Троя. История первая. Первый поход греков против Трои - Виктория Горнина

– …и безнаказанности.

– О чём ты?

– Вот представь себе, как только они поймут, что эти стены неприступны, что ни один враг не сможет одолеть или разрушить их, кем они себя возомнят? И что будут творить?

– Ну, если кто из них совершит преступление – его осудят.

– Это верно в отношении своих же сограждан, а как быть с чужаками? Каким-нибудь путешественником или заморским купцом?

– Выходит, эти жители так возгордятся, так зазнаются, так задерут свои носы, что других людей и за людей-то считать перестанут. Тогда с ними никакого сладу не будет.

– Вот именно. А потом и на богов перестанут внимания обращать.

– Так зачем же мы строим эту стену? Давай, пока не поздно, уберёмся отсюда.

– Нельзя. Ты не хуже меня это знаешь.

– Так что же делать?

– Вот теперь ты понимаешь, почему я отправил Эака одного возводить западную стену? Он же человек, а что один человек построил…

– Другой всегда сломать может. Здорово придумано.

– А ты всё переживал, как он там, бедненький, надорвётся или камнем его придавит.

– Ну я же не знал. Пусть строит один, раз так нужно. Он неплохо справляется.

За разговором быстро пролетело время, сокращая путь, друзьям оставалось каких-нибудь несколько шагов до того места, где мальчик-раб раскладывал незамысловатую снедь прямо на траве.

Эак ждал их. Худощавый, жилистый, в небрежно перехваченной набедренной повязке, он выглядел много моложе своих тридцати шести лет, выгоревшая на солнце копна длинных волос в сочетании с голубыми глазами подчёркивали шоколадный загар – если бы не капли засохшего раствора, прилипшие к телу, Эак вполне мог сойти за довольного жизнью дикаря. Он поднялся навстречу своим друзьям, добродушная улыбка оживила лицо, слова приветствия прозвучали одновременно.

– Ну, как ты тут?

– Да ничего, помаленьку, – отозвался Эак.

Посейдон ласково похлопал его по плечу, мельком взглянул на извилистую неровную кладку.

– Ничего, ничего. У тебя получается. Глядишь, под конец станешь заправским каменщиком.

– Ага, – отозвался Аполлон. – А его потомки примутся штурмовать эту стену и, в конце концов, её разрушат.

– Что ты говоришь? Не может этого быть.

– Может, ещё как может.

Аполлон тем временем брезгливо рассматривал свой будущий обед.

Мальчишка деловито вылавливал из дурно пахнущего котла дымящиеся куски, абсолютно не обращая внимания на красавца-раба с недовольной физиономией. Потрескавшиеся глиняные тарелки опустились в траву, составляя пару убогим чашкам. Кособокий кувшин глухо стукнулся о землю, последним к импровизированному столу присоединилось выщербленное по краю блюдо с ломтями пресного хлеба. Мальчик вытер об себя руки, шмыгнул носом и наконец-то поднял глаза:

– Всё. Ешьте на здоровье.

– Да ты что, издеваешься над нами, сопляк? – Аполлон поднял тарелку.

Развалившаяся рыбёшка топорщила острый хребет, серое месиво свешивалось жалкими ошмётками с тощих тушек, в подливке радужно блестела чешуя.

Друзья как по команде вытянули носы.

– Опять ставрида, – разочарованно протянул Эак.

– Ну сколько можно тухлой рыбой нас кормить? Нет бы, кусочек тунца, – отозвался Посейдон.

– …или крылышко фазана, – Аполлон любил помечтать. – А ещё лучше – молоденького барашка на вертеле…

– А вино. Нет, вы посмотрите – разве это вино? Чистый уксус. Где этот паршивец Лаомедонт берёт такое мерзкое вино?

– Что вы привередничаете? – поток разглагольствований был бесцеремонно прерван мальчишкой, равнодушно наблюдавшим эту сцену. – Не хотите – не ешьте, подумаешь, не велика важность.

Друзья смолкли и оторопело уставились на этого нахального мальчишку, спокойно продолжавшего рассуждать.

– Все едят – никто не жалуется. Одни вы недовольные.

– Да разве это можно есть? – поинтересовались боги.

– А почему нет? Вам ещё повезло. Другим рабам так вообще помои достаются. А вас, как строителей, лучше кормят.

– Да уж. Это, по-твоему, лучше?

– Конечно. Другие рабы и этого не видят.

– Что ты заладил: рабы, рабы. Вот я тебе покажу сейчас, кто мы, век будешь помнить, – Посейдон сжал кулаки, лицо исказилось в злобной гримасе – ещё мгновенье и мальчику пришлось бы туго.

Но тут вмешался Аполлон.

– Не бросайся на ребёнка. Он-то тут причём. Парень подневольный: что ему сказали, то и делает.

Он дружески обнял мальчика, погладил растрёпанные волосы и, глядя прямо в лукавые серые глаза, самым что ни на есть серьёзным тоном произнёс:

– Мы не рабы. Мы боги, слышишь, дурья твоя башка, боги мы.

– Ага, боги. Как же, – усмехнулся мальчик. – Ну и шутник, ты дядя. За кого ты меня принимаешь? Вы на себя-то когда последний раз смотрели? – он громко рассмеялся, грязным пальцем указывая поочередно на каждого из перепачканных строителей. – Боги они. Особенно вот этот – в драной косынке. Вы ни то что богов, людей-то не очень напоминаете. Рабы как есть рабы.

– А ну геть отсюда, маленький разбойник. Варварское отродье. Уноси ноги, пока цел.

Посейдон взревел на всю округу так, что будущая западная стена содрогнулась. Несколько только что положенных камней свалились на землю.

Перепуганный мальчишка вскочил на повозку, едва не опрокинув котел, и теперь стегал ослика что есть сил.

– А ведь он прав, – глядя в след удалявшейся тележке, произнёс Аполлон. – У нас и в самом деле жалкий вид.

Друзья переглянулись.

Они стояли посреди поля у недостроенной стены в грязных набедренных повязках; их загорелые тела пропахли потом, перепачкались засохшим раствором; босые ноги в ссадинах и синяках; мозолистые руки основательно разъела известь; под сломанными ногтями засела грязь; каменная пыль забилась в поры, придавая лицам сероватый оттенок – рабы как есть рабы: жалкие, ничтожные рабы богатого господина. Смех сотряс воздух – друзья ещё долго потешались над собою.

Троянские мальчишки были не единственными, кто крутился около строителей городской стены.

Помимо разного рода начальства то и дело прибегавшего со сметами и чертежами, а также простыми зеваками, удивлённо ломавшими головы, почему только трое рабов трудятся там, где, казалось бы, должно быть не меньше сотни людей, раз в две недели стройку посещал сам царь Илиона.

Приготовления к такому визиту начинались загодя: накануне появлялся здоровенный абсолютно лысый подрядчик и требовал немедленно навести порядок. Он снимал строителей с лесов, вооружал их метлами и не успокаивался до тех пор, пока весь скопившийся за две недели мусор не исчезал в неизвестном направлении. После этого он озабоченно измерял высоту стены и производил вычисления, сравнивая предыдущие показатели. Затем требовалось ровненько сложить каменные блоки друг на друга, чтобы было красиво.

Посейдон всерьёз подумывал, как бы невзначай опустить один из камней на голову этому зануде, что целый день издевался над ними, однако тот, словно чувствуя надвигавшуюся опасность, всегда вовремя исчезал, бросив напоследок:

– Вот теперь порядок.

А на завтра, обычно ближе к полудню, возле недостроенной стены появлялся сам Лаомедонт с пышной свитой придворных льстецов.

Придирчивый взгляд серых глаз замечал любой изъян, даже незаметный, поверхностный брак. Тут же брови хмурились, подбородок взлетал вверх – царь разговаривал надменно, раздражённо тыкая пухлым пальцем в стену. Никогда он не дал понять, что доволен работой, никогда строители не слышали и слова похвалы.

Кулаки чесались у всех троих, но богам приходилось терпеть: стоило только царю пожаловаться Зевсу, как неизвестно, чем бы это для них закончилось.

Итак, они терпели, бледнея и сдерживаясь, а царь продолжал прогулку вдоль стены.

– Посмотри, до чего он мерзкий. Жирный, как свинья. А как важничает, словно он бог. И что они все так лебезят перед ним? – недовольно ворчал Аполлон, глядя вслед удалявшейся делегации.

– А что им остаётся? Здесь царей не выбирают. Сам знаешь. Да нам-то что. Вот достроим стену, получим деньги – и поминай, как звали.

Посейдон уже карабкался вверх по лесам.

Им оставалось не так уж много. Ещё неделя, другая, а там поможем Эаку и всё. Поэтому он старался сохранить спокойный вид, хотя это было нелегко.

Характер, да и внешний вид царя Лаомедонта, в самом деле, оставляли желать лучшего. Поросячьи глазки на заплывшем жиром лице, тройной подбородок лоснящимися складочками плавно переходил в шею, могучую и красную, словно распухшую от невиданной болезни. На узкий лоб свисали жиденькие пряди жирных волос, касаясь бесцветных бровей, нос расплылся бесформенной массой, губы выпячивались вперёд, надменно изгибаясь всякий раз, когда кто-нибудь осмеливался потревожить их обладателя – Лаомедонт был заносчив, часто груб, а уж коварен не меньше самих богов.

Однако царь довольно рачительно, а порой и прижимисто распоряжался огромными средствами, что приносила Троя, и это снискало ему славу доброго хозяина, а так как он продолжал политику отца, то и уважение сограждан. В одном троянцы могли быть уверены: их царь беззаветно любит свой город и сделает всё, зависящее для его блага и процветания. К началу строительства стены Лаомедонту минуло сорок лет, а он лишь так недавно оказался у власти: он долго ждал и вот, когда, наконец, обрёл желаемое, у него закружилась голова. Что не могло не сказаться на его характере – как мы увидим впоследствии, это была крайне противоречивая натура.