Заложницы вождя - Анатолий Баюканский

— Сколько просите хлеба? — упорствовал Борис и, чтобы убедить даму в своей кредитоспособности, полез в карман за деньгами. «Две тысячи — не шутка, — подумал он, — хлеб продают рядом, тыща рублей буханка. Можно купить хлеб, а потом махнуть хлеб на кофту, и порядок».

Женщина открыла было рот, но…замерла, ибо на базарчике произошло некое движение. Борису показалось, что деревянные ряды вместе с разношерстным людом дрогнули, будто почувствовали некий подземный толчок, чтобы через секунду рвануться вперед. Оцепенение длилось секунды, где-то совсем рядом прошелестело одно слово: «Облава!». Опомнясь, покупатели и продавцы кинулись врассыпную, стремясь покинуть опасную зону.

Борис, отвыкший от гражданских порядков довоенного времени, не побежал. Стоял, будто истукан, в центре «толкучки». Никак не мог взять в толк, какая может быть облава и на кого в тыловом сибирском городе. Так и не успев разобраться в ситуации, оказался в тесном кольце хмурых, пожилых милиционеров и солдат в заношенных фуфайках. Молча, ничего не спрашивая, ничего и не объясняя, солдаты схватили Бориса за руки и повели к усталому командиру, возле которого уже скапливались задержанные.

Облава продолжалась недолго. У женщин и стариков документов не спросили, поверхностно обыскали и отпустили на все четыре стороны, а мужчин повели по узким окраинным улочкам, мимо частных домиков чалдонов, мимо землянок и бараков, где жили эвакуированные. Минут через пятнадцать их группа остановилась возле двухэтажного кирпичного здания. Это был районный военкомат. Оказывается, здесь их с нетерпением ждали. Пожилой командир с вислыми казачьими усами, ни о чем задержанных не расспрашивая, приказал построиться в одну шеренгу. Всего задержанных оказалось четырнадцать парней и один мужчина. «Казак», Борис так мысленно окрестил командира, сказал совсем не строго:

— Ребятишки, вы, наверное, приметили, что никто в военкомате не спрашивает у вас документы. Объясню. В нашем городе спешно формируется пополнение для сибирского гвардейского добровольческого корпуса. Говорю, как на-духу, надеясь, что среди вас нет немецких шпионов. Нет, и на том спасибо. Читали в газетах: Красная Армия наголову расколошматила фашистов под Сталинградом. Там наши земляки покрыли себя неувядаемой славой. Теперь пришел и ваш черед послужить родине верой и правдой. — Он оглядел хмурые лица задержанных, медленно прошел вдоль ломаного строя, кому-то по-отечески застегнул пуговицу на бушлате, у кого-то потрогал жесткую щетину на подбородке. Борису показалось: «казаку» самому было неприятно отсылать ребят на фронт, на смерть.

— А ты что такой худой? И седой уже. — «Казак» остановился перед Борисом. — Видать, оголодал в цехе-то. Ничего. В армии хоть со жратвой полный порядок. Маршевые роты получают довольствие солидное — галеты, тушенку, шоколад.

— А кто, скажите, заступит вместо меня на смену? — взволнованно спросил командира туберкулезного вида мужчина, — на сборке я стою, на бронебойном участке. Один раз пропуск дома забыл и… забрали.

— Вы задержаны по подозрению в дезертирстве! — помрачнел «казак». Документы надо всегда носить с собой.

— Да, но меня можно легко проверить.

— Фронт проверит. Уйдете в армию, а мы сообщим в ваш бронебойный, что вы решили стать добровольцем. — И, не давая задержанным опомниться, «казак» заспешил. — Вы и нас, ребятушки, поймите, где брать пополнение?

— Мой начальник, чуть что не так, орет: «На передовую отправлю! На фронт!» — несмело вставил белоголовый парень. — Фронтом пужает, а я давно хотел туда.

— Фамилия? — разом приободрился «казак».

— Сушенцев Виктор.

— Ты — настоящий патриот. В танковую бригаду запишу. Отойди, браток, к тому писарю-очкарику.

— Ну и добре! — натянуто-весело проговорил Сушенцев. — Либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

— А ты, седой? — «Казака» явно смущал дистрофический вид Бориса. — Хочешь, в больничку определю? Куда живому мертвецу на фронт?

И тут будто что-то отказало в слаженном механизме военного комиссариата. По деревянной лестнице застучали сапоги, подбитые железками. Бросив задержанных, удалился и «казак».

— Видать, попала облава на облаву! — тихо сказал писарь-очкарик.

Широко распахнулась дверь, и в помещение по-хозяйски вошли трое гражданских. Главного Борис признал сразу. Это был тот самый генерал Каримов, что принимал их вятский эшелон. Только на сей раз вместо шапки из волчьего меха красовалась папаха из черной каракульчи. С порога оглядев задержанных, зоркий Каримов неожиданно шагнул к Борису и, к удивлению «казака», протянул ему руку:

— Здорово, седой!

— Здравствуйте, товарищ генерал!

— А я тебя, джигит, сразу запомнил, внешность больно примечательная. — По-приятельски подмигнул парню. — Попал, значит, как кур в ощип. Есть такие стишки про лисичкины проказы. Слыхал?

— Никак нет.

— Тогда внимай: лисичка тихонечко прячется днем, а ночью, лишь люди уйдут из сада, к тяжелым лозам подкравшись тайком, крадет росистую ветвь винограда. С ночной смены в облаву угодил?

«Казак» из-за спины Каримова делал Борису подозрительные знаки, чертил круги в воздухе, однако Борис на мог понять, чего же в конце концов хочет от него командир комиссариата.

— Мне выходной день дали.

— Выходной? Ай-да джигит! Ай-да батыр! Лихо врешь! Нехорошо! — расхохотался Каримов. — Что-то не припомню случая, чтобы на военных заводах давали выходные дни. Война, седой, ни суббот, ни воскресений не признает. Ври да знай меру. — Укоризненно глянул на смущенного «казака», наверное, мол, научил глупого парня.

Бориса покоробило подозрение Каримова, ведь выходной день ему выделили, как поощрение за спасение домны от взрыва, хотел объяснить, доказать, но по насмешливому взгляду Каримова понял, что генерал ему все равно не поверит. Заместитель начальника комбината по режиму вел себя в военкомате как хозяин, и офицеры ни в чем ему не смели перечить. Спутники Каримова, как на подбор, плечистые, в одинаковых черных дохах, будто часовые, стояли у дверей, не впуская в помещение даже сотрудников военкомата.

— Я забыл, седой, ты в каком цехе работаешь? Не бойся, отвечай. Для Каримова, запомни, военных тайн не существует. Кажется, на 65 заводе?

— Да, на второй домне.

— Верно! Молодец! — Каримов радостно хлопнул себя по ляжкам.

— А теперь скажи, только честно: что у тебя в карманах? — Генерал втянул носом воздух, будто гончая собака, по нюху определил запах денег. Молчишь. Тогда выверни-ка кармашки своих драных шкер.

Борису ничего больше не оставалось, как вынуть содержимое карманов на стол. Увидев деньги, Каримов по-мальчишески присвистнул, взял тысячную упаковку, подержал на весу, хитро прищурился:

— Седой, да ты, оказываегся, сукин сын, вор-рецидивист! И вдобавок к уголовке еще и дезертир. Хорош гусь! Хотел сбежать с комбината, укрыться в армии от заслуженной кары? — Каримов сузил глаза и стал будто сквозь щелки наблюдать за парнем. — Оправдывайся, мы ждем.

— Никогда не брал чужого, товарищ Каримов, — с достоинством ответил Борис, — а работаю, честное слово, в доменном.

— Чем докажешь? — Каримов подпер руками бока и насмешливо наблюдал за Борисом, словно ожидая, какой наивный довод придумает этот хитрован-седой, чтобы выпутаться из худой истории.

— Вот, глядите, мой пропуск! — Борис вытащил из потайного заднего кармана брюк коричневые корочки — заводской пропуск и, услышав раскатистый смех Каримова, вдруг понял, что попался на уловку генерала-кадровика. «Казак» за спиной Каримова схватился за голову. Генерал, сразу успокоясь, опустил пропуск Банатурского к себе в планшетку.

Очень скоро все разъяснилось. Как и предполагал хитрый Каримов, большинство так называемых добровольцев, чтобы попасть на фронт, не подозревали, что стали дезертирами трудового фронта, и по законам военного времени их должен был судить трибунал. Лишь один Сушенцев, и правда, нигде не работал, и когда Каримов чуточку «прижал» этого «добровольца», тот объявил себя «вором в законе», для которого работа являлась тяжким грехом.

— Поедешь со мной на комбинат? — предложил Каримов. — Профессию получишь, ну?

— Извиняйте, гражданин начальник, — хохотнул Сушенцев, — я-бродяга беспачпорный, надоело шастать по белу-свету, ховаться от облав, ночевать в собачьих ящиках. Направьте, граждане начальники, в Красную Армию, в обоз, на последнюю подводу.

— И направим, направим, — воодушевился «казак», — все пристроились к «броне», — заворчал военком, — некому стало родину защищать! — Укол был явно предназначен Каримову, однако начальник режима его булавочного укола не ощутил. Каримов достал пачку «Беломора», закурил. С откровенной неприязнью глянул на военкома. В душе был очень доволен собой: быстро провернул операцию, удалось вернуть на комбинат, к станкам и печам «заблудшие» души. И прежде чем пригласить «добровольцев» в полуторку, сказал военкому: