Заложницы вождя - Анатолий Баюканский

За пазухой картофелины начали оттаивать, неприятно холодили грудь. Борис достал перочинный ножик, аккуратно нарезал картофель белыми ломтиками, разложил на железном листе, придвинул самодельную сковородку, ею здесь пользовались многие, к огнедышащему отверстию, к прогару печи. Они присели и молча стали наблюдать, как розовели, пузырились ломтики, распространяя одуряющий запах. И не было для Бориса и Эльзы ни тревог, ни страха.

— Тебе здесь нравится? — Борису так хотелось найти особенные слова, растопить стену сомнений и тревог, которая отделяла их друг от друга. Тепло, близость, огонь располагали к философскому осмыслению их положения. — Вот так бы всю жизнь, а?

— Согласна! — Эльза придвинулась к Борису и коснулась его боком, осторожно оглянулась на старичка в щели. — Хорошо, что рядом никого нет. А этот старичок…Он, наверное, голодней нас. Мы дадим ему ломтик?

— Угостим, обязательно, у нас картошки — навалом, целый лист.

А завтра мы увидимся? — Борис затаил дыхание, ошеломленный собственной смелостью. «Ах ты, доходяга несчастный! — снова ругнул себя. — Возомнил нивесть что, свидания назначаешь. Сам-то не знаешь, доживешь ли до завтра». — Он вцепился пальцами в грудь, будто желал вырвать из груди сердце и тем самым завершить свою позорную, никому ненужную жизнь. Ему стало страшно: «А вдруг Эльза уже опомнилась и сейчас скажет твердое: «нет»?

— Ты этого хочешь?

— Да.

— Я тоже. — Эльза придвинулась еще ближе и положила голову на дрогнувшее плечо Бориса. — Я не представляю, почему так: окружена людьми, но все время одинока. Тюрьма, в которой мы сейчас живем, наверное, переносилась бы легче, знай мы за собой вину, хоть малую, а так… — Эльза закрыла лицо руками, выразив этим жестом свою полную незащищенность.

— Эля, опять ты о тюрьмах, — укоризненно сказал Борис, у него заболели уши от бравурной и торжествующей музыки, что гремела в душе, сердце колотилось так, что перехватывало дыхание. Нахлынуло ужасно-дерзкое желание обнять Эльзу, но волнение и робость мешали сделать это. — Как только закончится война…

— Мы с тобой не доживем до светлого дня! — отрешенно и твердо, не по-детски серьезно проговорила Эльза, — я обязательно сгину в этой сибирской ссылке, чувствую погибель. И сгину, думаю, очень скоро. — Голос Эльзы был печально-трогателен, и эти слова рвали душу Бориса.

— У тебя голова набита глупостями! — он нашел ее податливую руку, притянул к своим губам, осторожно притронулся к ней. — Я не позволю обижать тебя, помогу выжить, дождаться победы. О, какая светлая жизнь наступит тогда! — Борис замолчал, внутренне вновь ужасаясь своим словам: «Трепач! Чем ты сможешь помочь ссыльной? Убежишь с ней из Сибири? Куда? На какие шиши? Ежели нет денег, то не велика беда, на них не больно-то чего купишь, а вот документы где взять? Без «корочек» нынче и ста метров не пройдешь — всюду военные патрули, на каждом углу. Хорошо хоть Эльза не знает, что в округе день и ночь проходят облавы, забирают каждого, у кого нет при себе «палочки-выручалочки» — заводского пропуска, даже паспорта не выручают». Помнишь, ты заикнулась о таинственных шпионах «ниндзю»? — Борис попытался переменить тему разговора. — Откуда они взялись?

— Спасибо тебе, Борис! Ты отогрел меня! — с щемящим чувством сказала Эльза, не приняв новую тему. И вдруг она притянула к себе лицо парня и сама поцеловала Бориса в губы.

— За что ты меня благодаришь? — Борис был оглушен счастьем, едва шевелил губами. Господи! Она поцеловала меня, а я…колебался, как флюгер, готов был прогнать девчонку, накричать, оскорбить.

— За доброе сочувствие. Отец, помню, всегда наставлял меня: «Желание помочь ближнему, — говорил он, — иногда бывает дороже самой помощи». Ой, смотри-ка, картошка подгорает.

Борис встал, пошатываясь, подошел к отверстию печи, поискал глазами железный прут, с помощью которого они всегда вытягивали. И вдруг от сильного удара опрокинулся навзничь. Услышав сдавленный крик Эльзы, Борис с трудом приподнялся, выплюнул кровь. В проеме двери увидел две быстро удаляющиеся фигуры в черных зековских фуфайках. Ни противня, ни испеченной картошки уже не было…

«СКОЛЬКО ВРАГОВ, СКОЛЬКО ВРАГОВ!»

Кремль был погружен в темноту. Светились только окна на третьем этаже, где находился рабочий кабинет «Отца всех народов», которого с недавних пор стали именовать по-новому: «Верховный Главнокомандующий». Здесь существовало незыблемое правило: пока Хозяин бодрствует, никому не было позволено оставлять служебные кабинеты. Сталин в этот поздний вечер тщательно изучал докладную записку Главного управления лагерей Советского Союза. Он специально затребовал эти сведения, готовясь к введению очередного новшества, которое, по его мнению, должно было еще больше напугать врагов, задумано это было им давным-давно — издать указ о введении смертной казни через повешение, заодно вновь открыть во всей полноте такое понятие, как «каторга». Почему-то слово «каторга» радовало слух, щекотало нервы. Сам бывал на каторге, знает, что там погорше тюрьмы.

Набросав схему будущего указа, Сталин налил в хрустальный бокал «боржоми», но пить не стал, внезапная мысль посетила его: обычно на каторгу ссылали после отбытия срока в тюрьме, а тут…можно сразу ссылать неугодных, как это он сделал с чеченцами, калмыками, крымскими татарами, с немцами Поволжья. Отныне под его твердой рукой не только многомиллионная армия, воющая с гитлеровцами, но и многомиллионная держава «Гулаг».

Снова стал перечитывать докладную. «Спасские лагеря», «Экибастуз», «Дальстрой», «Севлаг», «Степлаг», «Сиблаг», всех не перечтешь. Потер ладони, сказал сам себе: «Чехов, кажется, писал, что на сахалинской каторге отбывали наказание 5905 арестантов, а у нас только на Колыме в несколько десятков раз больше. Сколько врагов! Сколько врагов!»

Осторожно в кабинет вошел его давний помощник Поскребышев. Он, как домашний пес, загодя чувствовал, когда нужен Хозяину. Встал в выжидательной позе за спиной.

— Товарищ Поскребышев, не дыши в затылок, сядь, и папку положи.

— Спасибо, Иосиф Виссарионович!

— Помнишь мои слова, сказанные давным-давно: «Сделаем из Сибири каторжной, кандальной, Сибирь советскую, социалистическую»?

— У меня, товарищ Сталин, хорошая память.

— Жизнь, понимаешь, товарищ Поскребышев, вносит свои коррективы. Пришлось теперь из Сибири социалистической делать снова Сибирь каторжную, ряды врагов множатся. Ну, что там срочного?

— Дополнение пришло к докладной о Гулаге, — Поскребышев осторожно протянул Сталину лист с штампиком «совершенно секретно», — о ЧП на Воркутинской шахте N 2.

— Читай!

— Группа заключенных женского лагпункта легла на рельсы под состав с рудой. Погибло 26 человек.

— Выбрали смерть, лишь бы не помогать стране в трудный час! — Сталин швырнул лист в сторону, взял еще одно последнее донесение. Прочел вслух: «Три комсомолки-доброволки, летчицы легкой бомбардировочной авиации, не выполнили боевого задания, сбросили бомбы в открытом поле, мол, пожалели мирных жителей. По-жа-лели! Солдат не должен иметь жалости к врагам, не должен!»

— Они просят отправить их на фронт для искупления вины, — осторожно вставил Поскребышев.

— А почему раньше жопой думали? — вскипел Сталин. — Натворят, а потом каются. Сколько им дали?

— По десять лет.

— Запиши: следует совершить пересуд. Предатели и трусы должны получить на полную катушку, по двадцать пять лет. — Поднял желтые глаза на помощника.

— Владимир Ильич еще в 1918 году требовал наказывать судей за слишком мягкие приговоры, — вовремя поддакнул Поскребышев, глянул на Сталина.

— Вот мы и продолжаем линию Ильича, — миролюбиво проговорил Сталин, — соедини-ка меня с Лаврентием.

Через пару секунд Сталин уже говорил с Берия.

— Я смотрел сводку по Сиблагу, там вполне хватает рабочих рук. Тебе это ни о чем не говорит? Зачем нам в Новосибирске «немецкий десант»? — рубанул воздух ребром ладони, явно досадуя на недогадливого наркома. — Миндальничаете с немками, потакаете врагам советской власти? Пошли толкового генерала с особыми полномочиями в Сибирь, пусть вплотную займется этой так называемой «трудармией», она для фронта ни богу свечка, ни черту кочерга.

— У меня хорошая новость из Колымских лагерей, — начал было Берия, но Сталин уже положил трубку…

«ВРЕДИТЕЛЕЙ — ЛИКВИДИРОВАТЬ!»

— Разрешите войти! — Капитан Кушак не расслышал ответа начальника горотдела, но шагнул за порог кабинета, ибо знал, что его здесь ждали. Наметанным глазом определил, что Имант Иванович в кабинете не один. Сразу приметил в затаенном углу человека в штатском.

— Проходите, капитан! Садитесь! Сюда, ближе к столу! — Имант Иванович был сегодня удивительно мягок и даже непривычно ласков. Таким Кушак начальника не видел еще никогда. Даже седые брови начальника не стояли торчком, как обычно, а были тщательно подстрижены и приглажены.