Откат к 'заводским настройкам' - Виталий Владимирович Держапольский

Глава 2

Моя голова, после небольшого променада, давала о себе знать тупым постреливанием в висках и ломотой в темечке. Я присел на один из деревянных ящиков, расставленных возле костерка, и принялся «в полглаза» наблюдать за действиями Алехи, стараясь отвлечься. Дожидаясь, пока прогорят ветки, Патлас принялся колдовать с ингредиентами «веселого зелья». Перво-наперво он сложил все имеющуюся в наличии траву — зеленые конопляные макухи в марку — небольшой обрывок простыни, скрутил все это на манер небольшого узелка, который бросил в миску. После чего обильно полил узелок растворителем. На дне миски тут же образовалась яркая зеленая лужица. Но Алеха на этом не успокоился, а принялся усиленно тыкать узелком в растворитель, основательно пропитывая собранную в марку траву.

— Ты где траву раздобыл, наркоман несчастный? — подтрунивая, поинтересовался я у друга, не прекращая наблюдать за процессом варки.

— Сам такой! — беззлобно отмахнулся Патлас. — Случайно надыбал, — поделился он сведениями, — у соседки моей — бабки Настасьи, под забором огромный кустяра Марии Иванны[1] вымахал, чуть не с меня ростом. Вот я и пощипал…

— Промухала, значит, баб Настя своё «счастье»? — потирая пальцами ломившие виски, попытался схохмить я.

— Ага, по-полной пролетела! — подхватил Патлас, пошебуршив в костерке толстой веткой, словно кочергой. Сухие дрова прогорели, оставив после себя слой постереливающих и переливающихся жаром багровых углей. — Зато, как нам-то повезло!

— Ну… не знаю… — Я осторожно пожал плечами, боясь шевелить головой — испытывать на себе новый приступ боли как-то не хотелось.

Алеха выудил завертон с коноплей из растворителя, который основательно потемнел, став темнобурозелоного цвета, почти черным и стал его с силой отжимать, выдавливая растворенное канабисное масло. Выдавив последнюю каплю подкрашенного зеленкой растворителя, Патлас принялся отстукивать выжатую марку о металлический край миски, выбивая из травы остатки полуфабрикатной дури.

— Ну, вот, — довольно произнес он, откладывая сморщенный мешочек в сторону, — почти…

Поставив миску на раскаленные угли, он принялся выпаривать растворитель. Пока растворитель закипал, Алеха вытащил из пачки «Беломора» несколько папиросин и вытрусил их на заблаговременно приготовленный тетрадный листок в клеточку. Оценив на глазок кучку табака, он довольно кивнул:

— Должно хватить… Ну, если чего, разбодяжить табачком всегда можно.

От жара жидкость в миске сначала запузырилась, а потом резко вскипела, едва «не убежав».

— Твою мать! — Патлас поспешно ухватил миску за края, снимая с углей. — Горячо, сука! — воскликнул он, но, тем не менее, осторожно поставил миску на землю, не расплескав ни капли. А только потом схватился обожженными кончиками пальцев за прохладные мочки ушей.

— Ты как, варщик недоделанный? — вяло поинтересовался я одними губами, стараясь даже челюстью случайно не двигать — боль слегка стихла. И пока я не дергал головой, она затаилась.

— Все ништяк, Серый! — оторвав пальцы от ушей, произнес Алеха, внимательно их рассмотрев. — Даже волдырей не будет!

Он вновь расположил чашку над углями, но на этот раз поступил умнее — притулил донышко между двумя камнями, окружающими очаг. Черная жидкость вновь пошла пузырями и начала вскипать, только Патлас теперь не давал кипеть ей слишком сильно, время от времени отодвигая тару от огня и сдувая скопившиеся на дне миски пары растворителя, оказавшиеся тяжелее воздуха. Постепенно количество жидкости уменьшалось, превращаясь в густую темную субстанцию, типа расплавленного гудрона, перетекающую из одного конца миски в другой, когда Патлас её наклонял, выгоняя остатки химии из конопляного масла.

— Ну, все, готова гыча[2]! — победно воскликнул Алеха, когда все дно миски покрыл равномерный темный налет. — Осталось только снять… — Он высыпал в миску приготовленный табак и принялся пальцем втирать его в донышко, соскребывая с него получившуюся субстанцию. Полученную химку Патлас ссыпал обратно на тетрадный лист, а донышко протер до блеска еще одной порцией табака. — А ведь зачупато получилось? — довольно ощерился он, прикоснувшись пальцем к полученной кучке. От этого прикосновения отдельные табачинки пришли в движение, породив некую «волну». — Живая! — восторженно воскликнул Алеха, забавляясь полученным эффектом. — У меня химка живая получилась!

— Ты б это, Кучерявый, не увлекался бы сильно… — попытался я воззвать к Алехиному благоразумию. — Слишком плачевно такие увлечения заканчиваются!

— Да чего ты, Серж, гундишь, как старый дед? — вновь не придал значения моему предостережению Алеха. — Чего от химки будет-то? К ней не привыкаешь, бодуна нет, вот, сейчас и башку тебе реально подлечим! Это ж не ширево какое, типа мульки[3] или шняги[4]. Это ж легкая дурь, чуть покруче сигарет! Так, баловство одно! На раз бросить… — Разглагольствуя, Алеха принялся набивать химкой пустую «гильзу» от беломорины, для чего сначала промял пятку в картонке, а после, действуя папиросиной как лопаткой, наполнил наркотиком тонкую прозрачную бумагу. Закрутив «косичкой» кончик папиросы, Алеха щедро его послюнил, а после поинтересовался:

— Взрываем?

— Давай, — поморщившись, кивнул я — голова вновь начала трещать.

Патлас достал коробок и, чиркнув спичкой, «подорвал» от огонька собственноручно состряпанную пятку. Сделав пару-тройку коротких затяжек, он протянул мне дымящуюся папиросину.

— Дерни… — сдавленно произнес он, удерживая в легких дурманящий дым. — Полегчает…

Я принял пятку из его рук и тоже сделал несколько затяжек.

— Дым не выпускай! — просипел Алеха. — Это тебе не просто курево! Чем дольше удержишь — тем лучше и быстрее торкнет!

Я послушно кивнул, затянулся еще раз и задержал дыхание. Но голова так и не перестала.

— Дерьмо твоя химка! — выпустив специфически пахнувший дым, презрительно процедил я. — Как башка трещала, так и трещит! Лучше бы я в аптеку за колесами сходил — все больше толку было бы!

— Да подожди, Серж, не суетись, — Патлас вновь сунул мне в руки папиросу, предварительно подслюнив прогоревший краешек. Я знал, что это действие называлось «подлечить пятку», — с первой хапки обычно не торкает! Долбани еще разок!

Я затянулся, мощнее и глубже, вновь задерживая дыхание на максимально долгий срок. В ушах что-то тоненько запищало, а окружающая меня «картинка» слегка смазалась, а звуки приглушились. Затем с небольшим хлопком все вернулось на место, и я почувствовал, что терзающая меня с самого утра головная боль стремительно отпускает. Голову, да, как собственно и все тело наполнила какая-то приятная легкость и невесомость. А губы сами собой поехали в стороны — на меня отчего-то нахлынуло беспричинное веселье.

— Ага, торкнуло,