Последний раунд - Леонид Енгибаров

должен быть как можно более обширным. Вы должны переменить десятки профессий, чтобы убедиться в своей полной непригодности для любой работы и службы… И тогда выход один — на арену!

должно быть отменное, богатырское, жаботинское, так как в цирке вас подстерегает масса сюрпризов. Вы будете дышать пылью, поднятой метлами униформистов. На вашу голову будут падать с купола трапеции, блоки, гайки и другие предметы с плохо закрепленных воздушных аппаратов За кулисами вас будут кусать собаки и медведи, готовящиеся к своему выходу а поэтому очень чувствительные и нервные. В цирковом буфете вас будут так кормить… лучше заранее наметить часы для посещения терапевта.

Клоун обязательно должен быть женат. Тогда у него не будет несчастной любви и в его творчестве не будет темы «Смейся, паяц, над разбитой любовью», а это значит, ему уже обеспечена благожелательная критика.

клоуну иметь совершенно не обязательно, даже наоборот, клоун должен быть своим, простым (безо всяких «измов», склонностей и колебаний) парнем. Он должен часто повторять истины: «Цирк есть цирк!», «Мы не опера, мы цирк», «На руках стоишь — хлеб ешь» и т. д. И лишь после этого клоун прослывет патриотом цирка и приобретет среди коллег много друзей.

Эта проблема несущественна и проста.

Еще ни один клоун не имел собственного репертуара.

клоун должен сурово, гуманно, восторженно, угрюмо и богобоязненно. Журналисты это любят, особенно последнее. В глазах журналиста нормальный клоун должен выглядеть этаким тапиром (см, Брема, том А, стр.73, с 4 строки сверху до 21 снизу, изд. С.-Петербург, 1911 г.), т. е. очень необыкновенным. И тут наступает самый щепетильный момент: должны ли вы писать сами статьи, эссе и т. п.? Категорически отвечаю: «Нет», что означает «Да!». Поясняю, что вы не должны писать, вас должны записывать и редактировать. Вы автор, но рядом с вашим именем скромно стоит: «Литературная запись такого-то…». И тогда вам открыта зеленая улица. Через год появляется ваша первая книга. Вот, на мой взгляд, несколько примеров того, как можно назвать книгу о цирке: «37 лет вниз головой», если вы на ней стояли, или «Возьми меня в руки» — полет, «Всегда в твоих зубах», имеется в виду «зубник», ну и, конечно, если у вас есть основания: «Да, я клоун». Обязательно черные буквы на серебряном фоне… Как мой дорогой читатель понял, этот раздел моих советов наитруднейший. Зато вы сразу становитесь в один ряд с такими людьми, как В.Шекспир, Э.Хемингуэй, Л.Толстой и Е.Сазонов.

должен сказать, что если у молодого человека есть все эти необходимые качества, то в счастливый путь! Его жизнь будет безоблачной, без дурацких мук: что, почему и как? У молодого клоуна не будет бессонных ночей и сердечных спазм перед премьерами. И мы все будем ему только, это я говорю совершенно серьёзно, только завидовать.

НА РИНГЕ И НА СТАДИОНЕ

Я поднялся на помост и перескочил через канаты. Вскинул вверх голову навстречу грохочущему залу. Через несколько минут гонг. Бой!

Белый квадрат ринга. Три ряда канатов.

Стена. Самая непроходимая, пока решится: победа или поражение.

Четыре угла, но в них нет спасения. Ты уйдешь в угол, если выиграешь или проиграешь.

А сейчас бой, там, на середине. Победа тоже там. Или поражение?

Надо принять бой и иного выхода нет. Надо.

Может быть, потому, что в ее огромных синих глазах — тревога, ожидание и надежда?

Может быть, потому, что так проверяется моя любовь? А может быть, потому, что это испытание для меня, для людей. Выдержишь ли ты, человек? Твое тело, твой мозг? Выдержишь ли ты борьбу? Готов ли любить цветы, солнце и жизнь?

Надо доказать и принять бой, но в голове засел проклятый вопрос: да или нет?

Люди создали много ловушек, огороженных разными канатами, непроходимыми стенами и рвами, где решается: победа или поражение.

Пусть так. Я всегда любил свет в центре ринга, самый яркий на свете, любил бой, вот и сейчас я встану из угла и брошусь в центр. Туда, где бой. Еще раз испытать себя и судьбу, и пусть трудно, безумно трудно сегодня выиграть, пусть будет бой и свет — это и есть самое главное и это даже важнее победы. Я верю, что выиграю. Вот только потом будет трудно себе признаваться, что еще одной победой в жизни стало меньше. Гонг. Бой!

«Раз, два…» — отсчитывал судья секунды на ринге, поднося к лицу Олега растопыренные пальцы. Как удары сердца, стучала стрелка метронома на весь огромный зал, усиленная мощными микрофонами. Последние десять ударов, и твое сердце бойца будет остановлено бесстрастными судьями, а ему, сердцу, так хочется биться. И победить. Но сейчас его обнажили, и весь зал, притаившись, слушает: выживет или нет… четыре, пять…Олег встал на колено, мир перестал кружиться, и можно было разглядеть в темноте за стеной света ряды зрителей, уходящих вверх.

…Семь, восемь… Но Олег уже был на ногах. Он получил право продолжать бой. Грозным рокотом отозвался разочарованный зал.

«Бокс!» — разрубая воздух ладонью, скомандовал судья и отскочил в сторону.

Он, Боб Таск, знал, что теперь они с Олегом во всем равны, по одному нокдауну, по одному выигранному раунду, и две минуты на двоих, чтобы выяснить: кто есть кто…

Оба они вышли в финал, оба измотали друг друга и сейчас во всем равны: в скорости, в силе, в техническом умении, равны перед древним и прекрасным искусством бокса, но потому это и искусство — наступает момент, когда одного умения и знаний мало. Нужна еще душевная убежденность в том, что ты отдал для победы все. И человеческая доброта, доброта с большой буквы, которая приносит уверенность солдату и тореадору, летчику и боксеру в своей правоте.

Когда исчерпаны все силы в борьбе с равным — победить может только тот, кто идет в бой не ради денег, славы и карьеры, а ради самой радости боя, без которой он не может жить.

Они стоят у канатов, чуть покачиваясь. И вдруг Олег и Боб поняли: проиграет тот, кто сейчас начнет, у кого не хватит сил ждать, тот, кто на миллионную долю меньше уверен в праве на победу. Боб сделал скользящий шаг и неуловимо бросил свою левую руку… удар Олега пришёлся точно в подбородок, в тот момент, когда левая противника еще не успела выпрямиться в локте. Боб упал. Он не слышал десяти секунд, положенных на чашу весов его противника. Олимпийская победа. Такое даже в наш скоротечный век может быть только раз в четыре года. Гимн поднял зал на ноги, и они стояли, глядя на парня в центре зала, и каждый думал: какой он счастливый! О чем он сейчас думает?

А он вспоминал то, что вспоминают все победители в золотые секунды победы, то, без чего она, победа, не приходит — любимые глаза, свою старенькую мать и подсолнухи детства.

Тебе девятнадцать лет. Ты играешь в пинг-понг, ходишь с друзьями в бар и болтаешь ногами, сидя на высоком табурете… Тебе девятнадцать лет. Девятнадцать лет назад я одержал первую громкую победу на ринге и смеялся в лицо тем, кто печально мне говорил: «Первая победа — это и первый шаг к поражению…»

Тебе девятнадцать лет и почти столько же тому парню, с которым я завтра выйду на ринг.

Он сейчас рядом с тобой, а ты от меня далеко-далеко… Огромная лестница в девятнадцать лет разделяет нас, сотни лестничных площадок — ринги, на которых каждый раз сначала я завоевывал право подниматься вверх и поднялся… Тебе нравится этот парень с покатыми плечами, уверенный в себе, главный соперник знаменитого Н. Это я — Н.

А мне бы хотелось перескочить через все пропасти и лестницы, играть с тобой в пинг-понг и любоваться твоими ногами, когда ты ими болтаешь, сидя на высоком табурете в баре…Неужели ты не понимаешь, что я не чувствую этой проклятой разницы, не понимаешь, что я девятнадцать лет, со дня первой победы, ждал тебя…

Нет, ты не понимаешь и не видишь меня, тебе девятнадцать лет.

Все, уже поздно, мне пора уходить, завтра бой.

И я выиграю, обязательно выиграю, раз уж я так безнадежно проиграл.

После тяжелой тренировки я сижу в углу зала и сматываю с рук бесконечные бинты. Тело налито усталостью, и мысли тянутся, как утомительные тренировочные раунды. Я пытаюсь вспомнить что-нибудь светлое, радостное… За свою жизнь, боксерскую и человеческую, я, как и каждый человек, прошел по многим дорогам.

Были счастливые и трудные, были легкие и никчемные…И, конечно, из всех дорог я больше других помню дорогу славы, два десятка метров до пьедестала почета, и листья, ладони-листья на ветвях человеческих рук, бьющихся от тысячеголосых криков восторга и ликования, и это было мое сегодня, длинное сегодня до завтра, до послезавтра на все далекие завтра. Было тогда только счастливое, бесконечно счастливое сегодня.