Алая маска - Елена Топильская

В ответ на мой недоуменный взгляд Алина пожаловалась, что купила за большие (для нее) деньги билет на концертное выступление заезжей знаменитости, итальянского тенора Карло Чиароне, который должен был дать несколько выступлений в Большом театре, обещал спеть Керубини, Чима-розу, Глюка. Но импресарио собрали деньги за билеты, а потом явившейся в театр публике объявили, что тенор заболел, и отменили концерты.

— А деньги-то отдали, тетя? — усмехнувшись, поинтересовался я. Неужели открылся новый способ мошенничества? Продавать билеты на концерты несуществующих певцов?

Алина посетовала, что деньги не вернули, но заверила меня, что Карло Чиароне — не только существующий, но и весьма известный артист. Он замечательно хорош собой, как и подобает тенору, и настоящий дон-гуан, прославившийся не только дивным голосом, но и любовными победами. Рассказывали, что он ставит себе невыполнимые на первый взгляд задачи: соблазнить женщин, пользующихся безупречной репутацией, замужних или невинных, и никогда не знает поражений. Ему приписывали, между прочим, повторение подвига, некогда совершенного Пушкиным: чтобы провести ночь любви с женой богача Инглези, русский поэт якобы пробрался к ней в гостиную днем и до заката пролежал под диваном, ожидая, пока муж удалится спать. То же совершил и Чиароне, добиваясь благосклонности супруги одного русского дипломата в Неаполе.

— Так, может, этот итальянский соловей загулял и вовсе не приехал в Петербург? — спросил я для поддержания разговора с теткой, хотя мне не было никакого дела до похождений гастролера; просто хотелось как можно более далеко отодвинуть минуту ухода.

— В том-то и дело, что приехал, — заверила меня тетка. — Все газеты написали о его прибытии, с фотографиями. На Николаевском вокзале чуть ли не фейерверк устроили в его честь, дамы, увидев красавца, даже в обморок падали в экзальтации. И болтали, будто после приезда он увеселялся, был у Булаховых на маскараде, инкогнито.

— На маскараде у Булаховых? — рассеянно переспросил я. — Кажется, там был весь свет…

Я припомнил, что и все семейство Реденов в роковую ночь убийства вернулось домой не откуда-нибудь, а с маскарада у Булаховых.

— Наши-то театралки — сплетницы, они чирикали, что занесло нашего маэстро в Петербург благословенный не просто так, концерты — это так, предлог лишь.

— А что же, тетя? — я украдкой, не раскрывая рта, зевнул. От голода меня охватило страшное утомление. Но тетка была рада хоть со мной поговорить об этом, и мне не хотелось ее разочаровывать.

— Любовь! — лукаво улыбнулась тетка. — Говорят, ты уж прости меня, Алешенька, что сплетничаю с тобой, будто на этот раз коварный соблазнитель наметил себе сразу две цели: вознамерился покорить сразу двух дам высшего света.

— Как это возможно? — спросил я, и Алина пожала плечами.

— Даже больше тебе скажу: двух дам в одном доме. Как тебе такое понравится?

— Ах, тетя, — покачал я головою, — наверное, это занятно. Но скажи все же, ты уверена, что импресарио великого соблазнителя вас не надули? И что этого господина Чиароне не придушил ревнивый хозяин дома, где проживают жертвы сластолюбца?

— Но если бы кто-то его придушил, мы ведь узнали бы об этом из газет? — резонно заметила Алина. — И потом, уж ваше ведомство точно знало бы про убийство. Ведь это скандал какой — заезжая знаменитость убита из ревности?

Да, это так, вынужден был я согласиться.

— А что в газетах пишут?

— Пишут, от имени его импресарио, что тенор лежит больной в гостинице, что дамы шлют ему букеты, и даже корреспонденты видели его своими глазами.

— Ах так? Значит, не убили. А просто проучили как следует, по-русски, чтобы не желал больше жены ближнего своего, по крайней мере, в Петербурге.

Признаюсь, у меня мелькнула мысль о том, не тенор ли этот вдруг явился пострадавшим в доме Реденов, но эту мысль я тут же отверг: действительно, зачем импресарио вводить в заблуждение публику, если Чиароне убит? И кроме того, его инициалы никоим образом не совпадают с монограммами на одежде нашего убитого. Никаких С.С. в его имени не содержалось.

— Так его после маскарада не видели? — спросил я.

Тетушка моя вздохнула и покачала головой.

— Нет. Ах, когда-то я любила балы и маскарады… — мечтательно сказала она. — А в этот раз у Булаховых наряжались историческими фигурами…

При последних словах тетки я вновь ощутил какое-то смутное беспокойство, но не мог определить причин его, и отнес на счет своего и без того нервного состояния. Убрав программку несостоявшегося концерта во внутренний карман, я сердечно простился с теткой, мы расцеловались, и я с глубоким сожалением покинул дом на Серпуховской. Из тихой семейной обители путь мой лежал в притон разврата.

Меры для поддержания народной нравственности

…Музыка, пение, игра в карты и другие увеселения, а также разгул, притон развратных женщин, ссоры, драки и т. п. в городских трактирах и питейных заведениях прекращены.

Закрыты те из этих заведений, под фирмою которых крылись другие неблаговидные промыслы.

Устройство питейных заведений подверглось существенному изменению. Восстановлен почти всюду нарушавшийся закон о том, чтобы питейные заведения состояли только из одной комнаты с окнами и выходом на улицу; для удобства же полицейского надзора уничтожены занавески и другие приспособления, закрывающие окна, а также устранены отдельные при сих заведениях комнаты, служившие обыкновенно притонами для тайного разврата, и задние выходы, способствовавшие укрывательству преследуемых полицией) лиц и сходкам с преступными целями.

Сентября 19 дня, 1879 года (продолжение)

Подходя к той части Знаменской улицы, где густо теснились кабаки и постоялые дворы, я ощутил некоторый холодок в желудке. Хоть еще и не стемнело, однако же немногочисленные прохожие приличного вида старались пройти, прижимаясь как можно ближе к стенам зданий, и озираясь беспокойно на завсегдатаев этого квартала. Несмотря на то, что здесь рукой было подать до респектабельного Невского проспекта, квартал этот оставлял ощущение тревожное, мне на память пришли места за Московской заставой, где одному даже в такое светлое еще время прогуливаться было небезопасно. Но здесь-то не окраина, не выселки, а самое сердце города!

Похоже было, однако, что мое крепкое телосложение, высокий рост и, в особенности, мрачный вид отпугивали от меня лихих людей, и настроение мое было столь решительным, что никто не осмеливался встать у меня на пути.

Я без труда нашел заведение под гордым названием в честь неведомых трех великанов, огляделся и, волнуясь, спустился по мокрым ступеням. Все так же, как и вчера: плыл по заведению сизый табачный дым, пахло простой едой, слышались грубые возгласы игроков на биллиарде. Три года назад наш градоначальник Трепов отчитался перед государем об установлении бдительного надзора за трактирными и питейными заведениями, и рапортовал, что торговлю там отныне закрывают в двенадцать часов ночи, что разврат там прекратился и что нету отныне потайных выходов, через которые могли бы скрыться лица, представляющие интерес для полиции. Не далее как вчера я мог убедиться, что гладкий отчет на бумаге не имеет ничего общего с настоящим положением дел, так как торговлю спиртным продолжали долго после полуночи, потайные выходы — в этом я был убежден — существовали во всех трактирах и постоялых дворах, да и как торговле без потайного выхода? А маргинальный элемент продолжал вовсю веселиться в кабаках, в компании развратных женщин, и не подозревая, что он давно прекращен отчетом генерал-адъютанта.

Подскочивший ко мне давешний половой, по всему видно, меня узнал и, поклонившись, указал на полог, скрывавший тот самый кабинет, где мы с Маруто пировали накануне, но это не отвечало моим намерениям, и я дал понять половому, что останусь в общей зале. Парень пожал плечами, но быстрым взглядом окинув залу, выбрал свободную лавку за длинным деревянным столом, проворно смахнул с нее воображаемые крошки и сделал пригласительный жест. Я присел за стол.

Половой, по моей просьбе, принес окрошки с говядиной, крупный ломоть хлеба и миску с винегретом. Заказал я еще и горячее блюдо, но сразу потребовал холодных закусок, так как терпеть голод больше не было сил. Едва тарелки со снедью коснулись стола, я набросился на еду и уж только потом, отставив пустые блюда, огляделся.

Видимо, по причине еще не позднего времени в кабаке было относительно тихо, развеселых компаний окрест не наблюдалось, только несколько усталых служащих — телеграфистов и канцелярских писарей в скромных одеждах — торопливо поглощали свой немудреный трезвый обед, уставясь каждый в свои тарелки и не глазея по сторонам. Украдкой достав свои часы, я глянул на циферблат и подумал, что ждать мне осталось недолго.