Город без надежды (СИ) - Дементьева Марина

Я легла поверх покрывала, намотав прохладную невесомую ткань на руку. Медленно выдохнула и прикрыла глаза.

- Поговоришь со мной, Ханна?

В этот раз я не спала, но видение пришло так быстро, точно только и ждало приглашения проникнуть в моё сознание.

Моя реакция в видении до крайности заторможена, зато я настоящая резко дёргаюсь, потому что всё начинается с хруста лопнувшего в руке стакана.

Я-Ханна немо смотрю на то, как кровь и вода, смешиваясь, стекают с длинных, в ссадинах, пальцев. Стекло осыпается на стол, льдинками поблёскивает в миске с салатом, между графином и тарелками. Осколки засели в ладони, но Кристиан не замечает этого.

Сколько ему здесь? Лет четырнадцать? Тот безумный возраст, когда даже наименее склонные к саморазрушению ходят по краю, раздираемые на части бесконечными противоречиями.

В его широко распахнутых зрачках, как в чёрном зеркале, отражаются глаза матери, пустые и блестящие, словно покрытые лаком пуговицы.

Я чувствую вялое и настойчивое шевеление её мыслей, как могло бы чувствовать изъеденное червями яблоко. Неотвязный вопрос, отравлявший её и без того отравленное существование, заедал и другую жизнь.

- Когда-нибудь ты перестанешь т а к на меня смотреть? Ведь я тоже не выбирал, мама.

Кристиан стоит, упираясь о стол ладонями. Под правой расплывается бледно-красное пятно и темнеет, когда пальцы сжимаются, но всё это вижу я, а не Ханна.

И я понимаю то, что не хочет или не способна понять Ханна, - что это жило в нём с момента самоосознания, как язва, как дурная рана с отравленной кровью. И вот нарыв вскрылся, потому что так жить нельзя.

И призрачно слышны другие вопросы, которые даже тогда ему не хватило сил задать.

"Почему ты не любишь меня? просто потому что я - твой сын? Ведь я же люблю тебя, мама..."

По сведённым плечам прокатывается дрожь, его голос рвётся, но, судорожно вздохнув, он выравнивает дыхание, загоняет отчаяние обратно себе под кожу.

- Ты когда-нибудь простишь меня за то, что я е с т ь?

"Господи, да ответь же ему!" Но, конечно же, не могу изменить прошлое. Я-Ханна остаюсь неподвижной, сухие губы не шевельнулись.

Он мучительно ждёт ответа, хоть какого-то ответа, но не получает ничего. И не может даже возненавидеть Ханну, потому что уже тогда понимает, что мать у него отняли.

Ханна заторможенно шевелится, когда хлопает дверь. Глаза сонно моргают. В её измождённом наркотиком теле я поднимаюсь медленно, как старуха, и странной походкой иду по цепочке редких капель на сверкающем полу. Бреду, отражаясь в блестящих поверхностях, - совсем молодая ещё оболочка женщины тридцати двух лет, не смотря на годы одержимого саморазрушения сохранившая застывшие следы былой красоты.

Я иду не за сыном, хоть его образ мерцает перед глазами, словно отпечатанный на сетчатке. Он всегда ощущается чем-то причиняющим неудобство, чем-то, от чего хочешь и никак не можешь избавиться. Задавленные чувства путаются, играют в чехарду, подменяя одно другим. Если когда-нибудь Ханна и была способна разобраться в этой мешанине, то теперь время упущено. Только подрагивающая голова глубже уходит в плечи, когда в очередной раз где-нибудь впереди или сбоку будто бы возникает силуэт паренька в чёрной толстовке. Ханну ведёт чувство, которое едва ли можно назвать человеческим. Скорее какое-то первобытное, неосмысляемое чутьё.

Она слаба, и тело, давно не перемещавшееся на расстояние, превышавшее пределы дома, подводит. Но что-то упрямо толкает её вперёд, без памяти, без осознания, по одному лишь наитию. Наконец, она достигает цели и останавливается, тяжело и поверхностно дыша.

Она приводит меня к стене. И я узнаю место, где во второй раз встретила Кристиана. Туман забвения расступается, и ясно приходит воспоминание о том, чему тогда не придала значения: о глубоких проколах в металле, о похожих на ржавчину потёках под ними. И о мужской ладони, касавшейся этих следов.

Видение сворачивается, как бумажный лист, и я вновь оказываюсь в их с Кристианом доме. Кристиан не вернулся. Дом пуст, как пуста оболочка, носящая имя Ханна, и даже имя своё едва ли помнившая. Нет наёмных работниц и охраны, что порой присылает о н, объясняя это будто бы заботой о бывшей рабыне и её "щенке".

Ханна достаёт пачку сигарет и пытается закурить, но пальцы не удерживают зажжённую сигарету. Синтетический ворс коврового покрытия быстро начинает оплавляться, издавая резкий запах. Ханна берёт пачку и поджигает сигареты одну за другой, забавляется этой игрой, словно ребёнок, которому попал в ручонки коробок спичек. Но ковре множатся подпалины, запах усиливается.

Ханна запаливает пачку с оставшимися сигаретами. Заклинивает и бросает зажигалку. Теперь ковёр уже не просто тлеет. Женщина хихикает, и от этого неестественного звука или от вони палёной синтетики першит в горле. Ханна переживает ненормальное, завораживающее удовольствие, словно её задачей было развести в доме костёр, и вот она справилась.

Огонь распространяется по ковру, повреждённые слизистые наркоманки уже не выдерживают, но Ханна не собирается останавливаться. К ней приходит осознание прекраснее, чем кайф. Она может стать пустой, совершенно, абсолютно пустой, и это будет не отсрочка, которую дарят наркотики, это будет н а в с е г д а.

Ханна отворяет дверцы шкафов, выгребает одежду и вырывает из книг охапки страниц. Кормит огонь бумагой, разносит пламя на подолах красивых платьев, что когда-то, пока она представляла физический интерес, любил с неё снимать её хозяин.

Огонь взбирается по пластиковым панелям стен, мебель оглушительно пахнет лаком. Ханна неудержимо кашляет и хохочет, продолжая свою кошмарную работу. В её спутанном сознании райская клетка превращается в автомастерскую Дэнни, если бы её всё-таки подожгли пятнадцать лет назад. Её кожа плавится от жара, потрескивают волосы. И я плавлюсь и задыхаюсь вместе с ней, но видение удерживает.

- Мама!.. Мама, открой дверь!

Воздух непрозрачен от дыма, дым выедает глаза. Лишь тёмный силуэт за преградой двери из закалённого стекла.

Кристиан понимает, что Ханна не откроет. Дёргает ручку. Кровь из порезов шипит на раскалённом металле.

И в этом адском пекле, среди призраков и демонов, сознание Ханны на миг проясняется. Дышать уже нечем, но она хрипит, заслоняясь рукавом.

- Крис... Кристиан...

Дверное стекло разлетается от удара. Снаружи появляются люди, кто-то пытается удержать Кристиана. Он не глядя бьёт локтём в живот, выворачивается из рук. Обдирая плечи в стекольном проёме, шагает, почти падает в огненный ад, где, скрючившись, лежит на тлеющем полу его мать.

Лопаются стёкла наружной стены, и от потока воздуха пламя взвивается.

- Кристиан, - пытается сказать обожжённым горлом Ханна, когда объятые огнём потолочные перекрытия обрушиваются между ней и сыном.

Видение оборвалось так же резко, как и возникло, избавив от проживания последней минуты Ханны. В мокрой насквозь одежде, захожусь хрипами, ещё не понимая, что мои лёгкие не отравлены, гортань не обожжена, а в разлитом вокруг воздухе достаточно кислорода. Затянувшийся шарф оставляет на руке узкие красные отметины, похожие на следы сомкнувшихся пальцев.

Плачу в душе, подставив лицо тугим струям. Под обжигающей водой меня трясёт. Не думала, что после смерти Верити мне ещё предстоит испытать чью-то боль как свою. Не только боль Ханны, которую в полной мере ощущала в видениях. Боль Кристиана сводила с ума. Как только он сам не?.. Как сумел пережить всё это, не уничтожив себя и даже что-то в себе сохранив...

Я застонала, закрывая ладонями полыхающее лицо. Все те вопросы, что задавала ему... Теперь я сама для себя была похожа на человека, который, любопытства ради, копается немытыми руками в открытой ране.