Троя. История первая. Первый поход греков против Трои - Виктория Горнина

Неизвестно, кто первый дал ему это имя, но оно прижилось.

Беспорядочно построенные низенькие домишки Трои составляли резкий контраст продуманной великолепной архитектуре Илиона – здесь не было того шика и богатства, однако в воздухе витало что-то особенное, характерное для малых поселений: искренняя доброта и радушие, приветливость, безыскусность и неспешность в противовес суете, жестокости и расчётливости большого города.

Маленькая бесправная деревня принимала новых жильцов, не требуя документов и не пытая, зачем да почему, просто предоставляя кров и надежду отчаявшимся, задавленным нуждой людям, покинувшим родные места в поисках лучшей жизни. Они сами создавали её – эту лучшую жизнь – и вскоре Илион, прежде смотревший с высока и презиравший такое соседство, Илион, считавший позором для себя снизойти до признания Трои, Илион, где не раз раздавались голоса уничтожить поселок, в конце концов, вынужден был признать его право на существование.

Более того, со временем здания большого города всё ниже спускались с западного склона, пусть медленно, но верно город приближался к своему посёлку.

Пока Илион неуклонно сползал с горы, Троя росла вокруг холма, опоясав западную сторону и захватывая всё новые и новые участки. Это был естественный процесс слияния, помешать которому не мог ни Ил, ни кто-либо другой.

Кстати, заканчивая рассказ об Иле, нужно признать, что тот был на редкость удачливым человеком. Всё, о чём он мечтал в юности, воплотилось в реальность при жизни. Жена родила ему сына и дочь, и в старости Ил нянчил восемь внуков – пять мальчиков и трёх девочек – что ещё можно желать человеку? Ил умер вполне счастливым и довольным. Однако сын его, Лаомедонт, не разделял уверенности отца, будто сами боги хранят город и потому незачем строить укрепления.

Боги богами, – рассуждал Лаомедонт, – а хорошая стена ещё никому не помешала.

При жизни родителя, Лаомедонт, как почтительный сын, не смел возражать отцу. Но сразу после смерти Ила новый правитель Илиона взялся осуществить столь грандиозное строительство. Этот новый царь уже не делил Илион и Трою, но считал их единым целым, признавая свершившийся факт. Он решил обнести крепкой стеной весь образовавшийся город, а жителей Трои признать полноправными гражданами Илиона.

Новое название оказалось проще и благозвучнее, к тому же Ил уже почил и не мог никому помешать, а потому с лёгкой руки своего правителя скоро весь город стал называться Троей, а его жители – троянцами.

Официальные документы, конечно, сохраняли прежнее название – Илион, но это никого не смущало.

Таким образом, город, имевший теперь два названия, вознамерился возвести крепкие стены, чтобы сохранить свои несметные богатства, кои ежедневно прибывали по суше и морю со всех концов света.

И городу несказанно повезло. Но обо всём по порядку.

3. Бунт на корабле

В самом сердце живописной рощи, там, где прозрачный ручей замедляет свой бег, рядом со склонившейся к воде молодой осиной, как бы случайно встретились три божества. Впрочем, они мало чем отличались от людей, и со стороны их можно было принять за отдыхающих пастухов и пастушек, что пришли насладиться прохладой в столь знойный денёк, но подсматривать за ними некому – как раз именно это им и нужно было. А посмотреть, вообще говоря, было на что.

Женщина просто блистала холодной красотой – если бы не стальной серый взгляд и несколько надменное, даже злобное выражение лица, её можно бы смело причислить к самым совершенным образчикам красоты. Густые вьющиеся локоны струились по плечам мягкими волнами, изящная точёная ручка то и дело поправляла выбившуюся прядь, женщина досадливо морщила высокий лоб, сжимая тонкие губы – она раскраснелась в пылу разговора, глаза горели гневом, распавшаяся прическа мешала ей; надоедливый комар поплатился жизнью, едва присел на тонкое запястье – ни у кого не оставалось сомнений, что такая участь постигнет каждого, кто попадётся ей на пути. Её собеседники вторили ей, возмущённо и громко выказывая негодование.

Один, тот, что помоложе, высокий, стройный молодой человек, прекрасно сложенный, представлял собою особый тип мужской красоты, что граничит с женственностью, но всё же не переступает той невидимой черты, после которой это становится противным. Изнеженность и некоторая манерность проступала в каждом движении, в звуках мягкого голоса, мелодичного, с лёгкой хрипотцой. Он словно танцевал одному ему известный танец, из-под ресниц наблюдая, какое впечатление это производит на окружающих. Совершенные черты лица – особенно выразительные глаза и мягкий чувственный рот – выдавали мечтательность и любовь к прекрасному, тонкому наслаждению, какое, без сомнения, этот молодой человек мог себе позволить и получал в избытке.

Третий собеседник был явно старше. С всклокоченными, плохо расчесанными волосами и курчавой бородой; брови нависали над глубоко посаженными глазами, придавая лицу довольно свирепый вид. Время от времени гулкий бас сотрясал всю рощу так, что его то и дело просили говорить тише, резкие движения выдавали агрессивность; он злобно потрясал кулаками, точно боролся с воображаемым противником, который, вообще говоря, сыскался бы не скоро: высокий, могучего телосложения с мрачной физиономией атлет одним своим видом заставил бы призадуматься кого угодно.

Впрочем, все трое были достаточно возбуждены и обсуждали детали предстоящего дела, не особенно сдерживая себя. Понятно, что чувства перевешивали здравый смысл.

Из глубины рощи то и дело звучало:

– Он совсем распоясался. Думает, ему всё можно, – нервно прохаживаясь по лужайке, сотрясал воздух лохматый бог. – Между прочим, мы сами виноваты: во всём потакали ему. Спаситель ты наш, бери, пользуйся – нам для тебя ничего не жалко. Вот он и прибрал всё к своим рукам. Мне бы хоть какой клочок земли подарил – нет, кому угодно, только не мне. Боится уступить даже в малом.

– Ничего он не боится, – возражал ему молодой красавец. – Только и знает молнией всех пугать. Мне постоянно указывает, что делать – шагу ступить нельзя. Надоело.

– Мне тоже надоело. Ни одной юбки не пропустит. Я уже со счёту сбилась. А попробуй, скажи что-нибудь. Сразу испепелить грозится, – вторила своим собеседникам богиня. – С каждым днём всё труднее терпеть эти издевательства.

– Так больше продолжаться не может.

– Надо что-то делать.

– Надеюсь, остальные нас поддержат.

– А куда они денутся. Небось, тоже сыты по горло его капризами. Только вот, как это провернуть?

– Что, растерялся, юноша? Нужно первым делом припрятать его молнию подальше. А самого скрутить покрепче.

– А затем – убить?

– Зачем убивать? Пусть отречётся. При всех. Отправим его в Тартар, а сами власть поделим между собой. Что скажете?

– А что, неплохо придумано.

И боги поспешили на Олимп. Им ещё предстояло подкараулить удобный момент для осуществления своих планов, а также поставить в известность других обитателей божественной горы. Они очень спешили, подогревая свою ненависть перечислением обид и пылая праведной местью. Не рискнём попасться им на пути. Скажем только, что один из них приходился будущей жертве старшим братом, другой – сыном, третья же была его женою.

Блеск золота Олимпийского дворца умело гасил белоснежный цвет драпировок: белые шторы, белые ковры, белый балдахин вздымался над кроватью царской спальни, позволяя глазам отдохнуть от шикарного металла. Белый цвет дарил ощущение теплоты и пространства; здесь, в этой спальне всё располагало к покою: ноги по щиколотку утопали в чудесном ковре, приглушенный свет осторожно струился в воздухе, нежно лепетал прохладный фонтанчик в нише, шаги становились неслышны, движения – мягки, мысли – приятны.

Пышная перина манила прилечь, подушки призывно покачивали боками, шёлковое покрывало лукаво играло бахромой: иди сюда, только здесь, в этой постели ты будешь совершенно счастлив, только здесь ты прекрасно выспишься и наберешься сил, иди, усталость исчезнет, крепкий сон исцелит и успокоит, иди, иди же сюда.

Супружеская спальня Зевса и Геры была тем местом, где остальным богам находиться категорически запрещалось, и всё же они сейчас толпились вокруг кровати, крепко-накрепко привязывая своего властелина к шикарному ложу, на котором тот спал.

Заговорщики проворно вязали узлы, туго затягивали ремни, стараясь не разбудить его, но громкий шёпот и суета сделали своё дело – Зевс открыл глаза в тот момент, когда Посейдон закреплял последний узел.

Мутный спросонья взгляд остановился на преступниках:

– Что вы здесь делаете? – все вздрогнули и заметно побледнели.

Зевс попытался подняться и не смог: сотни сыромятных ремней врезались в тело, приковав к кровати – он лежал, словно запутавшись в огромной рыбацкой сети, невероятно прочной и частой, схваченный множеством узлов крепко-накрепко, без всякой надежды самостоятельно выпутаться из этой ловушки. Он собрал все силы, вздохнул так глубоко, сколько позволяли путы, и что есть мочи дёрнулся.