Ленин-кышь, Ленин-мышь, Ленин-тохтамышь! Рассказы о «самом человечном человеке» - Голованов Антон

Как я уже упоминал, в ожидании того как съедется кворум единомышленников, самые радикальные «перцы» российской социал-демократии облюбовали себе Смольный институт. На первом этаже здания топтались депутаты низового звена, по большей части, бежавшие с фронта окопники. Некоторые дезертиры жили здесь чуть ли не с февраля. Все они пьянствовали, дрались, и загаживали всё, до чего только могли дотянуться. Здесь же располагался и секретариат, фиксировавший вновь прибывших, справлял им мандат и ненавязчиво выяснял политические воззрения депутата. Поскольку из довольствия большевики могли им предложить только кипяток, то многие из них выходили в город на грабёж, чтобы худо-бедно добыть себе пропитание. Вся эта вонючая, серая солдатская масса хаотично сновала туда-сюда, тёрлась друг о друга, выделяя тепло. Здесь, как в горниле, закалялся становой хребет будущей красной армии, опора большевиков, её мозолистая рука, сжимающая винтовку.

На второй этаж, который облюбовали себе революционные матросы, лапотников не пускали. Здесь располагался форменный вертеп. По полу катались многочисленные пустые бутылки из под шампанского. Флотские ребята, быстро оценив прелести буржуазного бытия, перешли с плохого картофельного спирта на благородный искрящийся напиток и лакали его ящиками. Напившись, бродили по коридорам, подметая клешами мусор, сморкались в портьеры и гасили окурки об стену. Порхали, как феи, из одних кабинетов в другие дамочки в дезабилье. Время от времени вопли типа: «Атанда, братва, на рейде жрачка!», служили сигналом к приёму горячей пищи, доставляемой в термосах по приказу Центробалта.

Здесь же отливалась элита вооружённых сил будущей свободной Республики. Процессом заправлял легендарный матрос Дыбенко: дерзкий, своенравный, богатырской стати и наглого, лихого вида анархист. В проявлениях личного героизма на полях сражений он, однако, замечен не был. Подчиненные его ненавидели и, вместе с тем, побаивались. Позднее, вскочив на «большевистский бронепоезд», он неоднократно мелькал то там, то здесь, войдя в историю бабником, скандалистом, пьяницей и крайне ненадёжным, изворотливым типом. До определённого времени ему «фартило». Он понимался до самых вершин власти, а, упав в глубокую пропасть, поднимался снова. До тех пор, пока этот «паровоз» не остановили и некоторых товарищей не попросили с него сойти в 1938 году…

Третий, привилегированный, этаж занимала партийная верхушка – мозг восставшего из тьмы Левиафана, чудовища, играющего на низменных человеческих страстях, вынашивающего их, и ими же питающегося. В длинных коридорах и просторных залах ветер сумасшествия трепал занавески, хлопал дверьми и дико выл в вентиляционных трубах. Дух авантюры материализовался токами неизвестной природы, которые скакали искорками по зеркальной глади паркета и вонзались под кожу каждого вошедшего, как проникает бес в поддавшуюся искушению душу. Здесь обосновались готовящиеся стать разящим языческим оружием – молотом Тора главные большевики. Именно сюда и спешили Владимир Ленин и Эйно Рахья.

Лишь только они ступили на короткую аллею, ведущую к парадному входу в особняк, Ильич, изображавший до того сгорбленного больного старикашку, выпрямился, приосанился и, выпятив грудь, зашагал так быстро, что длинноногий телохранитель Эйно едва за ним поспевал. Ленин втянул ноздрями этот тяжелый, висящий над Смольным дух, пустил в уши нестройный гул многочисленных голосов, почувствовал бегущие в наэлектризованной атмосфере токи, и им овладела жажда действия.

У трёхметровых дубовых резных дверей, сквозь которые сновал туда-сюда разнообразный люд, стоял часовой – здоровый бородатый детина в шинели и будёновке. Бойца покачивало, он был до синевы пьян. Не опасть вниз, как озимые, ему помогала винтовка со штыком, на которую он грузно опирался. Когда к дверям приближались люди, часовой угрожающе мычал и желающие войти в Смольный совали ему какую-либо бумагу. Тот накалывал её на острие штыка и снова уходил в нирвану. На стальном штыре были нанизаны мандаты, пропуска, пригласительные билеты, порнографические карточки и врачебные рецепты.

Перед этим красным апостолом Павлом, стерегущим ворота в райские кущи, Ильич затормозил, как бы любуясь монументальностью воина Революции. Затем, со словами: «Закуси!», достал из кармана пальто завёрнутый в тряпицу бутерброд с финской салями и, развернув, протянул бойцу. Тот, привычным жестом наколол бутерброд поверх бумаг, издал гортанный звук и впал в привычное оцепенение. Резко повернувшись на каблуках к своему спутнику, будущий вождь мирового пролетариата с досадой, от волнения картавя особенно сильно, произнёс: «Вот, батенька, и с такими мегзавцами мы собигаемся делать геволюцию!» Потом, на секунду-другую глубоко задумавшись, махнул рукой и, рассекая ладонью воздух, выкрикнул: «И сдегаем! Обязательно сдегаем!»

Пока Ленин следовал по первому этажу, окружающие смотрели на него неприязненно, как на чужака. Широким массам он был тогда еще не известен. Вождь в кепке примелькаться не успел и «нашим Ильичом» за глаза его ещё никто не называл. Мающаяся бездельем нетрезвая солдатня могла бы мигом взять маленького лысого интеллигентика на «гоп-стоп», однако видя его сопровождение в лице угрюмого, высокого, жилистого человека с холодными рыбьими глазами, потенциальные насильники просто зыркали по сторонам и нехотя сторонились.

Миновать матросские заслоны на втором этаже так просто, как они прошли часового на входе, Ленину и Рахье не удалось. Путь им преградили три крепких и наглых маремана. Главный из них, в ранге старшины первой статьи, развязано потребовал предъявить документы. Ильич достал из нагрудного кармана фальшивый паспорт на имя рабочего Иванова, и мандат на имя Ульянова-Ленина, который определял его принадлежность к партии (партбилеты появились позже). Флотские долго вертели эти бумаги в руках, передавая по кругу, рассматривали на свет, скоблили грязными ногтями печати, и, наконец, старший, презрительно бросив, дескать, «много вас таких, лениных-шлениных, здесь шастает», принял суровый вид. В качестве отступного балтийцы потребовали, чтобы желающие пройти либо сплясали матросский танец «Яблочко», доказав, что они настоящие матросы, либо спели «Интернационал», как сочувствующие революции. Ни Ильич, ни финн матросской хореографии не обучались, а слов «Интернационала» по-русски Ленин не знал. Бывало, на партийных сходках его сообща голосили, однако, считая хоровое пение занятием босяцким, вождь лишь открывал рот. Рахья же вообще русский язык знал плохо, а музыкального слуха у него не было отродясь. Дело принимало дурной оборот. Ленинский телохранитель побледнел, сузил глаза и, играя желваками, стиснул в карманах рукояти наганов. Стоящий напротив старшина, на расстоянии вытянутой руки, медленно потянулся к кобуре маузера.

Ситуацию спас «Яшка-людоед», бодро сбегавший по лестнице вниз. Якова Михайловича Свердлова в Смольном знала, как говорится, каждая собака. Знала и побаивалась. Сам мичман Дыбенко, безжалостный, как штормовое предупреждение, иногда лебезил перед тщедушным, но будто бы отлитым из стали евреем. Матросы слышали, Яшка может сожрать любого, с дерьмом и не поперхнутся. Свердлов, завидев Ленина, широко развёл в стороны руки и бросился последнему в объятья. Матросы посторонились.

…Прозвище «людоед» Яшка привёз из ссылки. Так как оно точно соответствовало его натуре, то и закрепилось за ним в среде партийных соратников. Исходной причиной тому послужила детская Яшкина паническая боязнь темноты. Каким бы упрямым и жестоким он ни казался, как бы ни лютовал впоследствии – попав один в тёмное помещение, он тут же терял самообладание и рассудок. Будучи сослан в дикий таёжный Нарым и живя среди болот по соседству со Сталиным, Свердлов денег на керосин не жалел. Круглые сутки в ветхой избе, куда его определили, не гас свет. Местные жители недоумевали: «Зачем ссыльный палит керосин по ночам?» По их убеждению, ночью господь велел всем спать, а те, кто его не слушает, тот нехристь!

Тогда, в 1911 году, европейские и российские газеты шумно галдели о «деле Бейлиса». Они изобиловали кровавыми подробностями и выдержками из протоколов сионских мудрецов (так называемое «дело», кто не знает, было сфабриковано во Франции и касалось того, что евреи якобы похищали христианских младенцев и использовали их кровь в своих каббалистических ритуалах).

Хотя Нарым был глухоманью в Томской губернии, кое-какие новости с большой земли доходили и туда. Аборигены тут же решили, что Яшка Свердлов, обладающий яркой семитской внешностью, по ночам препарирует младенцев, поедает их внутренности, а из них самих набивает чучела. Так и закрепилось за ним прозвище «людоед». Ответами на вопросы: «Где бы это Яшке красть детей? Каких? Куда он девал чучела?», местные пейзане себя не морочили. Не помог и исправник, попрекавший селян в темноте и невежестве, – дом «людоеда» обходили стороной, им пугали детей и не здоровались даже издали. Всё шло к тому, что пребывание в Нарыме, закончится для Якова Михайловича чрезвычайно скверно. Вмешалось провидение. Партийные товарищи, устроили «Яшке-людоеду» побег всего лишь за сутки до того, как на сельском сходе было принято решение спалить еврея вместе с избой…