– Товарищ капитан, у вас штык-нож есть?

Ситников молча протянул им охотничий нож, хороший, нумерованный, с коротким прочным лезвием. Рукоятка из дорогого дерева удобно ложилась в руку.

– Ого, товарищ капитан, откуда такой? Трофейный?

– В Москве перед отправкой купил.

– И сколько такой стоит?

– Восемьсот.

Артём взял нож, покидал его на ладони, воткнул в банку. Острое лезвие, как бумагу, вспороло жесть, из рваной раны потёк жирный, вкусный даже на вид соус, аппетитно запахло рыбой. Артём поставил банку на землю, достал ложку.

– Давай навались. Товарищ капитан, может, с нами?

– Ешьте, – всё также не оборачиваясь, монотонно ответил Ситников.

Ели не спеша. Война научила их правильно питаться, и они зачерпывали рыбу по чуть-чуть, тщательно пережёвывали: если есть долго, можно обмануть голодный желудок, создать иллюзию обилия пищи. Много маленьких кусочков сытнее, чем один большой.

Уговорив банку, облизали ложки, выскребли остатки рыбы сухарями. Голода они не утолили, но пустота в желудке немного уменьшилась.

– Ну что ж, всё хорошее когда-нибудь кончается, – философски заметил Артём. – Давай закурим.

Закурить они не успели. В ближайших кустах снарядом лопнула раздавливаемая ногой ветка, её треск ударил по напряжённым ушам, дёрнул за каждый нерв в теле.

Артём непроизвольно вздрогнул, моментально покрылся потливой жаркой испариной страха: «Чехи!» Он кинулся на землю спиной, как сидел, схватил автомат, переворачиваясь, сорвал предохранитель. Вентус успел перепрыгнуть через балку, залёг рядом с Ситниковым…

Из кустов, цепляясь штанинами за колючки, матерясь и ломая ветки, шумно, как медведь, вывалился Игорь, бормоча что-то про «чёртовы чеченские кусты, нерусь колючую…».

Артём выматерился. Поднявшись с земли, начал отряхивать грязь с бушлата, прилипшие к штанам мокрые пожухлые травинки.

Увидев его, Игорь обрадованно раскинул руки:

– Здорово, земеля! А чего здесь связь делает, какими путями? Ты же в штабе должен быть.

– Да вот на охоту выехали. Дураков всяких отстреливаем, которые по кустам шляются как попало.

– Это ты на меня, что ли, намекаешь? – Игорь подошёл, ткнул его кулаком в плечо. – Ладно, не бузи, земеля, дай закурить лучше.

Игорь был один из немногих по-настоящему близких Артёму людей в батальоне, земеля. Они познакомились ещё в Москве, перед отправкой в Чечню.

Тогда было раннее-раннее невыспавшееся зимнее утро. Под ногами хрустел снег, резкий морозный воздух коробил лицо, а контраст ярких фонарных ламп и ночной мглы резал опухшие после вчерашних проводов глаза.

Артём сошёл с подножки автобуса, огляделся – где-то здесь должен был быть царицинский военкомат. На остановке стоял невысокий кривоногий мужик, пытался прикурить, ладонями прикрывая огонёк зажигалки. Рыжее скуластое лицо с редкой порослью выдавало в нём татарскую кровь.

Артём подошёл к нему, спросил дорогу. Тот усмехнулся: «В Чечню, что ли? Ну давай знакомиться, земеля, – он протянул руку, – Игорь».

Потом, пока их на «газели» везли в подмосковную часть, Игорь всю дорогу без умолку тараторил, рассказывая о своей жизни, то и дело доставал из внутреннего кармана куртки фотографию дочери и поочерёдно показывал её то Артёму, то водителю, то сопровождавшему их офицеру: «Смотри, майор, это моя дочка!» В небольшой сумке, которая была у него с собой, помимо всевозможного солдатского добра оказалось ещё и несколько чекушек, которые он, одну за одной, к всеобщей радости извлекал на свет божий, постоянно приговаривая при этом: «Ну что, пехота, выпьем?»

…Закурив, они расселись на брониках. Артём затянулся, сплюнул, потёр замёрзший нос:

– Чечень проклятая. Замёрз как собака. Подморозило бы, что ли, и то посуше было бы… А у меня под штанами только белуха да трусы. Подстёжку надевать – сдохнешь, тяжёлая, сука, жуть. А штаны не могу никак найти… В ПТВ Вася предлагал, да я стормозил чего-то… Надо было, конечно, сходить.

– Это ты замёрз? – Игорь задрал грязную штанину «комка», оголив синюшную, покрытую гусиной кожей ногу. Под штаниной ничего не было. – Четыре часа в луже пролежал, в одних штанах. Подстёжку я ещё в Гойтах выкинул. И белуху тоже. Там вшей больше, чем ниток было. – Игорь пощупал материю, поморщился. – А чего эта тряпка, дерьмо собачье, ни тепла не держит, ни воду. Сделали бы, что ли, брезентовые «комки», ведь так и яйца отморозить можно. А, товарищ капитан?– обратился он к Ситникову.

– Запросто.

– Жаль, костра не разведёшь, просушиться бы… Пожрать есть чего-нибудь?

– Нет. Была банка килек… Сам бы чего съел.

– Вот комбат, сука, засунул нас в эту жопу и забыл, полупидор. Хоть бы жратвы прислал. В полку ужин чёрт-те когда был, могли бы и подвезти. Когда нас сменят-то, не знаешь?

– Да уже должны были сменить. А так… По-любому до утра оставаться.

Помолчали. Промозглая сырость сковывала движения, шевелиться не хотелось.

– Слыхал, говорят, Ельцин от власти отказался.

– Откуда знаешь?

– Говорят. – Игорь пожал плечами. – На Новый год вроде. По телевизору показывали, он выступил, сказал, здоровье больше не позволяет.

– А, брехня. Быть этого не может. Чтобы такая сволочь просто так от трона отказалась? Вор он и убийца. Карьерист, ради власти один раз империю развалил, второй раз войну начал, в промежутке парламент танками давил, и вдруг просто так, ни с того ни с сего на покой… Знаешь, – Артём резко повернулся к Игорю, заговорил с ненавистью, – никогда не прощу ему первой войны. Ему, гаду, и Паше Грачеву. Мне восемнадцать лет всего было, щенок, а они меня из-под мамкиной юбки в месиво. Как щепку. И давай топить. Я барахтаюсь, выжить хочу, а они меня пальцем обратно… Мать за два года моей армии из цветущей женщины превратилась в старуху. – Артёма передёрнуло, возбуждение его усиливалось. – Сломали они мне жизнь, понимаешь? Ты ещё не знаешь этого, но тебе тоже. Ты уже мёртвый, не будет у тебя больше жизни. Кончилась она здесь, на этом болоте. Как я ждал этой войны! С той, первой, я ведь так и не вернулся, пропал без вести в полях под Ачхой-Мартаном. Старый, Антоха, Малыш, Олег – никто из нас не вернулся. Любого контрача возьми – почти всё здесь по второму разу. И не в деньгах дело. Добровольцы… Сейчас мы добровольцы потому, что тогда они загнали нас сюда силком. Не можем мы без человечины больше. Мы психи с тобой, понимаешь? Неизлечимые. И ты теперь тоже. Только тут это незаметно, здесь все такие. А там сразу видно… Нет, слишком дорогой у нас царь, тысячами жизней за трон свой заплатил, чтобы вот так вот короной направо и налево швыряться.