Дюна. Первая трилогия - Фрэнк Герберт

Напротив, Лето держал в своих руках бразды Времени, состоявшие из многих нитей, и нити эти были уравновешены в его воззрении на Время, как на многомерное пространство с множеством параллельных направлений. Лето был единственным зрячим в мире слепых. Только он мог теперь разрушить рутинное умствование, поскольку отец уже не был в состоянии держать в руках бразды правления Временем. Лето же видел, что ему, сыну, удалось изменить прошлое. Мысль, еще не проявившаяся в самом отдаленном будущем, могла отразиться на настоящем, и именно эта мысль направляла теперь его руку.

Только его руку.

Пауль знал это, потому что сам уже не мог держать нити, видеть, как Лето ими управляет, он мог только понимать те сверхчеловеческие последствия, которые принял для себя Лето. И он подумал: Вот то изменение, о котором я столько молился! Почему же я так его боюсь? Потому что это — Золотой Путь!

— Я здесь для того, чтобы придать цель эволюции, а следовательно, и нашей жизни, — сказал Лето.

— Ты действительно хочешь прожить эти тысячи лет, претерпевая известные тебе изменения?

Лето понимал, что отец говорит не о физических изменениях. Физические последствия были известны им обоим: Лето будет приспосабливаться и приспосабливаться; его кожа, не принадлежащая ему, тоже будет постоянно адаптироваться к новым условиям своего существования. Давление эволюции в каждой части системы будет растворяться, и в результате произойдет некая интегральная трансформация. Когда наступит метаморфоз, если он наступит, то возникнет мыслящее существо небывалой величины, оно станет господствовать над вселенной, которая будет ему соратником.

Нет… Пауль имел в виду внутренние изменения, которые сами по себе станут воздействовать на соратников.

— Ты знаешь, что говорят о твоих последних словах те, кто думает, что ты мертв? — спросил Лето.

— Конечно.

— Теперь я сделаю то, что всякий живущий должен сделать ради служения жизни, — проговорил Лето. — Ты никогда этого не говорил, но священник, который посчитал тебя мертвым, думал, что ты не вернешься и не назовешь его лжецом, вложил в твои уста эти слова.

— Я бы не стал называть его лжецом, — Пауль глубоко вздохнул. — Это хорошие последние слова.

— Ты останешься здесь или вернешься в ту хижину в Шулохе? — спросил Лето.

— Теперь это твоя вселенная, — ответил Пауль.

Эти слова, полные горечи поражения, больно ранили Лето. Пауль изо всех сил пытался держаться пространства своего личного видения, которое он избрал много лет назад в сиетче Табр. Именно поэтому он избрал теперь для себя роль инструмента мести Отверженных, остатков древнего Якуруту. Эти люди испачкали его имя, замарали его, но он скорее был готов принять это унижение, чем тот взгляд на вселенную, который без колебаний принял его родной сын.

Грусть Лето была так сильна, что он мог говорить в течение нескольких томительных минут. Овладев голосом, Лето сказал:

— Итак, ты заманил Алию, подверг ее искушению и склонил к бездействию и неправильным решениям. Больше того, теперь она знает, кто ты в действительности.

— Она знает… Да, она знает.

У Пауля был сейчас стариковский голос и в нем звучал скрытый протест. У него был еще резерв сопротивления.

— Если смогу, я отниму у тебя это видение, — сказал он.

— Тысячи мирных лет, — сказал Лето. — Вот, что я им дам.

— Ты дашь им сон! Застой!

— Конечно. И те формы насилия, которые сочту допустимыми. Я стану уроком, который человечество никогда не забудет.

— Плевать я хотел на твои уроки! — сказал Пауль. — Ты думаешь, я не видел ничего подобного тому, что выбрал ты?

— Ты видел, — согласился Лето.

— И чем твое видение лучше моего?

— Ничем. Может быть, оно даже хуже, — ответил Лето.

— Так что мне остается, как не сопротивляться тебе? — спросил Пауль.

— Или убить меня?

— Я не настолько наивен, и мне известно, какие силы ты привел в действие. Мне известно о разрушенных каналах и беспорядках.

— А теперь еще и Ассан Тарик никогда не вернется в Шулох. Ты должен вернуться туда со мной или вообще не вернуться, потому что таково мое видение.

— В таком случае я не стану возвращаться.

Каким старым стал его голос, подумал Лето с мучительной душевной болью.

— В моей дишдаша лежит кольцо с ястребом Атрейдесов. Если хочешь, я могу вернуть его тебе.

— О, если бы я умер, — прошептал Пауль. — Я действительно хотел умереть, когда ушел в Пустыню той ночью, но я знал, что не могу покинуть этот мир. Я должен был вернуться и…

— … воскресить легенду, — закончил за него Лето. — Я знаю. Но шакалы Якуруту подстерегали тебя, и ты знал, что так будет. Они хотели твоих видений! Ты знал об этом.

— Я отказался. Они не получили от меня ни одного видения.

— Но они запачкали тебя. Они кормили тебя эссенцией Пряности, подсовывали женщин и соблазняли пустыми обещаниями. И у тебя были видения.

— Иногда, — голос отца прозвучал глухо.

— Так ты возьмешь кольцо с ястребом? — спросил Лето. Пауль, резко выпрямившись, сел на песке. На фоне Звездного неба возникло темное пятно.

— Нет!

Итак он понимает тщетность того пути, подумал Лето. Это открывало многое, но не все. Соревнование видений перешло из плана изящного выбора в грубую несовместимость альтернатив и их носителей. Пауль знал, что не может победить, но надеялся все же уничтожить то видение, которое выбрал Лето.

Отец заговорил:

— Да, я искупался в грязи, живя в Якуруту, но ты испачкал себя сам.

— Это правда, — признал Лето. — Но ведь я — твой сын.

— И ты добрый фримен?

— Да.

— Тогда ты позволишь слепому отправиться в Пустыню? Ты предоставишь мне право выбрать вечный покой по моему усмотрению? — Он ударил ладонью по песку рядом с собой.

— Нет, этого я тебе не позволю, — сказал Лето. — Но твое право упасть на нож, если ты на этом настаиваешь.

— И ты будешь иметь на руках мой труп?

— Именно так.

— Нет!

И все же он знает тот путь, подумал Лето. Погребение тела Муад'Диба его собственным сыном будет расценено как нечто, цементирующее видение Лето.

— Ты никогда не рассказывал им о своих видениях, правда, отец? — спросил Лето.

— Никогда.

— А я рассказывал, — сказал Лето. — Я говорил об этом Мюризу. О Крализеке, Тайфунной Битве.

Плечи Пауля бессильно опустились.

— Ты не можешь, — зашептал он, словно в бреду. — Нет, ты не можешь.

— Теперь я — порождение этой Пустыни, — сказал Лето. — Ты бы смог так, как я, говорить с бурей Кориолиса?