Звезда морей - О’Коннор Джозеф

— Не говори глупостей.

— Это ответ на мой вопрос или очередная увертка?

Он не знал, что делать: то ли в гневе накричать на нее, то ли прикинуться невозмутимым.

— Разумеется, у меня никого нет, — спокойно ответил он, хотя в душе его не было покоя, ему хотелось убежать из каюты. Он боялся, что, если останется, выложит ей всю правду.

— Тогда я не понимаю. Помоги мне понять.

Когда она подходила к нему как женщина к мужчине, он всякий раз отмахивался от нее или придумывал отговорку. Из-за него она стала стыдиться прекрасных маленьких радостей супружества — близости, некогда дарившей им такое счастье и согласие. Он заставил ее стыдиться своих желаний, словно она распутница, потому что хочет собственного мужа. Он сделался скрытен, дичился ее, к нему невозможно подступиться. И началось это задолго до смерти его отца, после же только усугубилось. Будто он сам умер, сказала она, или стал бояться жить.

С ним творится недоброе, и она это ясно видит. Она не раз пыталась ему помочь, но, видимо, не сумела. Она больше не в силах покорно наблюдать, как гибнет их брак: все равно что стоять на причале, смотреть, как тонет корабль, и знать, что ты не можешь его спасти. Но с нее хватит, она не собирается тонуть вместе с ним.

Вдобавок нужно принять во внимание и практические соображения. Случившееся в Кингскорте истощило ее капиталы. На сумму, потраченную на переезд в Квебек семи тысяч человек, их семья могла бы жить два года. А ведь еще пришлось платить за их выселение, нанимать возниц. Ее отец сказал, что его чрезвычайно беспокоит сложившаяся ситуация и он более не намерен им помогать. Если он узнает, что она истратила свой капитал, придет в ярость и лишит ее средств. Наверняка он скоро узнает, что она продала ценные бумаги детей. И неизвестно, как он поступит.

— И должна тебя предупредить: он посоветовал мне уйти от тебя.

— Это не его дело, черт побери.

— Разумеется, не его. Но он беспокоится. Говорит, слышал о тебе такое, что его опечалило.

— Ты говоришь загадками. Что прикажешь мне отвечать? Если бы ты хоть сообщила, в каких преступлениях меня обвиняют, я бы сумел оправдаться.

— Он не уточнял. Лишь просил меня быть осторожнее. Иногда говорит, что ты не тот, каков с виду.

— А он и с виду осел, и блеет по-ослиному. Передай ему от меня, что, если он не замолчит, мы увидимся с ним в суде, на процессе о клевете.

— Дэвид. Пожалуйста. Мы обязаны быть смелыми. Мы приложили столько усилий. И должны знать, когда пора остановиться.

Мерридиту понадобилось все его красноречие, чтобы уговорить жену поверить ему в последний раз. В Америке им будет хорошо, они наконец-то начнут новую жизнь, забудут обо всем, что было. Джонатану и Роберту необходим покой. Им столько пришлось пережить, они имеют право на внимание обоих родителей.

— Если ты полагаешь, Дэвид, что последнее время им уделяли внимание оба родителя, ты жестоко заблуждаешься.

— Пожалуйста, Лора. Последний раз.

Сегодня утром этот разговор показался ему нелепостью, точно его не было или все это происходило с кем-то другим. Быть может, Лора не упомянет об этом? Притворится, что разговора не было? Не принести ли ей чашку согревающего чая? Да, он сейчас пойдет на камбуз и отдаст распоряжение коку.

Проходя мимо открытой двери каюты Роберта, Мерридит увидел там Джонатана — и пожалел, что увидел. Джонатан притащил в каюту простыню (в желтых пятнах, точно старое подвенечное платье) и пытался накрыть ею брата.

— Что ты делаешь в каюте Бобби?

Джон застыл на месте, уставился на отца и при-стыженно покраснел. Открыл, закрыл рот. Выронил простыню.

— Ничего, — ответил он, пожевав губами.

— Что значит «ничего»? Отвечай сию минуту.

— Я всего лишь… — Он повел плечами, сунул руки в карманы коротких штанишек. — Я ничего не делал. Я…

Он потупился и виновато замолчал. Мерридит вздохнул. Нехорошо загонять мальчика в угол. Он и сам прекрасно видел, чем занят сын, зачем спрашивать? Он медленно вошел в каюту, подобрал с пола испачканную простыню.

— Эх ты, а говорил, не намочил постель. Зачем было врать? И уж тем более сваливать все на Боба.

— Я не хотел.

— Я очень разочарован, Джонатан. Я думал, мы с тобой не обманываем друг друга.

— Прости, пап. Пожалуйста, не говори никому.

Наверное, следовало бы прочесть сыну нравоучение, но у Мерридита не хватило духу. В такую рань совершенно не хочется никого воспитывать, да и хватит с мальчика нотаций.

— Беги принеси горячей воды, как хороший скаут. И мы вместе ее постираем. Идет?

Сын поднял глаза и с мучительной надеждой уставился на него.

— Ты меня не выдашь, пап? Обещаешь?

— Конечно, не выдам. — Он потрепал мальчика по щеке. — Мы. мальчишки, не ябедничаем друг на друга, как девчонки. Но впредь не ври мне, или я всем расскажу.

Мальчик обнял его за ногу и, пошатываясь, поплелся прочь из каюты. И в этот миг Мерридит заметил нечто такое, что привело его в уныние. Отпечаток грязной пятерни возле иллюминатора: ладонь небольшая, словно детская, но, может, и взрослая — как будто схватились за стену рукой в грязной перчатке.

Надо будет попросить Лору сказать об этом Мэри Дуэйн. Как бы трудно им ни приходилось, нет причин запускать каюты: нужно поддерживать чистоту.

Голод покарал Ирландию за праздность и неблагоразумие, но он же подарил ей процветание и прогресс.

Энтони Троллоп. «Северная Америка»

Глава 16

СИЛЫ ТЬМЫ

Тринадцатый день, или середина путешествия; в этот день капитан записывает кое-какие любопытные суеверия, столь характерные для моряков, и приходит на помощь ирландкам

20 ноября 1847 года, суббота

Осталось плыть тринадцать дней

Долгота: 36°49.11’W. Шир.: 51°01.37’N. Настоящее поясное время по Гринвичу: 11.59 пополудни. Судовое время: 09.32 пополудни. Напр. и скор, ветра: N.N.W, 342°, 5 узлов. Море: неспокойное. Курс: S.S.W. 201°. Наблюдения и осадки: очень густой туман. Видимость всего 400 ярдов. Скорость сократилась до двух узлов.

Прошлой ночью собрали тела девяти наших братьев и сестер и ныне утром предали морю. Кармоди, Когген, Дезмонд (двое), Долан, Марнихан, О’Брайен, Рурк и Уилихан.

Сегодня днем в полумиле от судна был замечен огромный торос (айсберг) — величиной примерно с высотный лондонский дом. Трюмные пассажиры высыпали на палубу полюбоваться им, поскольку никогда прежде не видали этакого зрелища.

Кок, Генри Ли, пришел ко мне с предложением, как облегчить страдания трюмных пассажиров, не вводя компанию в расход (Боже упаси). Порой после обеда и ужина на тарелках пассажиров первого класса в обеденном салоне остается недоеденная пища. Кости, хрящи, чешуйки и прочее, но бывает и кожа, и жирные куски рыбы. Кок предложил не выбрасывать эти объедки и не скармливать свиньям (как обычно делается), а варить из них похлебку для голодных и тем самым поддержать их. Я счел это предложение милосердным и согласился. (Поистине каждый христианин должен устыдиться, что язычник выказывает более сострадания, чем многие из спасенных.)

Сегодня вечером на корабле стоит непонятная и премерзостная вонь. Я не имею в виду обычный запах, исходящий из трюма, несчастные пассажиры которого выживают как могут: я говорю о подлинном зловонии. Это неописуемо.

Я велел отдраить все судно морской водой с уксусом, но отвратительный запах чувствуется даже сейчас, когда я пишу эти строки. Я впервые сталкиваюсь с подобным гнилостным зловонием, какое, должно быть, исходит от выгребных ям запущенных скотобоен. Ни в пассажирском, ни в грузовом трюме ничего тухлого не обнаружено. Ума не приложу, как быть: вонь беспокоит пассажиров и некоторых матросов. И то, что именно в такой день нам довелось столкнуться с подобным явлением, обстоятельство поистине неудачное и неминуемо посеет тревогу.