Комплекс Ди - Дай Сы-Цзе

Он резко повернулся к ребенку спиной, словно прогоняя эти страхи, способные поколебать его решимость и убежденность врачевателя душ.

Под детский плач Мо на четвереньках нырнул под лавку – с головой окунулся во мрак. Первым ощущением была абсолютная слепота. И такое зловоние, что он задохнулся бы, если б не заткнул нос. Перед ним вспыхнуло воспоминание детства, как давным-давно, в самом начале культурной революции, он спускался в подвал, где вместе с другими узниками был заперт его дед, христианский пастор (неудивительно, что и в его жилах текла кровь Спасителя); там стоял запах мочи, испражнений, кислого пота, грязи, сырости, затхлости да еще набросанных на ступеньки гниющих дохлых крыс, о которых он то и дело спотыкался. Теперь он понял, почему бывшая продавщица из Пинсяна так тщательно подмела под лавкой, прежде чем туда залезть, – страшно подумать, каково тут было бы дышать без этой подготовительной процедуры.

С топографической точки зрения пространство андеграунда, в которое он попал, было не так уж мало. Тесноватое в высоту, оно зато было длиной и шириной в две лавки: той, на которой прежде сидел Мо и двое нынешних захватчиков, и той, что отходила от общей спинки в другую сторону. Свет, сочившийся справа и слева, был слишком слаб, чтобы что-то как следует различить, но внутреннее чутье говорило ему, что похожая на кучу тряпья или листьев темная масса здесь, рядом, и есть его спящая красавица.

Он ничуть не жалел, что не прихватил с собой ни спичек со столика, ни зажигалки из прикованного цепочкой чемодана. Темнота вокруг казалась романтической, таинственной, заманчивой и даже возбуждающей. Мо было забавно чувствовать себя искателем приключений, пробирающимся по подземному ходу в пирамиду или по бывшему римскому водостоку в сокровищницу.

Прежде чем углубиться в неизвестность, он машинально проверил, на месте ли деньги в трусах и французский документ в кармане куртки.

Сантиметр за сантиметром Мо пополз наискось в непроглядной тьме, которая, как он надеялся, могла обернуться ему на пользу. Вдруг он наткнулся лицом на что-то жесткое, скорее всего на острую коленку девушки. От удара, хотя и беззвучного, очки врезались ему в переносицу. Резкая боль заставила его вскрикнуть и, казалось, еще больше сгустила тьму.

Спящая красавица никак не отозвалась на возглас прекрасного принца.

– Девушка! – зазвучал в темноте проникновенный низкий голос пасторского внука. – Не бойтесь, это я, психоаналитик, с которым вы только что разговаривали. Вы меня заинтересовали. Я хочу попросить вас рассказать мне свои сны, если вы их помните. А если нет, нарисовать дерево, все равно какое: большое, маленькое, с листьями или без… По этому рисунку я скажу, девственница ли вы.

Договорив, Мо стал ждать ответа, все в той же позе, на четвереньках. Он несколько раз мысленно повторил сказанное и остался доволен: голос его не дрогнул при упоминании о девственности, и, кажется, он ничем не выдал полное отсутствие собственного сексуального опыта.

Девушка по-прежнему молчала. Мо почувствовал под рукой ее босую ногу, и сердце его бешено забилось. Он обласкал взглядом эту невидимую ногу.

– Я знаю, что вы меня слышите, – продолжал он, – хотя ничего не отвечаете. Наверное, вас удивило мое предложение. Это естественно, но я могу пояснить: толкование рисунков – не шарлатанство и не моя выдумка. Я научился этому во Франции, в Париже, на конференции по психотерапии детей, перенесших травму. Ее организовало французское министерство образования. До сих пор помню, какие деревья нарисовали две девочки и один мальчик, жертвы сексуального насилия: огромные, мрачные, темные, агрессивные, с ветками, похожими на страшные волосатые руки, и торчащими на голом месте стволами.

Пока он говорил, к нему подкрался худший враг – его собственное бессознательное, или Оно, оба термина принадлежат Фрейду, – подкрался и врасплох захватил разум. Не в силах совладать с ним, Мо гладил невидимую холодную, но нежную ногу. Ощупывал косточки на подъеме, осязал шелковистую кожу, которая как будто бы вздрагивала от его прикосновений. Наконец охватил рукой тоненькую, хрупкую щиколотку, потрогал выпуклую косточку, и его член затвердел.

Недоступная глазу нога претерпевала полную метаморфозу. Под пальцами Мо плоть ее мало-помалу превращалась в плоть совсем другой ноги, к которой рыцарь-избавитель Мо прикоснулся двадцать лет тому назад, о чем неоднократно рассказывал своему аналитику (а тот совершил оплошность, когда, сосредоточившись на детстве, пренебрег этим ключевым эпизодом).

Это произошло как-то весной, в начале восьмидесятых годов. Место действия – Китай, университет, плохо освещенная шумная столовая, в которую набилось несколько сот студентов, у каждого в руках эмалированная миска и пара палочек. Из динамика несутся оглушительные стихи во славу новой политики правительства. Все стоят в очереди. К каждому из двух десятков скользких раздаточных окошечек тянется, утопая в облаке не то пара, не то чада, длинная цепочка черных голов, всем тесно и весело. Быстро взглянув по сторонам и убедившись, что на него никто не обращает внимания, Мо уронил на пол свой талончик на обед, засаленный и закапанный соевым соусом и супом. Незаметный в толкучке, листок вспорхнул и якобы случайно упал к ногам одной студентки, у самых ее тапочек в бликах солнечного света, которому удалось пробиться через зарешеченные окна с битыми стеклами. Черные вельветовые тапки на тонкой, как бумага, подошве не закрывали подъема, над ними начиналась белизна носков. С бьющимся, как у воришки, сердцем Мо присел около этих ножек, окутанных кухонными парами, и протянул руку к карточке. Подбирая же ее, провел кончиками пальцев по черному вельвету и затрепетал, ощутив сквозь носок нежное тепло.

Он поднял голову и, опять-таки сквозь испарения, увидел лицо студентки: ни удивления, ни любопытства в ее взгляде, скорее волнующая полупоощрительная улыбка в уголках рта.

Это была X. К., его однокурсница, тоже изучавшая классику (X. – ее фамилия, по-китайски она состоит из сложного иероглифа, значение левой его части «старый» или «древний», значение правой – «луна». Иероглиф имени тоже двойной: слева – «огонь», справа – «гора». Все целиком – прекрасный символ одиночества: «Огненная Гора Старой Луны». А как это красиво графически, как мелодично и волшебно звучит! Мо до сих пор млел, стоило ему произнести ее имя.).

Он снова уронил карточку, которая приземлилась на том же месте. И опять, подбирая ее, почувствовал шевеление длинных пальчиков под черным вельветом.

В вагоне было все так же темно, но скрежет под полом стал вдруг потише, а стук колес – пореже, и в тот момент, когда он совсем затих, Мо застонал от наслаждения, но еще и от стыда и муки – горячая струйка обожгла низ его живота и промочила трусы, хорошо хоть не задев кармашек с припрятанными капиталами.

Поезд остановился. Дрожащие лучи вокзальных фонарей пронизали вагон, немного света попало и под лавку. И Мо с ужасом увидел, что ножка, которую он все время гладил, причина его унижения, на самом деле была ручкой – ручкой валявшейся на полу швабры.

Он закрыл глаза, обхватил лицо руками, вытянулся на спине и стал молиться, чтобы поезд поскорее тронулся и темнота скрыла постыдные следы, но и снаружи и внутри установилась гнетущая тишина. Поезд стоял неподвижно. Вдруг рядом с ним под лавкой раздался мужской голос:

– Где это мы?

Мо вздрогнул и быстро перевернулся на живот, чтобы было не видно мокрого пятна на брюках. От резкого движения с него свалились очки.

– Кто вы? А где же та девушка, продавщица из Пинсяна?

– Она ушла, а свое место уступила мне за три юаня.

Тогда Мо понял, что за то недолгое время, пока он отлучался в туалет, диспозиция под лавкой поменялась в худшую для него сторону. Неужели девушка именно тогда и вылезла? Он хотел поподробнее расспросить нового попутчика и подполз к нему поближе, но тот уже снова спал. Резиновых туфель продавщицы нигде не было. И только пару минут спустя Мо сообразил, что его собственные ботинки (заграничные, прочные и сохраняющие форму) тоже исчезли.

Мо вылез из-под лавки весь грязный, в мокрых штанах и с чумазым лицом, когда же он посмотрел наверх, на багажную полку, ему стало дурно: там, где стоял чемодан, теперь висела только обрезанная кем-то цепочка, поблескивавшая в фонарных лучах.

В смятении он бросился к выходу и спрыгнул из вагона на перрон. Моросящий дождик окутал вокзал плотным туманом, и в первый момент Мо решил, что у него помутилось в глазах. Он закричал и побежал по платформе, но крик его затерялся среди далеко растянувшихся блестящих рельсов и в толпе пассажиров и железнодорожных служащих; одни болтали, стоя у дверей вагонов, другие, присев на корточки тут же на платформе, ели моментальную вермишель, третьи играли в бильярд в бывшем кабинете начальника вокзала, недавно переделанном в караоке-бар с мигающими, как на сцене, огнями немыслимо ядовитых цветов. Никто, разумеется, не видел девушку с краденым голубым чемоданом на колесиках фирмы «Делси».