Неудержимая. Моя жизнь - Мария Шарапова

Лето 1993 года стало поворотным. Я работала с Юдкиным уже несколько месяцев. Я стала его проектом, но он знал, что скоро в Сочи мне нечего будет делать. Когда я спросила папу, помнит ли он то время, он рассмеялся.

– Помню ли я, Маша? Так, как будто это было вчера. Юдкин усадил меня возле корта и сказал, тщательно подбирая слова:

– Юрий, нам надо поговорить насчет твоей дочери. Это очень важно. Если говорить об этой игре, – продолжил он, – то Маша в ней похожа на Моцарта. Она может стать лучшей в мире. Это если тебе интересно и ты хочешь ее с кем-то сравнить. Но в этом-то и заключается ваша проблема.

– Проблема? – переспросил папа Юдкина.

– Да, проблема. Потому что мы не в Вене девятнадцатого века. Это Сочи, и век за окном двадцатый – так что если бы сейчас здесь родился Моцарт, то о нем никто бы не услышал. Это понятно?

– Не совсем.

– Тогда я скажу проще, – пояснил Юдкин. – Если ты хочешь развить талант своей дочери, то вам надо выбираться из России. Никто не знает, куда катится эта страна. Никто не знает, чем завтра будет зарабатывать себе на жизнь. И вот в центре всего этого находишься ты, с Машей на руках. Так что решать тебе. Можешь ли ты развить ее талант? Это занятие, требующее полной отдачи. Тебе придется посвятить этому всю жизнь.

– Но, в конце концов, самым главным является ответ на вопрос, насколько уперта твоя дочь? – продолжал Юдкин. – Она сильна. Это я уже знаю. Но что произойдет в перспективе? Ведь ей придется играть постоянно, изо дня в день, из года в год. Не возненавидит ли она все это? Речь идет не о спринтерской дистанции, а о марафоне. Как она будет справляться со всем этим не в течение одного турнира, а в течение многих лет? Насколько ее хватит? На пять лет? На десять? Никто не может ответить на этот вопрос.

Папа говорит, что в тот же момент, без всяких размышлений, он принял решение. Полагаясь на нутро. Когда позволяешь рассудку взять верх над нутром, ты портишь себе жизнь. В это Юрий свято верит. Он мало что знал о теннисе и не питал иллюзий по поводу будущих сложностей, но быстро решил, что сможет научиться. Сможет узнать все, что ему будет нужно. Для него весь вопрос был в желании. Если ты решил что-то сделать, то ты можешь это сделать. И никаких гвоздей. В течение нескольких недель он отказался от всего. От своей работы, от своих планов, от своей пенсии. Он посвятил себя одной-единственной цели: сделать свою дочь лучшей теннисисткой мира. Если бы он хоть на минуту задумался об этом, то понял бы, что это абсолютная глупость. Поэтому он не стал думать, а взялся за дело. Он начал с того, что прочитал все, что смог найти о теннисе и работе тренера. В конце концов он решил, что не станет моим тренером, а будет контролировать работу других тренеров. Этакий тренер тренеров.

– У истоков всех великих достижений находится один советчик, один голос, – объяснял он. – Ты можешь нанять кого угодно, чтобы тебе дали то, что тебе необходимо, но контролировать процесс должен один человек. И это не тренер. Это человек, который тренеров нанимает и увольняет, но который всегда имеет у себя перед глазами полную картину происходящего. Это не обязательно должен быть один из родителей, хотя чаще всего так и происходит. Если ты посмотришь на историю этой игры, то увидишь, что такой человек есть почти у каждого. У сестер Уильямс это отец. У Агасси – отец и Ник Боллетьери. И так у каждого.

А как же моя мама? Что она думала по поводу этого нового радикального плана?

Отец скажет вам, что она с самого начала поддержала его, что она отнеслась к его идее бросить все и посвятить себя теннису как к чему-то потрясающему. Но если спросить об этом мою маму, то история окажется гораздо сложнее. Правда заключается в том, что она не верила в теннис, но полностью доверяла моему отцу. Уверена, что когда он делился с ней своим видением будущего, обосновывал свое решение, объяснял, что он собирается сделать, она смотрела на него как на сумасшедшего. Но она любила его, верила в него и смирилась.

– Он был так уверен, – рассказывала она мне позже, – что я поняла, что это сработает.

Началось все с того, что мой отец уволился с работы. Все дни мы проводили вместе, часами работая для достижения единой цели. Это было непросто – иногда с ним бывает трудно иметь дело, – но никогда я не сомневалась в том, что он меня любит. Мы двигались вперед путем проб и ошибок, нащупывая свои способы тренировки. Вскоре все свелось к ежедневной рутине. Я просыпалась на рассвете, завтракала, хватала ракетку и на автобусе, под лучами восходящего солнца, добиралась до «Ривьеры». Считалось, что корты там покрыты красным грунтом, но из-за того, что за ними никто не следил, они были темно-серого, почти черного цвета. Частички грязи быстро покрывали теннисные туфли и носки. Если накануне проходил дождь или была высокая влажность, мяч становился тяжелым и его скорость значительно падала. Но в хорошую погоду мяч быстро мелькал в воздухе. Я полюбила разносившийся в утреннем воздухе звук мяча, отскакивающего от ракетки, когда на кортах не было никого, кроме нас. Мне не надо было разговаривать с папой, чтобы знать, о чем он думает. Конечно, отношения между родителями и их детьми-спортсменами значат очень много, но очень важным было также находиться на корте друг напротив друга, думая об одном и том же – то есть ни о чем. Бо́льшая близость, наверное, недостижима. В каком-то смысле вся моя карьера – это те самые моменты. Можно говорить о деньгах, призах и славе, но в конечном счете, все это сводится к девочке, тренирующейся ранним утром со своим папой. Какое-то время мы тренировали удары, потом я делала упражнения на растяжку и наблюдала за другими игроками. После этого мы работали над каким-то конкретным элементом игры. Над бэкхендом, подачей, работой ног, у сетки – хотя я до сих пор ненавижу выходить к сетке. Как будто меня ждет там акула. Вначале моей целью было обыграть отца или одного из его друзей-спецов. И с каждым днем я приближалась к этой цели.

Глава третья

Юрий Юдкин рассказал отцу о «клинике» в Москве, презентации для российской молодежи, устроенной под эгидой какой-то местной теннисной организации. Суть вы знаете: мы ждем ваших чад, и амбициозных, и не очень, и чемпионов. Мой отец поставил перед собой задачу пропихнуть меня туда. Я не знаю точно, каким образом ему удалось заплатить за билеты на самолет, но у него есть почти волшебная способность воплощать задуманное. Все происходило в громадном здании, похожем на ангар, с кортами, тренерами и непрекращающейся какофонией ударов мячей об ракетки. Там находилось несколько сотен детей, а значит, и несколько сотен теннисных родителей. Обстановка ошеломляла. До того, как попасть туда, я была уверена, что игроки в Сочи – это все, что существовало на свете, а мы с папой выделялись среди них. А теперь я поняла, что в мире существуют многие десятки похожих на меня девочек, и у каждой был папа, который считал свою дочь предназначенной для того, чтобы стать лучшей в мире.

Я стояла и следила за их ударами. Это завораживало, подавляло и в то же время вселяло надежду. Я уже видела, что лучше большинства из них, что по мячу мы бьем по-разному. На просмотре присутствовала масса околотеннисной публики, включая тренеров и игроков, которые бродили по помещению, наблюдали за нами и давали советы. Среди них была Мартина Навратилова. От этого я занервничала – величайшая теннисистка мира, и прямо передо мной. Я думала, что нам придется играть один на один с профессионалами, но мне было всего шесть лет, так что я не знала точно, как это будет происходить. Больше всего это походило на сборочный конвейер. Ты ждал в очереди, потом бил по мячу два-три раза и вновь возвращался в очередь. На моей третьей или четвертой попытке Навратилова обратила на меня внимание. Мои руки и ноги были слишком большими для моего роста, а коленки стучали одна о другую. И в руках у меня была громадная ракетка. Одним словом, я выглядела смешно, и это, скорее всего, привлекло ее внимание. А потом она увидела, что я могу играть. Я была маленькой, но с уже хорошим ударом и очень сконцентрированной. Когда я закончила, Навратилова отвела моего отца в сторону, чтобы поговорить. Пришлось пригласить переводчика, потому что папа не говорил по-английски. Я не знаю точно, о чем они говорили, но основная мысль была такой: ваша дочь может играть; вы должны вывезти ее туда, где она сможет развиваться как игрок. В Америку.

Папа стал планировать отъезд, как только мы вернулись в Сочи. Он твердо решил вывезти меня в США, потому что считал эту страну единственным местом, где я смогу развиваться. Он зациклился на Флориде. Почему? Я могла бы дать сложное объяснение, сравнивая различные районы Америки, теннисные академии, но правда заключается в том, что Юрий человек суеверный и следует тайным знакам судьбы, а ему был знак, который указывал на Флориду. Знак явился ему в виде двух журнальных статей. Одна была о сестрах Уильямс и о том, как они тренируются в теннисной академии Рика Маччи в Бока-Ратон. Вторая была о Курниковой и ее тренировках в академии Ника Боллетьери в Брейдентоне.