Банда 3 - Виктор Пронин

— Нет, я такого человека не знаю... Хотя нет, вру, знаю. Я его останавливал. Правда, не один, с помощником, но останавливал.

— Это когда вы нас с оконной решеткой облапошили? Неплохо сработано. Вовчик неделю бесновался...

— Вспоминаем дорогу... Что-то у вас было в дороге. Была помеха, не может не быть...

— О! — вдруг воскликнул Круглов и даже приподнялся на подушке. — Точно! Гаишник нас останавливал. Уже в самом городе. Улицы были пустые, Вовчик любит быструю езду, мы, конечно, нарушали — и на красный шли, и на желтый... Это было. И он нас остановил.

— Так, — удовлетворенно проговорил Пафнутьев. — Дальше? Остановил, потребовал документы? Что-то сказал напутственное? Узнал Вовчика?

— Какой-то он был... Привередливый, — Круглов сморщил лоб так, что толстые молодые морщины протянулись над его светлыми бровками. — Что-то он все время хотел... Вовчик не возникал, сидел на заднем сиденье, и я понял, что он там начинает злиться... Но ему нельзя было в этот вечер возникать... Я протянул гаишнику пятьдесят тысяч, он не взял... Документы посмотрел, сказал, чтоб я открыл багажник... А у нас в багажнике уже ничего не было, совершенно, потому что мы за квартал до этого весь лесной мусор ссыпали в ящик...

— Ты показал ему багажник?

— Показал, отчего же не показать...

— Как это произошло? Ты вышел из машины, вынул ключ...

— Из машины я не выходил, — твердо сказал Круглов. — Вовчик не любит, когда я из машины выхожу...

— Как же ты показал багажник?

— Я сказал, что, дескать, если хочешь — сам смотри... Там не заперто.

— И из машины не вышел?

— Нет.

— А он?

— Он не поленился, откинул крышку, осмотрел багажник, помню, даже фонариком присветил... Потом захлопнул, вернул документы и махнул своей палкой... Валяйте, вопросов больше нет.

— Дальше, — тихо сказал Пафнутьев с таким выражением, будто боялся вспугнуть удачу, вспугнуть птицу, к которой подкрался совсем близко.

— Мы и поехали. Миновали перекресток, выехали на нашу улицу, свернули... И...

— И? — повторил Пафнутьев.

— Тогда оно и бабахнуло.

Пафнутьев некоторое время внимательно рассматривал незамутненное раздумьями лицо амбала, бывшего борца, каратиста, боксера, кем-то он еще был, вроде даже десантником — перед разговором Пафнутьев навел справки о Сереге Круглове. Он посмотрел в окно, потом начал рассматривать собственные ладони, будто пытался что-то прочесть по пересеченным линиям, и, казалось, совсем забыл о Сереге Круглове. Но вскоре просветленным взглядом посмотрел на него, словно что-то открылось ему за это время.

— Да, — сказал он беззаботно. — А как выглядел этот гаишник? Старый, в очках?

— Молодой парень, никаких очков, подтянутый... Еще когда он обходил машину, к багажнику шел, я подумал — крепкий парнишка...

— Бородатый?

— Да нет же! Пацан! Хотя... — Круглов задумался, помял большое свое лицо мясистой ладонью, взглянул на Пафнутьева. — Хотя.., знаете... Усы! О! У него большие такие, пушистые усы! Он, видно, любит их, причесывает, на ночь косыночкой перетягивает... Есть такие чокнутые.

— Он был один?

— Да, рядом я никого не видел.

— Мотоцикл при нем?

— Вроде был... Да, в стороне стоял мотоцикл с коляской. Сейчас вот вы спросили, я и вспомнил.

— Он был в форме?

— Конечно! Я бы не остановился, если бы он так, кое в чем... И Вовчик сказал, останови, не возникай...

— Звание его не помнишь?

— Нет, начальник, слишком много хочешь... Какие-то погоны были, точно были, но знаете, место сумрачное, только фонарь в стороне, да и то какой-то худосочный, хилый такой фонарь, мигал все время... Так что о погонах ничего сказать не могу... А это... — Круглов замер и вдруг посмотрел на Пафнутьева почти с ужасом, — это... Вы думаете, он устроил этот прибабах?

— Как знать, — ответил Пафнутьев, поднимаясь и сдвигая белую табуретку к окну. — Как знать...

— Я его найду, падлюку! — проговорил Круг-лов, и только теперь Пафнутьев увидел, что парень далеко не столь добродушен, каким выглядел минуту назад. Теперь перед ним был настоящий боец, не зря Неклясов постоянно держал его при себе. Была в нем какая-то звериная готовность к прыжку. А замедленность, вялость — это маска, это ненастоящее.

— Ну что? — спросил Андрей, едва Пафнутьев сел в машину. — Поговорили?

— Перебросились парой словечек.

— Что-то долго вы перебрасывались...

— Как получилось, — Пафнутьев беззаботно махнул рукой.

— Но все-таки получилось?

Пафнутьев просто не мог не заметить какую-то непривычную настойчивость Андрея. Обычно он в разговорах вел себя сдержаннее, понимая, что знания, которыми обладает начальник, имеют все-таки закрытый характер, не для всех они. А сейчас вот что-то заставило нарушить эти правила.

— Да, — кивнул Пафнутьев, думая о чем-то своем. — Как выражаются в таких случаях... Оперативным путем получены важные сведения... Оказывается, бомбу им подсунули уже по дороге.

— На ходу, что ли? — усмехнулся Андрей, трогая машину с места.

А Пафнутьев, о, этот пройдоха, хитрец и простак почему-то сразу подумал, что вопрос Андрея довольно глупый, в полном смысле слова глупый. Самого же Андрея глупым никак не назовешь. А если человек задает глупые вопросы, значит, у него есть свои причины. Он может, например, прикинуться дураком, может произнести что-то вынужденно, невольно, не понимая вещей, о которых судит... Но все это для Андрея не подходило. У него скорее всего была другая причина — ему хотелось знать результат встречи с Серегой Кругловым. Спросить напрямую он не мог, не имел права, и вот в меру своего разумения пытался как-то вывести Пафнутьева на разговор об этой встрече. Так, во всяком случае, понял его сам Пафнутьев. И подумал:

«Ну что ж, это хорошо, что Андрей начал наконец проявлять интерес к следовательской работе, хватит ему быть водителем, пора выводить парня на настоящее дело, задания давать, пусть натаскивается».

— Нет, Андрей, — сказал Пафнутьев, — бомбу Неклясову под зад подсунули не на ходу, Сделать это чрезвычайно сложно. Мне даже кажется, если уж откровенно, что вот так на ходу, в закрытый «мерседес», который идет со скоростью сто километров в час, а то и больше, сунуть под тощую задницу Неклясова бомбу, причем так, чтобы он этого не заметил... Невозможно. Я могу, конечно, ошибаться, я часто ошибаюсь, если уж на то пошло, но здесь... Нет, Андрей, боюсь, это слишком сложная задача для самого ловкого человека, для человека, который владеет приемами фокусников, картежников, иллюзионистов... Тут даже карманный вор ничего не сможет сделать, — Пафнутьев нес такую откровенную чушь, что сам готов был расхохотаться, но слова выскакивали за словами, он продолжал развивать свою идиотскую мысль, а Андрей, как ни странно, его не перебивал, вслушивался с видом самым серьезным, проникновенным, будто Пафнутьев и в самом деле делился важной следственной версией. А тот всего лишь оттолкнулся от допущения, которое сделал Андрей. Шутливое допущение, провокационное, если уж назвать его точнее. Пафнутьев охотно его подхватил — то ли от хорошего настроения, то ли из шалости, которую еще не вытравили из него годы следственной работы.

— Да, — кивнул, наконец, Андрей. — Действительно, на ходу это сложно.

— Бомбу им подсунули, когда машина стояла. Уже в городе.

— Это как?

— Андрей, я тебя не узнаю, — Пафнутьев передернул плечами уже в легкой досаде. — Гаишник останавливает машину, проверяет документы, просит открыть багажник... Водитель, сознавая, что человек он непростой, что Вовчик, который сидит на заднем сиденье, тоже чреватая личность... Выходить из-за руля не желает. Иди, говорит он гаишнику, и смотри сам, если тебе так уж хочется. И гаишник идет, смотрит — что там такое в багажнике находится... А там ничего не находится. Следы кровавого злодеяния уже уничтожены. Их нет, они в мусорном ящике. И герои войны вместе с инвалидами и ветеранами успели расхватать недопитые бутылки, недожеванное мясо и прочую снедь.

— Это ваше допущение?

— Установленные факты, Андрюша.

— А гаишник...

— Круглов хорошо его запомнил. Он описал этого гаишника во всех подробностях. Так вот, когда машина отъехала, через пять минут прогремел взрыв. Неклясова разорвало на мелкие злобные кусочки, а водитель отделался испугом. Все.

— А гаишник?

— Говорит, что это был молодой парень, спортивного покроя, и примету назвал — усы. Громадные, говорит, у него, пушистые, ухоженные усы. Как у Карла Маркса борода.

— Сейчас многие с усами... Наверное, из десяти мужиков семеро...

— С усатым гаишником я уже сталкивался — такое у меня ощущение, — медленно проговорил Пафнутьев.

— Вы его знаете?

— Может быть, и знаю... Он был в банке Фердолевского... За два часа до взрыва. Там, в банке, тоже запомнили усы... Смотри, что получается... Ты говоришь, что больше половины мужиков нашего города усатые, правильно?