Нильс - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На часах — далеко за полночь. На работу можно слегка опоздать, директор музея оказался человеком понимающим, но надо будет еще заехать на почтамт. Однако перед сном доктор не удержался — включил радиоприемник. Привычка! Всего несколько минут, но очень успокаивает. Слушая голос далеких городов и стран, чувствуешь себя свободным и сильным. Потому и не экономил — по возвращению в Берлин купил новенькую, только с завода, последнюю модель — Telefunken TF-1580UB[6].
Звук еле-еле — не стоит дразнить чутких соседей. Новости уже прошли, «Би-би-си» как обычно запустили «События и размышления», «Свободная Германия» — «Письма с Родины», а Берлин вместо полуночного обзора почему-то передает музыку. Оставалось лишь удивиться. Прусский порядок, где ты? И музыка, признаться, очень странная…
Покойный рейхсминистр Геббельс крамолы не допускал, гнул свою линию твердо. Из иностранного почти исключительно классика, и то не всякая. Petr Il'ich Chajkovskij — еще ладно, но уж точно не Мендельсон. Из легкой же музыки — только шведы и датчане. И был в эфире истинный порядок, однако рейхсминистр раскинул мозгами на швейцарском горнолыжном курорте, новый же явно давал слабину. И французов разрешил, и англичан, и янки. А теперь кто? Бразильцы? Песня показалась знакомой, но вслушиваться доктор Фест не стал. Бразилия — и ладно, спать пора. Повернул верньер, цепляя последнюю случайную волну. Стокгольм?
«…Срочное совещание кабинета по поводу последних инцидентов в европейских столицах».
Он лишь моргнул. Инцидентов? А что случилось?
Завтра! Все завтра!..
3
Соль проснулась от резкого толчка. Привстала, протерла глаза. Станция? Да, очередная и судя по одноэтажному зданию под черепицей не слишком заметная, странно, что вообще остановились. Она хотела нырнуть обратно в близкое и уютное сонное королевство, но в тишине купе внезапно послышалось:
Proezzhaju teper' Buharest, Vsjudu slyshu ja rech' nerodnuju…Что за тарабарщина? Ах, да, это же русский, пора уже привыкнуть!
И от всех незнакомых мне мест Я по родине милой тоскую.Все ясно! Tovarisсh Дора Богарне снова чудит. Повезло ей со спутницей! Хорошо, что вполголоса, а то разбудит весь вагон. Впрочем, Соль была не против. Как говорят (и правильно говорят!) те же русские, propadat' tak s muzykoj. А ехать под конвоем непонятно куда и неизвестно зачем, тем более.
Здесь идут проливные дожди, Их мелодия с детства знакома… Дорогая, любимая, жди, Не отдай моё счастье другому.[7] * * *Конвой оказался самым обычным — два хмурых ландскнехта в штатском, каждый сам себя шире, а вот сопровождающий, точнее сопровождающая…
— Меня зовут tovarisсh Дора Богарне. Так и называйте!
Годами за шестьдесят, но лицо странно гладкое, словно утюгом прошлись. Ни грамма косметики, серая блузка, темная юбка почти до земли, мужские ботинки. Если все вместе сложить, то почти Надежда Константиновна Крупская с фотографии в журнале «Огонек». Зато говорит по-французски чисто, куда лучше, чем она сама. По-немецки чуть хуже — акцента нет, но вроде как слова подбирает.
— Осанка, юная фройляйн[8], осанка! В моем детстве нам привязывали деревянную линейку к спине. О, да! Тогда мне очень хотелось придушить классную наставницу, а теперь я ей очень, очень благодарна.
Осанка еще ладно, но временами tovarisсh Дора Богарне принималась напевать, причем репертуар весьма отличался от того, что можно услышать по московскому радио.
Предо мною чужие поля, В голубом предрассветном тумане, Серебрятся вдали тополя Этим утром холодным, ранним.Песня — ладно, но иногда, когда Соль делала вид, что спит… Вот сейчас, например! Плоская серебряная фляжка, маленькая стопочка…
— Russkaja vodka! — восхитилась Соль, привставая и накидывая одеяло. — Tovarisсh Дора Богарне, а мне можно?
Спутница, ничуть не смутившись, выдохнула, а затем погрозила пальцем.
— Юная фройляйн! Я давно заметила, что вы не спите. Водка?! Я даже в 1918-м до такого не опускалась! Это, юная фройляйн, балтийский чай. Рецепт сообщу, когда вам исполнится восемнадцать.
Откинулась назад, прикрыла веки.
Проезжаю теперь Бухарест, Всюду слышу я речь неродную…Оставалось подивиться, что поклонницу загадочного балтийского чая большевики не расстреляли в помянутом 1918-м.
Бухарест они проехали еще вечером, там стояли почти час, теперь поезд спешил к венгерской границе, если верить расписанию, вывешенному в коридоре. Вагон спальный, два человека в купе, охрана в соседнем. И еще дипломатические паспорта, пограничники, еле взглянув, поспешили пожелать счастливого пути. А у нее самой никаких документов нет, только табель из школы-интерната.
Интересно, что все это значит?
* * *Глядя в
