Тим - Александр Цзи

— Подождите!

Матерь уже уходила, но обернулась.

— Чего ждать-то? То ты торопишься, то медлишь, Тим. Ты разве не понял, что не враг я тебе? Если все же не желаешь оставлять Владу, я держать и уговаривать не буду. Только сам видишь — слабая она, и с каждой минутой хуже ей становится. Хочешь остаться — останься. Хочешь ехать — езжай. У моря и встретимся.

— Обещаете? — хрипло спросил я. — Обещаете, что мы встретимся у моря?

Матерь рассмеялась. Смех у нее был звонкий и приятный.

— Обещаю-обещаю! Ну что, пообедаешь с нами? Или переночуешь, может быть? Нет? Ну тогда пока, до встречи, у меня дел много. Видишь, ребятни сколько? Кроме Охотницы, Балагура, Певуньи и Зрячего еще и Лозоходцы, Заклинатели и Сеятели прибавились. Не забудь только вещи Влады оставить — у нее ведь есть свои вещи?

На полном автомате я открыл багажник и достал дорожную сумку Влады, которую та взяла в доме отчима. Коробка с кубиками и шашки лежали в углу багажника отдельно — не поместились в сумку. Я вытащил и коробку, и шашки, осторожно положил их на сумку. Подбежали ребятишки, ловко утащили все эти небогатые пожитки.

В башке у меня царил хаос, я никак не мог собраться с мыслями. Как-то неожиданно мы расстались с Владой. Я понимал, что у Матери ей будет лучше… наверное, лучше. Влада болеет, а я не могу ей помочь. Матерь может. Эта женщина не гонит меня, и я мог бы жить здесь эти недели, но… что-то толкало меня вперед. Планы, о которых я ничего не знал.

Не надо драматизировать, одернул я себя. У моря встретимся, Матерь так сказала. У меня нет причин ей не доверять.

— Я вас видел во сне, — выпалил я вслед Матери. — Вы сказали, что мы встретимся, и вот мы встретились…

Матерь выслушала с неприкрытым интересом. Вслух вполне искренне поразилась:

— Надо же!

— И еще вы сказали, что мне предстоит выполнить много задач. А последняя будет какая-то плохая… С кровью и слезами. Мне верить этим словам?

Матерь подумала секунду. Посерьезнев, сказала:

— Сны — личное дело каждого. Вопрос в том, веришь ли ты сам себе.

***

Матерь ушла вслед за ребятней и Владой в автобус. Даже не попрощалась, не дала какой-нибудь мудрый совет. Словно считала, что я сам лучше всех знаю, что мне нужно. Собственно, так оно и было — я один отвечал за свою жизнь, и никто больше.

Подумалось, что надо бы попрощаться с Владой, но она ушла, не оглянувшись. Она всегда была не в себе, а в последние дни слабый огонек ее разума и вовсе почти погас.

И Матерь, и весь ее детский сад внезапно потеряли ко мне интерес, занялись каждый своим делом. Кто-то собирал ветки для костра, кто-то тащил воду в ведрах из ручья. Таня уже исчезла за пригорком со своим луком. Только Зрячий Толик продолжал безмятежно созерцать неровный горизонт.

Я помялся. Затем пожал плечами и сел за руль. На юг, к морю!

Отъехав километров на сорок пять, я остановился на обочине в редком лесочке. Вышел из машины и забегал туда-сюда.

Почему я не остался? Это было бы самым лучшим выходом из ситуации! Я был бы рядом с Владой и в безопасности — что-то подсказывало, что Матери не страшны какие-то зачуханные Бугимены и даже Орда. Пожил бы среди этих фриков-язычников, разузнал бы, что к чему. В коммуне жить опять-таки веселее, чем одному ехать на юг…

Но я не мог иначе, это было понятно с самого начала. Я стремился на юг, потому что так сказали мои родители. Мои папа и мама, которые остались там, в нашем родном городе. А я пообещал их спасти, хотя не имел представления о том, как это провернуть. Видимо, в моей тупой голове юг и спасение родителей как-то переплелись, сцепились друг с другом; невесть отчего я внушил себе иррациональную идею, что как только доберусь до этого гипотетического юга, как только выполню поручение родителей, то сразу пойму, как их спасти.

Вот ведь глупость!

Я никогда — никогда! — не спасу родителей. Возможно, их поздно спасать, потому что они уже совсем перестали быть людьми. И забыли меня.

А на юге нет никакого решения моей проблемы.

Меня раздирали все эти мысли и чувства, и беспомощность, и — я почти забыл о нем — ощущение нарастающего одиночества. Я плохо понимал, что делаю. Бегал вокруг машины, разговаривал сам с собой, пинал колеса. Потом зашел в лес — в десяти метрах от машины открылась узкая дорога, поперек которой валялась молодая сосенка, поваленная, судя по всему, ветром.

Ветер и сейчас налетал порывами, шумел в усыпанных молодыми листочками ветвях. Солнце то исчезало за облаками, и мир становился пасмурным, то появлялось, и простор заливали яркие лучи.

Я и не подозревал, как привязался к бессловесной Владе и Котейке. Когда живые души рядом — и неважно, разговорчивые они или молчаливые, — жизнь наполняется смыслом. Понимаешь, что живешь не зря, чувствуешь свою нужность. А когда ты один, на тебя наваливаются страхи похуже всех Оборотней и Буйных вместе взятых…

— Твою мать!.. Скотина! Блядство! — выкрикивал я, срывая злость теперь уже на поваленной сосенке. Пинал ее, отрывал мелкие ветви, бессвязно матерился и вообще — вел себя как полная шиза.

Мне надо было выплеснуть накопившиеся эмоции, иначе бы мозги потекли. Требовалось побесноваться, пока тебя никто не видит…

Хоть какой-то есть плюс в нашем новом мире — бóльшую часть времени ты один и можешь делать всё, что угодно…

— Извини, братиш, что прерываю…

Я подскочил на метр, схватился за рукоять пистолета в наплечной кобуре под ветровкой. Автомат я оставил в машине — надо же, совсем ум и осторожность потерял! Пистолет, как назло, застрял, и мне пришлось его дернуть несколько раз. Выхватив, наконец, оружие, я прицелился в стоящего в лесу за поваленным деревом человека — высокого, сутулого, в камуфляже. Долго он там торчит?

Увидев пистолет, он шустро спрятался за ствол растущего поблизости клена.

— Воу-воу, тихо, братиш! Убери пукалку, я ж тебе не враг!

— Чего тебе надо? — невежливо спросил я, не собираясь убирать “пукалку”.

Чел за деревом вроде бы был не вооружен и следил за мной какое-то время — хотел бы убить, убил бы. Но я разозлился и готов был его зашибить только за то, что не