Троя. История первая. Первый поход греков против Трои - Виктория Горнина

Однако царь довольно рачительно, а порой и прижимисто распоряжался огромными средствами, что приносила Троя, и это снискало ему славу доброго хозяина, а так как он продолжал политику отца, то и уважение сограждан. В одном троянцы могли быть уверены: их царь беззаветно любит свой город и сделает всё, зависящее для его блага и процветания. К началу строительства стены Лаомедонту минуло сорок лет, а он лишь так недавно оказался у власти: он долго ждал и вот, когда, наконец, обрёл желаемое, у него закружилась голова. Что не могло не сказаться на его характере – как мы увидим впоследствии, это была крайне противоречивая натура.

Но сейчас он просто важничал от сознания того, что сами боги трудятся у него как простые рабы, а он повелевает ими. Это придавало царю значимость в собственных глазах – ах, если бы только все узнали, кто сооружает стену. Но Лаомедонт вынужден был хранить тайну, как не чесался у него язык, как не хотелось ему крикнуть в толпу: «Люди! Ведь это сами боги!», – он молчал, ибо распоряжение Зевса на этот счёт было недвусмысленно.

Поэтому он нашёл другой способ получать удовольствие: царь всячески унижал богов и, втайне радуясь своей удаче, постоянно демонстрировал недовольство. Понятно, что вслед за царём вся свита кривила рты и разочарованно вздыхала, обсуждая недочёты, о которых зачастую имела весьма приблизительное понятие вообще.

Вся эта компания с видом знатоков каждые две недели осматривала городские стены, а следующие две недели до нового визита критиковала бездарных строителей, даже не подозревая, кто они такие и какое на самом деле счастье для города воспользоваться их услугами.

После полуденной прогулки Лаомедонт с помпой возвращался во дворец, и первой, кто встречал отца, была любимая дочь царя Гесиона. Она нетерпеливо выглядывала в окно, постоянно прислушиваясь к шуму на улице, и всегда угадывала – лёгкая изящная девушка, словно птичка, слетала по лестнице прямиком в объятья этого толстого неуклюжего человека, одновременно заливаясь смехом и ласково браня отца, что не взял её с собой.

– Ах, отец! Ты же обещал мне… – ворковала девушка.

– Но, душа моя. Не годится царевне разгуливать по стройке. Там слишком грязно, дорогая.

Лаомедонт буквально преображался, стоило ему лишь увидеть дочь. Он становился отцом и только отцом: любящим, нежным, великодушным.

Гесиона пробуждала в нём лучшие качества его души, и царь буквально таял, позволяя дочке больше, чем всем остальным детям. Она была старшей из трёх его дочерей и самой любимой.

Гесиона пошла в мать и была писаной красавицей – её безупречная красота вселяла в Лаомедонта уверенность, что это совершенство послано богами, иначе откуда взяться столь изящным формам, такой удивительной грации и поразительной прелести, что, казалось, зримо исходит от неё?

Сёстры отчаянно ревновали Гесиону к отцу – ещё бы, ей всё лучшее достаётся. Толстушка Килла и рыженькая Астиоха безнадёжно проигрывали старшей сестре: жиденькие косички двенадцатилетней девочки не обещали со временем превратиться хотя бы в подобие тяжёлых светлых локонов Гесионы, а узкий лобик и маленькие серые глазки не шли ни в какое сравнение с большими выразительными глазами сестры. Разве что цвет их совпадал. Впрочем, Килла была ещё мала, и можно было надеяться, что со временем она станет хорошенькой.

Младшая сестрёнка, вся усыпанная веснушками, рыженькая, подвижная девочка со вздёрнутым носиком и нежной линией рта, была забавна и мила, как всякий ребёнок, выросший в достатке; ей шёл десятый год, она по-детски обижалась на сестру, интуитивно чувствуя, что отец любит Гесиону больше. Девочки то ссорились, то мирились, но неизменно внимательно и нежно относились к самому младшему члену семьи – пятилетнему малышу Подарку – общему любимчику и баловню. Целыми днями сёстры вертели его, как живую куклу, так, что матери частенько приходилось вмешиваться в этот своеобразный процесс воспитания.

– Сделаете из него девчонку, – ругалась Стримона.

– Ну что ты, мамочка. Посмотри, какой он хорошенький.

– Мы поиграем ещё чуточку, ладно?

И мать сдавалась. У неё и так хватало забот.

Старшие четверо сыновей, все погодки, друг за другом заканчивали учёбу, и все как один увлекались воинской службой. Её дети целыми днями размахивали мечами, стреляли из лука, сломя голову мчались по равнине на тех самых бессмертных конях, вырученных когда-то за Ганимеда. Хоть бы один заинтересовался торговлей или строительством. Так ведь нет – тянет их сложить свои головы почём зря. Её сердце тревожно сжималось от неясных, но страшных предчувствий.

6. Окончательный расчёт

Наступил день, когда последний камень троянских укреплений занял своё место в верхнем ряду западной стены. Эак наконец-то вытер капли пота со лба и радостно зашвырнул мастерок в ближайшие кусты.

– Всё. Конец работе.

Его радостно поддержали с земли.

– Ура, – вовсю горланили боги. – Спускайся скорее.

Они подхватили Эака и принялись быстро разбирать шаткие подмости.

– А здорово у нас получилось, – не без гордости произнёс Аполлон. – Этот пройдоха троянский царь, конечно, не сможет оценить наш труд по достоинству. Очень жаль.

– Будем надеяться, что за него это сделают его подданные. Неужто троянцам не понравится их стена?

Посейдон был прав. Возведённые стены отличались высотой, чувствовалась мощь и несокрушимость добротной кладки – поистине неприступное сооружение окружало теперь город. Любой враг впадёт в отчаяние, оказавшись под этими стенами, и будет вынужден отказаться от штурма. Это ясно каждому.

– Да, но так ли это ясно Лаомедонту?

Этот простенький вопрос Эака вызвал некоторое затруднение у божественной парочки. И тут решительно выступил Посейдон.

– А вот сейчас и узнаем. Айда во дворец.

– Что, прямо сейчас?

– А почему нет? Мы закончили работу? Закончили. Значит, имеем полное право потребовать вознаграждение. И прямо сейчас. Зачем медлить?

– Ты уверен, что нам не следует подождать, пока кто-нибудь не сообщит ему… – осторожно заметил Аполлон, но Посейдон перебил друга.

– Послушай, тебе не надоело изображать здесь раба? Питаться тухлятиной и спать под открытым небом? Ты не скучаешь по арфам и лирам? Мы сегодня же вернемся на Олимп, или я не бог всех морей.

– Посейдон прав, – вмешался Эак. – Я тоже соскучился по Эгине. Пусть Лаомедонт расплатится с нами, и сразу домой. И лишнего часа здесь не останусь.

Так друзья, миновав арку ими же возведённых ворот, решительно направились по мощёным троянским улицам прямиком во дворец.

Когда впервые, несколько месяцев назад, они оказались на улицах этого города, то были слишком подавлены, чтобы заметить что-либо. Их глаза различали лишь камни мостовой, да мрамор широкой лестницы дворца.

Теперь же, с гордо поднятыми головами, с осознанием выполненного долга друзья с любопытством разглядывали незнакомый им город, стены вокруг которого они возвели только что. До сих пор им не приходило в голову прогуляться по улицам Трои, они слишком уставали за день и ночевали либо в бараке для рабов, либо под открытым небом где-нибудь в стогу душистого сена.

Едва закончились низенькие домишки бывшего посёлка Трои и друзья вступили в Илион, как просто онемели от удивления. А они-то полагали, что ничего прекраснее олимпийского квартала нет и быть не может. Здесь, в этом городе людей каждый дом был произведением искусства, каждый фасад украшали столь любезные Аполлону колонны, а витые решётки отнюдь не были редкостью. К тому же, сколько не пытался вспомнить Аполлон, ни у одного из олимпийских особняков не было балконов, а здесь каждый дом имел их, но, когда они дошли до фонтана, украшенного статуями белого мрамора, Аполлон не на шутку осерчал. Подумать только. Боги всегда считали, что удобства – только их привилегия, а людям подобает ютиться в глинобитных домишках. Самым роскошным зданием в городе, по глубокому убеждению любого бога, должен быть храм или храмы, но никак не простое жилище. А здесь роскошь на каждом шагу. Подумать только. Здесь пышность Персии причудливо переплелась с греческим классицизмом, и вот эта варварская добавка очень раздражала Аполлона.

Они дерзнули жить богато, богаче, чем на родном Олимпе. Что эти люди о себе возомнили? Похожие чувства испытывал Посейдон. Один лишь Эак восторженно восхищался увиденным, что ещё больше приводило в бешенство его друзей. Боги быстро закрыли ему рот, зашипев на Эака, тот удивился, но замолчал, чувствуя злобные взгляды друзей.

Однако всю оставшуюся дорогу до дворца бедняга Эак ломал голову, что же такое случилось с его спутниками. Вид дворца поверг всех в шок. Ничего подобного никто из них не видел ни до, ни после. Дворцы Олимпа показались жалкими лачугами в сравнении с этим великолепным сооружением. Здесь всё дышало роскошью, пожалуй, слишком пышной и помпезной, редкие породы мрамора переплетались с золочёной резьбой, гипсовые завитушки пилястр плавно переходили в карнизы, потолочные фрески сплетались в единую композицию, и везде – шёлк, фарфор, хрусталь и блеск драгоценных камней.