Семь чудес (ЛП) - Сэйлор Стивен

Я посмотрел на улицу и был поражен размером толпы, собравшейся на похороны Антипатра. Думаю, мне не следовало удивляться; в конце концов, он был одним из самых известных поэтов в мире.

Музыканты начали жалобную панихиду. Процессия медленно продвигалась вверх по узким улочкам Эсквилинского холма, пока мы не прошли через ворота в городской стене и не прибыли в некрополь, город мертвых. Гроб поставили на кучу дров. Было произнесено множество речей, превозносящих достоинства покойного, в том числе памятная речь Катула. Стихи Антипатра читались очень долго. Потом, наконец, зажгли костер.

Останки обратились в пепел, а пепел собрали в урну. Урна была помещена в простую каменную гробницу, а на гробницу была помещена мраморная табличка с изображением петуха, сжимающего пальмовую ветвь и скипетр, с ненадежно уравновешенным на краю основания суставом.

На протяжении всего процесса, наблюдая за всеми и под наблюдением всех, архимим носил посмертную маску и демонстрировал сверхъестественную имитацию того, как Антипатр, как известно, ходил, стоял или наклонял голову именно так.

Как гласит старая этрусская поговорка, каждый мужчина приходит на свои собственные похороны, но Антипатр был первым человеком, которого я знал, который ушел со своих похорон.

                                                                                                                   * * *

— Вы слышали, как меня назвал Катул? — Величайшим поэтом своего поколения!  — Антипатр усмехнулся. — Но он неверно процитировал мою эпитафию Гомеру. — Вестник героев, представитель богов, слава муз, — сказал он, но на самом деле я написал — свет муз. Тем не менее, было лестно слышать, что мои собственные скромные усилия сравниваются с усилиями Гомера…

— Я почти не слышал ни слова, — сказал мой отец. — Все это время я все время ждал, что кто-то поймет твой обман и разоблачит розыгрыш. Я был бы разорен. Меня бы больше не называли Искателем, а прозвали бы Мошенником!

— Но никто ничего не заподозрил. Все прошло блестяще! Хотя, должен сказать, немного нервирует смотреть на то, как тебя пожирает пламя, а потом как собирают пепел, и вместе с кучкй пыли и гравия, и высыпают в урну. Антипатр сделал большой глоток вина. Наступила ночь, и мы вернулись в дом на Эсквилин, чтобы разделить наспех собранный обед из того что оставалось в кладовой. В доме было немного еды; мой отец ожидал, что мы должны были уже уйти. 

— Честно говоря, Антипатр, это заставляет меня усомниться в твоем суждении, — сказал он. — Теперь я сомневаюсь, стоит ли доверить моего сына твоей заботе в таком долгом путешествии. Кто знает, на какой безумный риск ты, вероятно, пойдешь, судя по сегодняшнему примеру?

— Почему ты считаешь, что мальчик будет в большей безопасности, если останется здесь с тобой? Одна из причин, по которой я беру его с собой, заключалась в том, чтобы вывезти его из Рима, пока…

— Я не мальчик, — заметил я. Лучше бы я подержал рот на замке и выслушал остальное, что хотел сказать Антипатр. Как же я был молод и в каком блаженном неведении обо всем, что происходило в окружающем меня мире! Я зависел во всем от своего отца; он был моим щитом от ветров войны и потрясений. По закону я уже назывался мужчиной, но на самом деле я оставался тем, кем только что назвал меня Антипатр, мальчиком.

Почему Антипатр покидал Рим, да еще так тайно? Я смутно осознавал, что терпимость к греческим интеллектуалам, таким как Антипатр, в городе была на весьма низком уровне. Некоторые представители римской элиты, такие как Катул, восхищались греческим искусством, греческой литературой и ученостью, даже греческими философиями о том, как жить и любить. Но другие по-прежнему относились к грекам с подозрением, считая их не более чем побежденным народом, чьи низшие, чужеземные обычаи могли развратить римскую молодежь. То, что Рим был хозяином Греции, никто не оспаривал; все греческое сопротивление прекратилось за поколение до моего рождения, когда римский полководец Луций Муммий уничтожил город Коринф, ужасный пример, который заставил все другие греческие города подчиниться. Но подобно тому, как хитрые греки проникли в Трою благодаря уловке гигантского коня, так и в Риме нашлись те, кто считал греческих поэтов и учителей чем-то вроде троянского коня, коварно подрывающего римский образ жизни. У Антипатра были горячие сторонники в городе, такие как Катул, но у него были и враги, и в данный момент они были на подъеме.

Наблюдались и другие перемены. Давно тлевшее недовольство подданных Рима на завоеванных им территориях, жителям которых была дарована лишь часть наших прав и привилегий, быстро достигало точки кипения. Если бы вспыхнуло открытое восстание, могло бы произойти насилие в масштабах, которых на итальянском полуострове не было уже очень давно. Еще больше неприятностей назревало за границей, где имперские амбиции Рима вот-вот должны были столкнуться с амбициями понтийского царя Митридата, который воображал, что он, а не римляне, должен господствовать над богатыми городами-государствами, провинциями и мелкими царствами Востока.

Все эти заботы казались мне очень далекими. У меня было лишь смутное ощущение, что что-то опасное нависло над Антипатром и моим отцом, а значит, и надо мной. Любые опасения по этому поводу были отодвинуты на задний план моего разума. На переднем плане было то немедленное огорчение, которое я испытал, когда отец грозился не отправлять меня с Антипатром.

— Я не мальчик, — повторил я. — Теперь я мужчина и сам должен решить, поеду ли я с Антипатром или нет.

Отец вздохнул: — Я не буду вас останавливать. Я только чувствую потребность выразить свое неудовольствие безответственным поведением, которое он проявил сегодня. Я надеюсь, что это больше не повторится, при каких-то обстоятельствах, от которых вы оба можете потерять голову!

— Искатель, ты слишком беспокоишься, — сказал Антипатр. — Мы с юным Гордианом будем гостить у моих друзей во многих городах, которые мы посетим, а когда мы переберемся в новые места, у нас появятся новые друзья.

Мой отец покачал головой, затем смиренно пожал плечами. — Ты, наконец, определилился с именем, которое будешь использовать во время путешествия инкогнито?

— Да, — сказал Антипатр. — Оно пришло ко мне, как вспышка вдохновения, когда я смотрел, как сгораю на погребальном костре. Позвольте мне представиться. — Он откашлялся, взмахнул рукой и низко поклонился, отчего его суставы скрипнули. — Я Зотик из Зевгмы, скромный наставник и попутчик юного Гордиана, гражданина Рима.

Мой отец рассмеялся. Я напряг свой прыщавый греческий и уловил шутку.

— Зотик, — сказал я, — по-гречески — полный жизни.

— Что может быть лучше для человека, предположительно мертвого? — сказал Антипатр с улыбкой.

— Вообще-то я смеялся над выбором Зевгмы, — сказал отец. — Богатый человек может прийти из Александрии, мудрый человек из Афин, но никто не приходит из Зевгмы, что, я полагаю, делает его идеальным выбором.

— На самом деле мы можем пройти через Зевгму по пути в Вавилон, в зависимости от того, какую дорогу мы выберем, — сказал Антипатр. — Возможно, у нас еще будет возможность посетить Иссус, который находится не так уж далеко от Зевгмы.

— На мысе Исса у дикого берега Киликийского,

Лежат кости многих персов, убитых в былые дни

Александром.

 Так гласит предание поэта.

Отец продолжал нервничать: — Но не слишком ли ты известен, Антипатр, чтобы путешествовать инкогнито? Ты видел, сколько людей сегодня пришло на твои похороны. Имя Антипатра Сидонского знакомо всякому, кто хоть немного знает греческий…

— Имя известное, именно так, — сказал Антипатр. — И мне хотелось бы думать, что некоторые из моих наиболее известных стихов тоже известны. Но ни мое лицо не известно, ни звук моего голоса. Люди читают Антипатра; люди слышали об Антипатре; но они понятия не имеют, как он выглядит. Как только новость о моей смерти распространится, никто даже и не подумает, что сможет увидеть меня в каком-нибудь городе далеко от Рима. С моим чисто выбритым лицом даже редкий знакомый, который мог меня узнать, не бросит на меня повторный взгляд. Никто даже и  мысленно не свяжет покойного оплакиваемого Антипатра Сидонского со скромным наставником Зззз отиком из Зззз евгмы  (Zzzz oticus из Zzzz eugma).