Неадекват (сборник) - Максим Кабир

Стараясь не звякнуть металлом о фарфор, закрываю блюдо.

Мне дурно, и я не разрешаю догадке даже на секунду угнездиться в сознании.

Красное мясо. Красные мысли. Как жаркие угли в камине, перед которым лежат двое, слившиеся воедино.

Бесплотная тень

Много дней я остаюсь бесплотной тенью.

Именно это позволяет невидимкой пройти сквозь клыкастые стены и увидеть то, что определит нашу дальнейшую судьбу…

Меня не привлекают к работе, не нагружают рутинными обязанностями.

Опекают и откармливают.

Это называется «реабилитация». На фоне мучений, перенесенных в комнате с каменными стенами, она кажется извращенной и циничной.

По словам Феклистовой, Колюнечка скучает по своему репетитору и хочет вернуться к урокам. В ответ едва не рычу диким зверем. Марина все так же бросает на меня полные вожделения взгляды, но я встречаю их с прохладой и невозмутимым упорством импотента.

Окружающие снова начинают завидовать – теперь по причине того, что я отлыниваю от тяжелых работ. С исчезновением Санжара нагрузка на Пашка и Чуму возросла, и я ничем не могу им помочь. Чтобы хоть как-то снизить градус напряжения, стараюсь меньше попадаться другим на глаза. Во время дневных перерывов ухожу гулять по дому или во двор. Возвращаюсь в подвал, когда мужчины и женщины заняты по саду или кухне…

Брожу по этажам и анфиладам, словно призрак старого замка.

Несколько раз встречаю Константина. Молчаливого, равнодушного, грызущего фисташки вместе со скорлупой. Он бесшумен, задумчив и отстранен.

Вижу в окне второго этажа Петю, пожирающего фиолетовые ягоды из глубокой стеклянной миски. В этот день к нему – уже второй раз на моей памяти – привозят проституток. Совсем юных еще девчонок, чьи глаза знакомо замутнены.

Сутенеров на территорию не пускают, всеми расчетами занимается Эдик. Он же затем провожает девчонок, измотанных и едва держащихся на ногах. Гоню из головы картину – юные обкуренные куртизанки ублажают толстозадого сибарита, даже не пытаясь вынуть его тушу из коляски. Давлю толчок тошноты и шагаю к яблоневой аллее.

Жанна приветливо машет с балкона, но я делаю вид, что не заметил.

А еще за несколько суток «реабилитации» встречаю Себастиана.

Тело отказывается подчиняться, и я чуть не обгаживаю штаны. Гитлер, взглянув на меня, как на пустое место, спокойно проходит мимо, скрывшись в коридорах усадьбы. Мигом теряю интерес к изучению репродукций, спешно возвращаюсь в подвал и еще пару часов не могу прийти в себя. Блохи под кожей, успокоившиеся было в последнее время, снова начинают бешеный танец. Урок усвоен, и одна мысль о побеге вызывает у меня зубовную дробь…

От того, что я много сплю днем, ночи проходят тяжело и потно.

Подолгу ворочаюсь в кровати под храп соседей. До рассвета читаю с фонариком. Осторожно, куда дотягивается рука, ощупываю рану на спине. Шрамы от укуса в шею почти зажили, оставив после себя тонкий желтоватый пунктир.

Почти каждую ночь, едва начиная соскальзывать в тревожную дрему, я вздрагиваю и открываю глаза. Боюсь увидеть в изножье молчаливого Константина, спустившегося в подвал за очередным слугой. Вспоминаю день, проведенный всей бригадой натощак. Вспоминаю Эдика, брезгливо сложившего жареное мясо в целлофановый мешок и ушедшего к печи для мусора.

Константин не появляется.

Однако бессонница позволяет мне узнать, куда время от времени наведывается домоуправляющий…

Жернова

Вероятно, он просто привык, что желание проследить за ним в принципе неспособно родиться в бетонных застенках подвала. Особенно в голове того, кто перенес бесчеловечное и весьма болезненное наказание. А потому по коридорам нулевого этажа старший лакей идет без оглядки, даже не пытаясь скрываться или высматривать хвост.

Крадусь за ним. Бесшумно, осторожно.

Кроме любопытства, в голове бьется мысль, пока не способная окончательно сформироваться. Я точно знаю, что слуга-надзиратель причастен к тайнам дома. И вдруг ловлю себя на том, что до предательской дрожи в руках хочу выяснить, каким образом…

Сначала мне кажется, что содомит направляется в пыточную. Кажется настолько ярко, что чуть не разворачивает на месте, заставив с воем бежать. Но затем иллюзия проходит – ведь я совершенно не помню дорогу до комнаты с дыбой…

Дороги Особняка странны и неподвластны пониманию. Словно тот постоянно перетекает из формы в форму, меняя местами дверные проемы и площади комнат. Например, зал, в котором я веду уроки, на первом занятии был вдвое больше последующих. На паркет балетного, куда я дважды втирал целую банку мастики, в третий раз ушла лишь половина заготовленной мази.

Одно время я даже пытаюсь набросать на салфетке некий план. Но вскоре оставляю это бесплодное занятие. Неоднократно выяснив, что в корне неверно помечаю расположение комнат и лестниц второго и третьего этажей…

Узким душным коридором Эдик огибает просторный гараж на семь машин.

Лазейка напоминает проходы в дворцовых стенах, в которых классики литературы обыкновенно прячут шпионов и соглядатаев. Каждые пять-шесть шагов над головой загораются маленькие энергосберегающие лампы, реагирующие на движение.

По винтовой лестнице объект моего внимания спускается на еще один уровень. Двойное дно подвала, о существовании которого я даже не подозревал. Минует еще один короткий отрезок бетонного лабиринта, идущий слегка под уклон, достигает тупика с дверью. Сует руку за отворот рубахи, вынимая увесистый серебристый ключ на цепочке. Мы примерно под южной частью гаражного зала. А может, под казармой, где сейчас спят и ничего не подозревают остальные крепостные…

В полумраке щелкает замок, скрипят петли. Прикрыв за собой дверь, мажордом исчезает в комнате. Сквозь щель у порога бьет яркий луч света.

Подхожу, прислушиваюсь.

Шуршание одежды и шаги кажутся вероломно-оглушительными. Встревоженно озираюсь, в красках представляя Себастиана, притаившегося за углом. Но коридор пуст, как и моя душа. Ворот майки становится нестерпимо узок и натирает кожу. Слипшиеся от пота волосы лезут в глаза. Здесь прохладно, и пробивающий взмокшую спину сквозняк намекает на застуженные мышцы.