Сошедшие с небес - Нил Гейман

— Джилли, в чем дело? — спрашивал отец. — С тобой все в порядке?

В горле у Джилли стоял твердый комок, как будто она проглотила, не рассосав, один из леденцов миссис Макфейл.

— Я купила… — начала она, и тут же остановилась, потому что легкие у нее болели, и каждый вдох давался с большим трудом. — Я купила… я ей купила платье! Потратила на него все свои деньрожденные деньги!

Отец рассмеялся и прижал ее к себе.

— Ну, ничего, не забивай свою маленькую головку такими пустяками! Мы с тобой вместе сходим в магазин и поменяем его на комбинезон или даже на штанишки! Годится? Не плачь больше, сегодня такой счастливый день! Не будешь больше горевать, обещаешь?

Но Джилли все шмыгала и шмыгала носом и вытирала глаза своими шерстяными перчатками.

— Ох, уж этот возраст, — мудро заметила миссис Макфейл. — Но вообще она сегодня была хорошей девочкой. В обед почти ничего не ела, правда, а так чистый ангел.

Пока они переходили Кларк-стрит, вокруг них бушевала настоящая метель. Отец оставил машину возле кинотеатра «Одеон», и она уже стала похожа на маленькую иглу на колесах. В «Одеоне» показывали «Алису в Стране чудес», и Джилли почти поверила, что это никакое не совпадение, а заговор руководства кинотеатра с ее родителями, чтобы подразнить ее, Джилли.

Они сели в машину и поехали к центру. Метель почти скрыла очертания скалы и замка над Принцесс-стрит, а последние покупатели плелись по шероховатым, посыпанным солью тротуарам, точно заблудшие души во сне, от которого им не суждено проснуться.

Прошел год, и снова наступила зима. Джилли сидела у своего туалетного столика перед зеркалом, намотав на голову скатерть, и думала о том, как стать монахиней. Из нее вышла бы симпатичная монахиня. Она была очень тонкой и худенькой для своих четырнадцати лет, с бледным лицом и большими темными глазами — печальными, проникновенными, какие иногда встречаются у шотландцев. Она помогала бы бездомным и больным, самоотверженно бинтовала бы их язвы и давала бы им попить.

Беда только в том, что монахини должны отказываться от мужчин, а ей ужасно нравился Джон Маклеод из младшего шестого класса, хотя сам он не обращал на нее ровно никакого внимания (насколько она могла судить). Джон Маклеод был очень высокий, с копной непокорных рыжих волос, и он был капитаном по керлингу. Она ходила смотреть, как он играет, и раз даже подала ему бутылку эля. Он сунул горлышко в рот и сказал:

— Аибо.

Другая беда была в том, что стать монахиней — это очень католический поступок, а Драммонды были яростными приверженцами Церкви Шотландии.

Она встала и подошла к окну. Небо было цвета бледной резины, и садики на Чарлотт-сквер засыпал снег.

— А ты что думаешь, Алиса? — спросила она. Алиса была еще жива, она жила в сознании Джилли, в его дальнем, потайном углу. Джилли знала, что если она прекратит думать об Алисе, то та исчезнет, совсем, полностью, так, словно сама мысль о ней никому никогда не приходила в голову.

«Ты хочешь стать монахиней? — переспросила Алиса. — Так сделай это тайно. Принеси обеты, но никому об этом не говори».

— Какой тогда в них смысл? Какой смысл становиться монахиней, если никто об этом не знает?

«Бог узнает. Посвяти жизнь служению Господу и почитанию Девы Марии, помогай своим братьям и сестрам, людям, даже если они пьяные спят в подворотнях, и тебе воздастся на Небесах».

— А что, если Джон Маклеод пригласит меня в кино?

«Но ведь от обетов можно и отказаться, по крайней мере, на один вечер».

Так, со скатертью на голове, она стояла и смотрела в окно, как вдруг в комнату вошел отец.

— Это что такое? — спросил он. — Ты что, в привидения играешь?

Джилли сорвала с головы скатерть и покраснела.

— Мама просит тебя покормить Тоби обедом, пока она заканчивает стирку.

— Я что, обязана? Мне ведь уроки надо делать.

— Где? Какие уроки? Не вижу никаких уроков. Давай, Джилли. Мама ужасно занята по дому, и за Тоби надо смотреть. Я на тебя рассчитываю.

Джилли неохотно поплелась за отцом вниз. Они жили в большом четырехэтажном доме на Чарлотт-сквер, унаследованном от маминых родителей, содержать который стоило уйму денег. Со времен бабушки и дедушки в нем почти ничего не изменилось: те же коричневые обои с цветочным рисунком, коричневые бархатные портьеры, огромные мрачные картины с оленями в беде. Вид Бен Бьюи в грозу был среди них самым радостным.

Мать в большой, выложенной желтым кафелем кухне усаживала Тоби на высокий стульчик. Она была высокой и стройной, как Джилли, но не темной, а светловолосой, с яркими синими глазами. Тоби унаследовал ее цвет лица и глаз, а еще у него была копна светлых кудряшек, нежных, как шелк, которые мать не хотела стричь. Папе они не очень нравились, из-за них Тоби походил на девочку; но Джилли была иного мнения. Алиса была бы изящной и темноволосой, как она, и они вместе хихикали бы и перешептывались.

— Его пюре готово, — сказала мама и подала Джилли открытую банку, обернутую тряпочкой, чтобы не обжечься. Джилли пододвинула стул к большому сосновому столу и села, помешивая в банке ложкой, а Тоби захлопал в пухлые ладошки и запрыгал на своем стульчике. Он всегда старался, чтобы Джилли его заметила, но Джилли знала, кто он есть, и потому не обращала на него внимания. Кукушонок. Милой смуглянке Алисе не суждено было увидеть свет дня, а ее место заняло это пухлое кудрявое нечто. Он даже спит в ее колыбельке.

Набрав ложку овощного пюре, Джилли поднесла ее к ротику Тоби. Но тот, едва почувствовав вкус, отвернулся. Джилли попробовала еще раз, и ей удалось всунуть немного ему в рот, но он тут же все выплюнул, запачкав чистый слюнявчик.

— Мам, ему не нравится.

— Ну и что, пусть ест. Больше ничего нету.

— Давай, кукушонок, — уговаривала Джилли, набрав новую ложку. На этот раз она схватила его за голову, не давая отвернуться, и нажала ему на щеки так, что ему волей-неволей пришлось открыть рот. Тогда она положила ложку пюре ему прямо на язык.

Тоби долго возмущенно отплевывался, с каждой секундой становясь все краснее и краснее. Наконец громкий протестующий вопль вырвался из его рта, а вместе с ним и комок пюре, которое растеклось по рукаву джемпера Джилли.

Джилли яростно отшвырнула ложку.

— Ах, ты, кукушонок! — завопила она на него. — Гадкая жирная кукушка! Ты мерзкий, я тебя ненавижу!

— Джилли! — ахнула мать.

— Мне плевать! Я его ненавижу и кормить не буду! Пусть хоть с голоду умирает, мне все равно! Не знаю, зачем он вообще вам понадобился!

— Джилли, не смей так говорить!

— А я вот смею и буду!

Мама вынула Тоби из его стульчика, взяла на руки и стала качать.

— Если тебе все равно, тогда иди в свою комнату и сиди там до конца дня без чая. Посмотрим, как тебе понравится немного поголодать!

Снова пошел снег. Пухлые тяжелые хлопья летели со стороны Ферт-оф-Форта.

— Они правда думают, будто я не знаю, что они сделали с тобой, Алиса.

«Ты должна простить их, ибо они не ведают, что творят».

— Не хочу прощать. Я их ненавижу. И больше всего за то, что они сделали с тобой.

«Но ты ведь теперь монахиня. Ты дала обет. Во имя Отца, и Сына и Святого Духа, ты должна простить их, аминь».

Джилли проводила день, валяясь на кровати и читая «Немного Веры», роман о монахине, которая основала миссию в южных морях и влюбилась в контрабандиста. Она прочла его уже дважды, и больше всего ей нравилась та сцена, в которой монахиня после пяти дней и ночей поста в наказание за свои страстные чувства, видит чудесное явление святой Терезы, «горящей, точно солнце», и та прощает ее за то, что она чувствует, как женщина.

В пять часов она слышала, как мать понесла Тоби наверх, в ванную. В половине шестого из комнаты напротив донеслось пение. Мама пела ему ту самую колыбельную, которой укладывала Джилли, когда она была маленькой, и знакомые звуки только усилили ее одиночество и тоску. «Потанцуй да попляши,/Папе ручкой помаши!/ Он сейчас рыбачит в море, / Но домой вернется вскоре…» Повернувшись лицом к стене, она уныло уставилась на обои. Считалось, что на них нарисованы розочки, но то, что она видела, больше всего напоминало хитрую рожу в колпаке, средневековую физиономию, кривую, точно от проказы.

Немного погодя открылась дверь, и вошел отец.

— Ты уже готова попросить прощения? — спросил он.

Джилли не отвечала. Постояв у двери, отец подошел и сел на край ее кровати. Нежно положил ладонь ей на руку и продолжал.

— Это совсем на тебя не похоже. Джилли. Ты ведь не ревнуешь к маленькому Тоби, правда? Не надо. Мы любим тебя не меньше, чем прежде. Я знаю, что мама много занимается с Тоби, но она любит тебя, и я тоже.

«А как же я?» — спросила Алиса.

— Может быть, извинишься, и мы вместе пойдем вниз пить чай? Сегодня на ужин рыбные палочки.