По следам неведомого - Ариадна Громова

"Видите, какая умница наша "Железная маска"? - писал Соловьев. - Ведь это она сортирует предметы - хорошо очиненные карандаши в одну кучку, с обломанным грифелем - в другую; кроме того, она вынимает перья из ручек и старательно протирает их. Но вы не думайте, что она способна только на канцелярскую работу. Ничуть! Она роет землю, таскает тяжести, быстро ходит по лестницам... О, это настоящее чудо! И ей не страшна никакая Черная Смерть. Эта умница пойдет в храм с небольшой тележкой на роликах и по моей команде вынесет оттуда все, что там оставили небесные гости. (За исключением, конечно, радиоактивного вещества - тут мы еще не придумали, как поступить). А мы в это время будем сидеть где-нибудь наверху, хотя бы в той котловине, которая так заинтересовала Милфорда, или еще где-нибудь и рассматривать обиталище Черной Смерти на экране телевизора. А потом мы попросим "Железную маску" выйти из храма, вытащить тележку, поплотнее закрыть за собой дверь - и готово! Получим то, что она там достала. Наша умница ведь вся сделана из особого рода пластмасс. Так что мы ее просто отмоем хорошенько и сможем опять здороваться с ней за руку и даже гулять в обнимку".

Я отложил письмо. Мне было грустно до боли. Да, они-то войдут в храм! Ах, Монти, Монти, зачем вы поторопились! Мы бы сейчас вместе были там и смотрели, как чудесный робот орудует в этой смертоносной мгле, как под белыми лучами его фонарей возникают на экране телевизора неровный каменный пол, и круглый блестящий купол, и странные разноцветные приборы, и детали каких-то неземных механизмов... может быть, остатки разобранного на части космического корабля... Да, Маша права: я никогда, до самой смерти не забуду Милфорда. Как поступил бы он, если б знал о существовании "Железной маски"? Ведь, наверное, подождал бы все-таки, не стал бы попусту рисковать жизнью... Он же догадывался, что там такое, - неспроста устроил себе какую-то примитивную защиту... Марлевая маска и перчатки против всемогущей Черной Смерти... бедный Монти! Ну, подожди ты, проклятая, попробуй-ка справиться с нашей "Железной маской"!

Можете себе представить, с каким нетерпением ждал я новых писем! Соловьев писал часто, рассказывал о монахах-наблюдателях, о сборах в экспедицию, восхищался красотой гор и ласковым обращением местных жителей. Потом пришло письмо из Намче-Базара; там оставался базовый лагерь, а экспедиция шла уже прямо к таинственному ущелью.

Маша читала все письма Соловьева, читала книги по астрономии. Мне казалось, что она молчит просто из упрямства. Ведь не могла же она не понять, какое важное дело начинается на ее глазах? Просто ей обидно, что я как будто изменил литературе и журналистике, без всяких колебаний бросил даже и думать пока об аспирантуре, и что вся наша с ней жизнь пойдет теперь неизвестно как. Мне как-то даже в голову не приходило, что те факты и аргументы, которые совершенно убедили меня, могут не подействовать на Машу. Одно дело - ученые-консерваторы. У тех убеждения (или предрассудки) уже сложились, им трудно отказаться от них даже перед лицом очевидных фактов. А Маша - какие у нее могут быть убеждения или предубеждения в астрономии? Просто - упрямство. И, как это ни горько, - забота о личном спокойствии и благополучии (личном - включая меня). Я, наверное, был несправедлив, думая так, - но уж очень мне тогда обидно и больно было.

А тут еще это ужасное сообщение по радио! Я себе просто места не находил с тех пор, как услышал его. Никакие новые открытия меня в те дни не радовали.

Вот что произошло. Однажды поздно вечером мне позвонил Григорий Львович Бершадский, заместитель Соловьева. Мы с ним часто перезванивались, сообщали друг другу новости: он - о делах обсерватории, а я, в свою очередь, рассказывал, что пишет Соловьев (в обсерваторию он писал короче, сообщал только самое главное). Бершадский рассказал мне о новых вспышках на Марсе, принес даже фотографии, чтоб мне было понятней. Он извещал меня о том, как идут дела с исследованием пластинок, точнее говоря - одной пластинки и прибора (талисман Анга, как уже говорилось, взял с собой в экспедицию Соловьев, а одну из гладких желтых пластинок, во всем похожую на другую, оставили на хранение в обсерватории - для контроля).

Пластинка упорно молчала. Что только с ней ни делали, а она оставалась такой же безмятежно ровной и чистой, все так же светилась матовым теплым золотом. Некоторые из исследователей стали говорить, что, возможно, это просто чистые таблички, предназначенные для записи, а запись еще не сделана. В конце концов, и это было возможно. Но ни Соловьев, ни я не хотели на этом успокоиться, - и пластинку подвергали, по нашей просьбе, все новым и новым испытаниям.

И вот Бершадский, крайне взбудораженный, позвонил поздно вечером и сказал, что хочет немедленно приехать ко мне. Маша пригласила его. Бершадский поверил трубку - и сейчас же позвонил опять. Он спросил, есть ли у меня радиоприемник. Маша сказала, что есть.

- Зачем ему радиоприемник? - недоумевал я. - Новости какие-нибудь, что ли? - И мне стало не по себе. - Маша! Маша, скорее включи приемник, поищи по шкале - может, что-нибудь передают об экспедиции! Или нет, подожди, я сам.

- Маша, а какой у него был голос? Взволнованный?

- Взволнованный. Но, я бы сказала, какой-то обрадованный, - ответила Маша.

Мы уселись у радиоприемника, я начал вертеть ручку настройки.

И вдруг мы услышали печальный и торжественный голос: "Наука требует жертв, - говорил кто-то по-русски с еле заметным акцентом. - И как ни велика наша скорбь о погибших - замечательных сынах Англии и их смелых спутниках, - но мы хотим надеяться, что гибель их не напрасна и что тайна Черной Смерти будет раскрыта".

У меня все внутри оборвалось. Я вскочил и дико уставился на Машу. Она тоже смотрела на меня с ужасом. Что же это? Они погибли? Пропали без вести? Что случилось?

Передача окончилась. Я побежал в коридор и начал названивать в радиокомитет. Там ответили, что никаких новых сведений об экспедиции не имеют, ничего на эту тему не передавали и что, скорее всего, я поймал какую-то зарубежную передачу на русском языке.

Бершадского я встретил чуть ли не воплем:

- Что с ними? Что вы знаете?

Он сам испугался не меньше меня. Нет, он ровно ничего не знал об экспедиции. Я бросился к радиоприемнику. Передача с этой станции прекратилась. Слышалось только глухое жужжанье и потрескиванье. Я в отчаянии махнул рукой. Теперь ничего не узнаешь.

- Да что случилось? - встревоженно повторял Бершадский.

Мы с Машей передали ему услышанные слова... Он судорожно глотнул воздух и тяжело опустился на диван рядом со мной. Помолчав немного, он сказал, что это может быть что угодно: конец какого-нибудь фантастического рассказа, мистификаторская передача... у зарубежного радиовещания свои нравы,. Но мы все еще находились под впечатлением глубокой печали, звучавшей в голосе того, кто выступал по радио. Нет, это не мистификация.