Новый Мир. № 10, 2000 - Журнал «Новый Мир»

Однако в последнюю перед днем выборов пятницу случилось невероятное. По городу вдруг понесся слух, что утром, в 7.20, я выступил по местному радио и практически отказался от борьбы. Сказал, что недостоин быть во власти. Мне звонили безостановочно незнакомые люди, обзывали Иудой.

— Тебя что, они купили?!

— Кто?! Я не выступал!

В 12 часов дня выступление повторили — да, этот голос был похож на мой. Из «моих» слов следовало, что только коммунисты имеют право на власть, у них опыт. «А я кто? Геолог. Мое дело открывать для народа месторождения…»

Что за бред?! Этих слов я нигде никогда не говорил! Но мне позвонила даже бывшая жена, повторила упреки, которые уже довели меня до потемнения в глазах… Звонили учителя, журналисты…

Мой голос теперь в городе знали многие, и люди были уверены: это я, это мой голос!

Ко мне стучались. Пришел какой-то бородатый парень, физик с магнитофоном, стал объяснять, что из моих всяких-разных выступлений могли надергать куски и склеить. Но все равно не получилось бы того, что звучало по радио!

Друзья из экспедиции поехали на радиостудию выяснить, откуда взялась запись. Им ответили, что в 7.00 пленку с текстом на студию принес такой же, как они, геолог, показывал удостоверение помощника кандидата. Кто, какой геолог, какой помощник?! Из наших никто не ходил на радио!

— Но голос вашего кандидата? — спрашивали на радио. — Это же он?

И снова крутили пленку, и мои соратники только вздыхали да зубами скрипели.

Ничего себе шуточки!

Но я-то почти сразу понял: это гениальная подделка моего знакомого Ильи Лазарева. Да кто поверит? И все же стал наконец что-то объяснять группе поддержки:

— Понимаете… есть у меня знакомые… я не могу сказать, где он работает… — Потом те же слова — прибежавшим ко мне журналистам, но эти только ухмылялись…

Старая геологиня Евгения Николаевна встала со стула, погасила окурок, сплюнула и прохрипела:

— Скажи уж честно — сдрейфил! — И ушла.

Что мне оставалось делать? Вечером в пятницу бегать по городу, кричать, что я не верблюд? А в субботу и вовсе нельзя агитировать. Можно было лишь надеяться, что люди поймут, что имели дело с подделкой. Все-таки я не совсем так произношу букву «с» — Илья Лазарев слегка шепелявит из-за своего зуба… да и говорю я медленнее… а он соорудил речь прямо скорострельную… но, конечно, очень близкую по темпераменту на все мои речи…

В субботу я напился. В воскресенье лежал дома, запершись, смотрел телевизор.

К полуночи сообщили: победил кандидат коммунистов, рабочий Петр Коноваленко — правда, с небольшим отрывом в 3,4 процента. Но победил!

Утром в понедельник я выпил в «Рюмочной» стакан водки и побежал искать встречи с Ильей. Я ему всю морду разобью.

Но Лазарев словно ждал меня — встретился совсем неподалеку от моего дома, на улице. Он был в спортивной курточке с красными полосами (у меня есть точно такая!), в джинсах, в кепке.

— Ты?! — прошептал я, подходя к нему и сжимая кулаки до звона.

Илья улыбнулся, даже просиял: счастлив, мол, видеть тебя. Но как бы только сейчас сообразив, что розыгрыш мне был неприятен, дернул щеткой усов.

— Да ладно, чего ты?.. — И отступил на шаг. — Это ж просто игра.

— Какая игра?.. Какая?.. — Я задыхался.

— Я же знаю — ты не особенно и хотел!.. — тихо втолковывал он мне, оглядываясь на прохожих. — Ты сам признавался!

— Дело не в этом!.. — бормотал я и удивлялся сам себе. Я думал, что, встретив его, буду орать на всю улицу, но слова застревали в гортани. — Вы же говорили — Запад… демократия… а поддержали их. Вам заплатили? Заплатили?

Лазарев потемнел лицом, помолчал, сдерживаясь, и ответил:

— О нет. Я делаю то, что я считаю нужным.

«Но зачем же тогда?..» — хотел я спросить, но уже понял: он отомстил. За отвергнутую дружбу.

Прошло лет семь. Я был в командировке в Мексике — тамошнее правительство пригласило группу российских геологов для переговоров с их Министерством недр. Здесь прознали, что мы практически бесплатно помогли Кубе отыскать весьма важные руды, и, видимо, были заинтересованы в контактах с сибиряками.

Мы жили в гостинице в центре Мехико, слегка задыхались (город расположен на два километра выше уровня моря), да и дружеские возлияния нас утомили. К слову сказать, более мерзкого напитка, чем пулькэ (водка из кактуса), я в жизни не пил, сколько ты ни выжимай в стакан лимонов.

С нами все эти дни была миловидная переводчица Светлана — дама с голубыми волосами, но с юным личиком. И я почему-то разлился соловьем перед ней — рассказывал о красотах Сибири, а она изумленно ахала.

И вот в одно из наших деловых, с коньяком и пулькэ, заседаний я увидел буквально против себя, через стол, смутно знакомого господина. Эту смуглоту лица, эти печальные, с мокрым блеском глаза, эту афганскую щеточку усов я узнал мгновенно. Передо мной сидел Илья Лазарев или кто он в самом деле. Мой землячок слегка раздался, был с брюшком, на темени у него, в кудрях, похожих некогда на мои, блестела лысинка. Впрочем, как ныне и у меня.

Мы встретились глазами, но он бесстрастно выдержал взгляд. Мне пояснили между делом, что господин Лазарев — все-таки Лазарев — работник посольства, что он уполномочен встретить нас завтра на выходе у отеля и провести на прощальный обед к первому секретарю посольства.

Вечером в гостинице я посмотрел телевизор и лег спать, чтобы выспаться (впереди — важная встреча, да и перелет через океан), но среди ночи в дверь мою тихо постучали.

Теряясь в догадках, кто бы это мог быть, наверное, кто-то из геологов, я, не включая света, открыл дверь — ко мне проскользнула женщина в халате, со светлыми в сумраке волосами. Светлана?

— Это я, — прошептала она и засмеялась. Она в темноте не разглядела моего недоуменного лица. — Когда ты позвонил, я уже легла.

Я ей не звонил.

Она, хихикая, прильнула ко мне.

— И это правда — у тебя драгоценные камни с родины?

Ни о каких камнях я ей нигде не говорил.

— Как же ты провез? С диппочтой договорился?

— Да, — буркнул я.

— А какой мне подаришь? Говоришь, синий?

У меня действительно всегда был с собой кристалл синего сапфира, никакой, правда, не драгоценный камень, просто талисман, я о нем часто говаривал друзьям…

И до меня наконец дошло: эту встречу подстроил Илья…

На следующий день за обедом в посольстве я время от времени поглядывал в его сторону — Лазарев на этот раз оказался поодаль от меня, он разговаривал по-испански с гостями из мексиканского правительства, примеряя огромное сомбреро, хлопая их, как и они его, по спине. Илья выглядел веселым, занятым, мы долго не встречались глазами, но вот он поймал мой взгляд и еле заметно подмигнул. И дернул щеткой усов и сверкнул зубом, но зуб у него был уже не золотой (золотой зуб смотрится ныне пошловато), а белый, фарфоровый.

Но почему же он не бежит на Запад? Здесь это просто. Он же так хотел… Что изменилось, мне этого уже не понять…

А надо мной он, собственно, и не подшутил — просто напомнил о себе, показал класс.

Солнцев Роман Харисович родился в 1939 году. Закончил физмат Казанского университета. Автор книг «День защиты хорошего человека», «Две исповеди», «Имя твое собственное» и др. Печатался в журналах «Новый мир», «Нева», «Юность». Живет в Красноярске.

Сергей Хомутов

У темной двери

Угрюмое время грызет кирпичи, —Ты слышишь прерывистый скрежет в ночи,Ты видишь зазубрины каменных стен, —Печальней давно мы не видели сцен.Но только ли время? Не мы ли, не мы льПолмира истерли в холодную пыль,Полмира до красной крупы истолкли,Добро, остальное еще не смогли.И смотрим с дебильно-умильным лицом,Как рушится храм или попросту дом…Вбиваем, вбиваем за клинышком клин,Вот так и живем — от руин до руин.

Неужели не будет спасения? —Вопрошаю, не зная кого.Бесполезны мои угрызения,Если слово молитвы мертво.

Мы посты позабыли и празднестваПревратили в единый содом,Мы добились безбожного равенства,Не предвидя, что станет потом.

Не лампадно уже и не ладанноСреди наших задумчивых мест.Прошлой ночью со Спаса негаданноПал, обрушился на землю крест.

Чаша выпита или не допита,Кто ответит и есть ли ответ?Все величье вселенского опытаСведено до мгновенных примет.

Диким тленом безверья подточенный,Мир теряет остатки души.Хорошо еще крест позолоченныйНе стащили в утиль алкаши.

Что за веру народ исповедует?Убивает, крадет, предает…Что за этим предвестьем последует —Рухнет храм или небо падет?

Где слова дорогие, насущные, —Их сказать бы себе поутру.Только губы мои непослушныеКаменеют на черном ветру.

В мире людном, гудящем, как вече,Звездной ночью и солнечным днемКак живется тебе, человече,Замурованный в теле моем?Я пойму твои мысли, быть может,Не таясь в отрешенной тиши,Что печалит, мучительно гложет,Откровенно, открыто скажи.Кто ты — сгусток безмолвья и речи,Отзвук неба и вечных могил?Слишком много противоречийТы явленьем своим породил.Кто ты — свет удивительной силы,Что возвысит собой бытие,Или тьма, что меня поглотилаИ присвоила имя мое?

Мы пришли сюда случайно, —Слуги жалкого наследья,И стоим у темной двери,Сделать не решаясь шаг.В тихом здании часовниПрошлые живут столетьяИ сегодняшние мышиПо сырым углам шуршат.

Может, и не делать лучшеЭтого слепого шага,Мы никто уже на светеДля молитв и для мышей.В нашей сумочке холщовойПлещется дурная влагаИ еще хранится многоВсяких низменных вещей.

Знать, не будет в наших судьбахНикакой уже находки,Не забрезжит в наших душахПрошлого заветный свет.Возле старенькой часовниРазопьем бутылку водкиИ пойдем своей дорогой,На которой Бога нет.

Переполнены крамолойАж до самых до печенок,Все из пустоты и браниДа каких-то мертвых фраз.Из глубокой тайной норкиВыйдет маленький мышонокИ, творя нам вслед молитву,Перекрестится за нас.

Зрелых годов касаниеЧетко вполне уже.Тихое созерцаниеСтало милей душе.Прочь суету бумажную,Каменную тщету!..Снова тропою влажноюК дальним полям иду.Словно бы там,За далями,Там, в уходящем дне,Пламя исповедальноеВдруг засветилось мне.То озаренье высшее,Где за стремниной лет,Тьму до конца испившая,Жизнь переходит в свет.

Алексей Слаповский