Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Радовали глаз красочные гирлянды, для каминов запасли пять поленниц; для участия гостей в святочных обрядах и маскараде Двенадцатой ночи изготовили множество серебряных масок. Королевские менестрели репетировали ежедневно по нескольку часов, а сам я, вспомнив молодость, написал три новых сочинения — одно церковное песнопение и две баллады.

Я разослал приглашения на рождественские празднества, и со всей Англии в Лондон съехалась высшая знать, чтобы поприветствовать новую королеву. Томасу Говарду, герцогу Норфолку, исполнилось уже шестьдесят пять. На его продолговатом лице с выступающими скулами и резко очерченным носом застыло печальное выражение. Чарлз Брэндон, герцог Суффолк, растолстев, стал похож на медведя. В его прилизанных волосах и бороде поблескивала серебристая седина. Неужели я окончательно простил ему то, что он так быстро женился после смерти Марии? Наверное. Прости же и ты меня, добрая Дженни, ибо эти два года показались мне за два месяца…

Говард и Брэндон — лишь они двое остались из старого могучего леса моих соратников. Но эти молодцы возвышались над остальными, будто крепкие дубы. А прочие, «кавалеры деликатной формации» вроде Педжета, Райотесли, Саутгемптона и Одли, до старости будут напоминать худосочных щенков. Сколько бы высоких титулов ни подарила им судьба, они останутся придворной мелочью, не более. Настоящие мужчины, такие как Мор и Уолси, канули в прошлое, и на замену им не нашлось ни одного человека такого же достоинства и размаха.

«Что за стариковские мысли!» — укорил я себя. Более того, они вовсе не уместны для жениха, ожидающего прибытия невесты. Нет, пусть многое изменилось, зато живут и процветают добродетели, в нас еще теплится огонь жизни, и мы можем тряхнуть стариной и славно отпраздновать Рождество.

Но так уж случилось, что мне пришлось отмечать его по-холостяцки. Ибо из-за сильных ветров суда не могли пересечь Канал, и королевский конвой из пятидесяти кораблей — с леди Анной на флагмане — достиг Англии лишь на третий день после Рождества, то бишь двадцать седьмого декабря.

Я, конечно, смеялся и шутил, но душу разбередили печальные воспоминания о зловещем запаздывании Екатерины Арагонской…

Нет, опять, ну что за старческая манера: во всем видеть дурные предзнаменования и сжиматься от страха, словно провинившийся пес! Пусть себе поднимается ветер! Что особенного? Мужчина способен противостоять бурям, что посылает ему судьба, он умеет ждать своего часа. Какие бы ураганы ни бушевали вокруг, я все равно выйду победителем из любого испытания.

Переправа славной леди Анны через Канал до кентского порта Дила заняла всего лишь пять часов (вот — разве это не добрый знак?). Ее по-королевски встретили герцог Брэндон с супругой, епископ Чичестера, рыцарский эскорт и «цвет придворных дам Кента», как романтично отозвался о последних Генри Говард. Кортеж проводил Анну вместе с ее фрейлинами и свитой в Кентербери, где их приветствовали родовитые прелаты Англии во главе с архиепископом.

Еще на день задержало ее в Кентербери безумие снежной бури, но, как только небеса прояснились, герцог Норфолк, лорды Дакр и Маунтджой вместе с их рыцарями и оруженосцами постепенно влились в толпу встречающих, и вскоре Анну сопровождала настоящая триумфальная процессия. Однако в канун января их вновь остановил снегопад. И всей честной компании пришлось отпраздновать начало 1540 года за крепкими стенами Рочестерского замка, в тепле и уюте, а я отмечал его в Хэмптон-корте.

Но когда пробила полночь, я невольно позавидовал всем тем, кому повезло раньше меня узреть мою невесту. А их набралось уже несколько сотен. Надо бы мне повидать Анну до того, как я официально встречусь с ней на глазах у всего Лондона на тщательно подготовленной Кромвелем церемонии. Так я и сообщил Краму, который тут же ответил мне страдальческим взглядом.

— Но ведь церемония… — начал он.

— Ладно, я все понимаю! Мне предстоит сыграть роль разряженной куклы, марионетки, торжественно выведенной на встречу с другой марионеткой. Уже подготовлена сцена, срезан весь дрок и прочие сухие цветы между Блэкхитом и Гринвичем. Но, Крам, все эти красоты не могут пробудить любовь!

Он поморщился, услышав мои слова.

— Как раз таки могут. Более того, ничто иное не пробудит ее… в ваших подданных. Они любят глазами. Им хочется увидеть золото, серебро, рубины, сапфиры и изумруды. Народ желает любоваться рыцарями в праздничных доспехах, на ладных скакунах, украшенных блестящими гирляндами. Такое зрелище, сир, мигом растопит сердца англичан.

Почему же тогда роскошная коронация не помогла Анне Болейн? Ее не стали меньше ненавидеть. Я не нуждался в ответе, понимая: люди раньше меня сообразили, что она порочная ведьма.

— Но мне-то, Крам, не нужно представление! Мне необходимо, чтобы любовь запылала в моей душе!

Он ошеломленно взирал на меня, силясь понять, о чем я говорю.

— Простите меня. Я полагал, что вы… переросли такие потребности.

— Вы полагаете, что я слишком стар?!

Болван! Полный идиот! Намекнуть на мой возраст! Как он смел так обидеть меня!

— Нет, ваша милость. Я думал, вы оцениваете опасность искренних чувств.

Я был обескуражен. Гнев утих, и мной овладело любопытство.

— Опасность? Прошу, продолжайте. Поясните-ка мне ваши взгляды.

Кромвель тут же насторожился. Казалось, он надел защитную маску.

— Нет-нет, не бойтесь. Выскажитесь откровенно.

— Я имею в виду, ваша милость, что ваше желание любить и быть любимым является слишком ненадежной нитью, вплетенной в богатую во всех прочих отношениях ткань вашей судьбы. Я надеялся, что вы избавились от нее… подобно тому, как портной выдергивает наметку из великолепной мантии — дабы ни одна мелочь не ослабляла общего впечатления.

— Так вы считаете, что любовь — это слабость?

— Да, если исключительно эта потребность может оживить человека, поднять его дух. Она навешивает на него оковы, и он зависит уже не только от Господа, от Христа, пищи, воды и солнечного света, необходимых для существования. Свободной личности нужны лишь эти пять элементов. А вам — шесть. И поэтому вы не свободны, вы вассал любви.

Я не нашелся что ответить.

— Тем не менее я желаю увидеть Анну заранее и без свидетелей, — упрямо повторил я.

Ночью, уединившись в опочивальне, я долго смотрел на миниатюрный портрет Джейн, но затем решительно закрыл медальон. Я понял: пора расстаться с ним, у меня всего через несколько дней будет новая жена. Странно, почему Крам считал облагораживающее чувство любви опасной слабостью? Я всегда имел противоположное мнение, полагая, что она придает нам новые очищающие силы. Любовные муки толкали меня на истинные подвиги. Более того, я не мог представить одного без другого. Лишившись предмета страсти, я впадал в праздное безделье, терял цель в жизни… и с внутренним трепетом ждал появления свежего чувства — так попавший в штиль корабль не может плыть, покуда ветер не наполнит его паруса.

Безрадостен вид судна с бессильно повисшими, сморщенными парусами. Но такая аналогия не всеобъемлюща, в ней нет жизненного начала… Я стремился к любви, ибо она пробуждала во мне все лучшее, делала меня тем человеком, каковым меня задумал Бог. Каждый мужчина возвеличивает любимую, называя ее своей спутницей и супругой. Так распорядился Господь. Ненормален именно Кромвель с его приверженностью к холостяцкому одиночеству.

Я поцеловал миниатюру Джейн, с особой нежностью вспоминая ее прекрасную белую кожу. В этом крошечном портрете Гольбейну удалось великолепно передать ее черты. Я мог бы быть счастливым с Джейн… Я был счастлив. Но отказ от поисков нового счастья, отказ от жизни — не это ли на самом деле признак слабости?

Да, завтра же я отправлюсь навстречу судьбе. Я брошу вызов снегопаду и неожиданно нагряну в Рочестерский замок. Анна вряд ли ожидает меня, и у нас с ней появится маленький радостный секрет.

Но пора спать. Я поднялся к кровати по трем ступенькам и призвал Калпепера. Он вошел улыбающийся и раскрасневшийся. Я велел ему принести меховые одеяла.

— Давайте соболиные, нынче ночью они мне пригодятся.

Вой ветра за окнами заглушал потрескивание дров в камине. Томас приблизился и старательно укрыл меня темным шелковистым мехом.

— И подбросьте немного мирры в огонь, — приказал я. — Все-таки у нас восьмой день Рождества.

Он усмехнулся, наверное подумав, что моя причуда расточительна.

— И себе возьмите немного, — в порыве щедрости добавил я. — Пусть все слуги моих личных покоев порадуются аромату вместе со мной. Впереди новая жизнь!

XXII

Рано утром я по-прежнему горел желанием поехать к Анне (зная, что утро вечера мудренее, я предпочитал давать своим порывам передышку на ночь, и частенько мои намерения менялись с восходом солнца), поэтому разбудил восьмерых придворных моего ближнего круга и приказал им собираться в Рочестер. Путешествие наше не должно занять много времени — снегопад прекратился, и мы приедем в замок засветло. Ледяная корка похрустывала под копытами бодрых лошадей, и я вдруг почувствовал, как нарастает мое возбуждение. Это удивило меня, поскольку я давно мысленно похоронил эту способность. Пытаясь совладать с собой, а заодно и с бурным, опьяняющим оживлением, я испытал замешательство и болезненный страх потерять вновь обретенную силу. Но в итоге, отбросив тщетные сомнения, я отдался на волю чувств, и меня захлестнули волны одуряющего предвкушения любви.