Легенда об учителе - Галина Северина

— Все ушли. Потому и он… Сказал, что совесть не позволяет, — устало ответила я.

— Генька Башмаков остался. Ему совесть позволила. Как «ценную» личность, его вывезли в Свердловск. Я там проходил переподготовку. Смотрю как-то — идет «гусак» навстречу по улице! Знаешь, плюнуть захотелось. Он бы, мерзавец, не моргнув глазом, в комендатуру отвел за это, а мне нельзя было задерживаться! — проговорил Кирилл и, взглянув на часы, встал.

Я проводила его до дверей, обняла и поцеловала. Он растроганно прижался к моей руке.

А на другой день я получила письмо от Андрея. Смотрела и не верила своим глазам. Измятый, со смазанным штампом полевой почты треугольник! Ответ на мое первое, посланное в самое трудное время — октябрьские дни 41-го года. Каюсь, ослабла я тогда от одиночества и страха перед будущим. Только что похоронила маму, а враг в бинокль разглядывал Москву. И вот на то, единственное, отчаянное, он ответил. Но как же долго шло письмо! Будто носил его кто-то в кармане полгода! Жаль, что оно не пришло вчера. Мы бы прочитали его вместе с Кириллом, те строчки, которые относились не только ко мне, а ко всем, кого он учил и воспитывал.

Андрей боялся, что несчастья сломят меня, боялся за судьбу малышей, если я не выдержу. И поэтому вперемешку с ласковыми словами утешения вставлял тревожные, умоляющие: «Но ты же сильная! Я знаю, ты все сможешь, если соберешь волю. Ради Машки и Мишки… мы все должны сейчас не нюнить, а мужать… закалять душу…

…Как часто люди, избаловав себя богатыми переживаниями, не смогли в нужный момент выдержать испытаний…»

— Да, да. Все верно, мой милый генерал от педагогики! Я постараюсь. Ты не бойся! Главное — ты жив! — радостно бормотала я и прижимала к губам письмо.

Я выучила его наизусть. Холодными утрами, поднимая с постели малышей, приговаривала, как стихи:

— «Переживать будем потом, на мирной террасе, в окружении любимых людей!»

— Что ты говоришь, мама? — спрашивала меня Машка, вглядываясь в меня серьезными большими глазами.

— Это не я! Это папа! Он очень любит вас!

— Наш папа ге-не-рал! — ликующе кричал Мишка.

Я не возражала. Кирилл ведь тоже был такого мнения. Для него я переписала и послала по оставленному номеру полевой почты строчки: «Всю страсть души, все силы надо напрячь для борьбы с коричневым дьяволом и биться на любом участке в нашем великом народном бое».

Эти слова, которые Андрей не произнес бы в обычное время, в тот трудный момент звучали для меня убедительно и торжественно, как финал его любимой Шестой симфонии Чайковского: победа светлого разума над силами тьмы!

…Извещение пришло на месяц позже: «Пал смертью храбрых в деревне Маслинки Калининской области…»

Князь Андрей был смертельно ранен в деревне Князьково бывшей Смоленской губернии… Почему мой Андрей сразу убит, не ранен?

Почему после счастливого и горестного свидания не умер он на моих руках, как у моей тезки Наташи Ростовой? Почему?.. Почему?..

Что-то рассыпалось перед глазами огненными искрами. Купол бородинского храма закачался в синем небе… Мавзолей любви, воздвигнутый генеральшей Тучковой… Задиристая девчонка в красном галстуке беспечно клялась: «Если у меня будет муж и он погибнет на войне, я поступлю так же!..»

Как могло случиться, что тогда, ничего не зная, я себе предсказала судьбу?..

«Не нюнить, а мужать… не тосковать, а закалять душу…» Как молитву, как спасение, твердила в отчаянии я эти слова, и билась, и рыдала в подушку рядом со спящими детьми…

Потом когда я сопоставила даты, то вышло, что я получила письмо через несколько дней после его гибели. Он говорил со мной уже мертвым…

ЛЕГЕНДА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Я ехала в поезде со своими внуками Наташкой и Андрюшкой. Они возились на верхних полках, смеялись, сдергивали друг с друга одеяла. Они знали, что мы ехали на станцию Мостовую, вблизи которой в деревне Маслинки в далеком 1942 году погиб их дед. Представить то, что было за много лет до их рождения, они были не в состоянии. Малышами, приходя ко мне в гости, они долго рассматривали на портрете молодого, красивого мужчину с умными, проницательными глазами и недоуменно спрашивали: «А это кто?»

Услышав, что это их дедушка, недоверчиво отворачивались. Старшая, Наташка, такая же разумница, какой в детстве была ее мама Маша, уверенно говорила:

— Дедушки такими не бывают!

И вот мы едем на станцию Мостовую. В прошлом году я впервые узнала о ее существовании. Я искала деревню Маслинки, указанную в извещении. Но никто ничего о ней не мог сказать. Деревня Маслинки была сожжена в том же 1942 году. А станция Мостовая цела, и на ней один раз в сутки, в шесть часов утра, на две минуты останавливается рижский поезд.

Я вышла из купе и выглянула в открытое кем-то окно. Майский ветер развевал белые занавески. Мелькающие темные поля и леса были величественно спокойны. Я пыталась представить, как более тридцати лет назад по этой дороге шли наглухо закрытые товарные составы с бойцами и орудиями, спешили на помощь неведомой станции — Мостовой. В одном из вагонов сидел, опершись на винтовку, боец с серьезным бледным лицом и серыми глазами. Что он делал? Скорее всего, рассказывал молодым солдатам что-нибудь из прошлого. Он любил историю…

Ночь тихо скатывалась за зеленеющие весенние перелески. Мирно розовел восток. На высоком пригорке мелькнул первый обелиск на братской могиле, уставленной венками. «Вот оно, началось!» — подумала я. Сердце бурно метнулось и тут же замерло, будто кто-то властно зажал его в руке…

— Кто на Мостовую — приготовьтесь! — деловито-спокойно объявила проводница, но для меня словно гром прокатился от одного края небес до другого.

— Наташенька! Андрюшенька! — С внезапно подступившим к горлу комом я кинулась в купе.

Поезд отгромыхал вдали, а мы остались одни перед маленькой станцией Мостовой, сложенной из кирпича и покрашенной желтой краской. Она была окружена высокими деревьями и разросшимися кустами сирени. Чисто, тихо, и ни одного человека.

— Это здесь? — с тревожным недоумением спрашивает Наташа, заглядывая мне в лицо.

«Такой тихий, безлюдный уголок! Где же здесь могло быть сражение?» — говорят ее чистые, светлые глаза.

— Здесь, здесь! — утвердительно киваю я. — Эта станция восстановлена потом. Рельсов тут тоже не было. Все смело огнем. Понимаешь?

Мы стояли на железнодорожном полотне лицом к восходящему солнцу и спиной к высокому зеленому косогору, на котором вытянулись, как сказочные терема, веселые деревенские домики. Я только сейчас их заметила. У подножия косогора, привязанный к колышку, пасся рыжий с белым лбом теленок.

Пока ребята бегали его погладить, я старалась собраться с мыслями. Конечно, этой деревни не было, она отстроилась много позже вместо пяти сожженных, в том числе и Маслинок. По рассказам старых однополчан я знала, что в 42-м здесь, кроме развалин, на десятки километров ничего не осталось. Подъезда к станции тоже не было. Товарный состав, везущий воинов 4-й Московской Коммунистической дивизии, был разгружен в Великих Луках, и оттуда к занятой немцами станции Мостовой шли пешим маршем. Освободить станцию надо было во что бы то ни стало. От этого зависела судьба уже освобожденных пунктов. Шло продолжение великой битвы за Москву, начатое в декабре 41-го на Волоколамском шоссе.

Я смотрела туда, откуда поднималось солнце. Оно заливало прозрачным золотом огромное пространство, покрытое молодыми лесами, мелкими овражками и распаханными, тихо дымящимися полями. В просвечивающем розоватом тумане, как мираж, возникали тысячи занесенных мартовской метелью бойцов. Утопая по пояс в раскисшем снегу, с автоматами наперевес, они прошли многие десятки километров, чтобы выполнить свой долг.

В волнистой неверной дымке передо мной то появлялось, то пропадало, как бы растворяясь, лицо Андрея…

Война была еще в самом начале. Нам еще многого недоставало. Нужна ли была такая самоотверженность? Да! Несомненно!

Стоя на краю засеянного поля над разлившейся по-весеннему рекой Березой и видя детей, ласкающих бурого теленка на зеленом лугу, я хорошо понимала, что, не будь этой высокой жертвы, не было бы Победы!

В детстве меня поразил вид Бородинского поля с его неувядаемой исторической славой, вздымающимися ввысь гранитными памятниками. Но как мала была та война по сравнению с этой! О боях за станцию Мостовую мало кто знает. Не Курская дуга, не Сталинград! А между тем тут пало людей не многим меньше, чем в Бородинском сражении. Там, в далеком прошлом, на краю деревни Князьково был смертельно ранен любимый герой Андрей Болконский. Возле станции Мостовой в навеки исчезнувшей деревне Маслинки нашел свое Князьково московский учитель Андрей Михайлович Сербин. Весь его жизненный путь, начиная от бронзовых львов на Гоголевском бульваре в детстве, был неуклонно направлен сюда, к крошечной станции Мостовой, на которой раз в сутки на две минуты задерживается поезд…