Солнце на краю мира - Антон Шаманаев

Чей-то голос слева произносит слово «магнус», и я начинаю слушать, что говорят.

– …если бы сдала вправо, то встречный увидел бы «конти» у нее на хвосте и не стал бы сигать вниз.

– Весь маневр странный, – вступает другой голос. Он низкий, гулкий, с хрипотцой, и кажется мне знакомым. Я оборачиваюсь, но вижу лишь затылок говорящего. Второй из зевак стоит лицом – толстенький мужик лет сорока пяти, с щекастой добродушной физиономией, в расстегнутой куртке и старом свитере. Фермер.

– Ушел бы во второй, – продолжает тот же голос, – Зачем полез на встречку?.. Лихач обдолбавшийся…

– Прошу прощения, – обращаюсь я к ним. – А что тут произошло, вкратце?

Говоривший оборачивается. В отсветах полицейских огней вижу его бледное вытянутое лицо, и ловлю ощущение дежа вю. Словно все это уже однажды было, в темноте, в свете луны… Впрочем, нет, толстощекого не было. Да и луны тоже… Никакое это не дежа вю, просто знакомое лицо. Знакомое, но не могу вспомнить откуда, даром что хвалю свою память на лица.

Фигуристый средиземноморский нос, выраженные скулы. Большие темные глаза, похожие в ночи на два бездонных колодца. Лицо довольно типичное, вот что. То ли какого-то артиста напоминает, то ли агитплакат о мужественности наших солдат в Пакистане.

Человек отворачивается с таким видом, мол, что тут рассказывать. Однако толстощекий охотно отзывается и, размахивая пухлыми руками, рассказывает, что случилось. А случилось, что ехал себе «магнус» в сторону города, а за ним – один из тех, что сгорел: «континенталь». На этом самом повороте навстречу им летели по своей полосе грузовик и седан «корреа». «Корреа» пошла на обгон грузовика прямо на повороте и, увидев встречный «магнус», решила его перепрыгнуть. «Стандартный одиночный прыжок», – с видом знатока говорит толстощекий и показывает рукой резко вверх и вниз. Впрочем, по тому, как он после каждой фразы взглядывает на человека с лицом артиста, я начинаю подозревать, что и сам он только что услышал подробности и теперь лишь пересказывает. На внедорожниках действительно одной кнопкой можно перепрыгнуть непротяженное препятствие типа забора. Ни разу не слышал, чтобы одиночный прыжок использовали при обгоне по встречке… На излете прыжка он влетел аккурат в «континенталь», что шел позади «магнуса». Оба взорвались, вылетели с дороги, а «магнусу» поддало под зад взрывной волной, а может, и водитель дернулся от неожиданности – в результате его повело, покрутило, и он вошел мордой в столбик.

Из «скорой» выходит санитар в синем комбинезоне, а за ним кто-то в сером одеяле, с длинными каштановыми волосами… Не дослушав толстяка, я срываюсь с места, под ленту, мимо стоящих в задумчивости полицейских, под их крики «Стоять!» и «Сюда нельзя!», бегу напрямик к Дженнифер. Окликаю ее, она оборачивается, и мы обнимаемся. На лице у нее ссадины рядом с глазом и на подбородке, волосы пахнут гарью, но в остальном она в порядке. Даже не забинтовали ей ничего. Я долго не выпускаю ее из объятий, пока меня за плечо не оттаскивает санитар. Рядом уже стоят двое полицейских со злыми минами, Дженнифер им тараторит, что я ее муж, и они, не солоно хлебавши, отваливают по своим делам.

Я спрашиваю санитара, можно ли забрать ее домой. Именно это, говорит он, и следует сделать после пары формальностей. Он провожает Дженнифер к полицейской машине и усаживает ее на заднее сиденье. Через стекло вижу, как полицейский вручает ей свой планшет, на котором, по-видимому, составленный протокол на подпись.

– Легко отделалась. Была пристегнута, плюс подушка безопасности, – говорит санитар. – Пара ссадин на лице, легкий шок. Дали ей успокоительное, так что везите ее домой спать. И впредь старайтесь по ночам не ездить, тем более по серпантину.

– А с этими что? – спрашиваю я, указывая рукой в сторону сгоревших оверкаров.

Санитар без слов машет рукой и уходит к себе в «скорую». Один из злых полицейских все же выпроваживает меня за ограждение («Здесь нельзя, ждите свою жену снаружи!»), приходится подчиниться.

Толстозадый регулировщик по-прежнему дирижирует рокочущими грузовиками. Рядом с ним на пятачке остался только человек с лицом артиста, а фермер ушел к своей машине.

Мы становимся рядом. Человек некоторое время молчит, смотрит неподвижно вдаль, а потом заговаривает:

– Это ваша жена?

– Да… то есть, подруга… – зачем-то оправдываюсь я. – Считайте, что жена, так проще.

– С ней все в порядке?

– Да, спасибо. Пара царапин, ерунда.

– Ну и слава богу.

Мы молчим. Дует ветер, в лицо прилетела первая капля. К накрытому мертвому телу неспешно подходит девушка-коп и что-то говорит в рацию. Вообще, за ограждением царит безмятежность: словно все полицейские чего-то ждут, а все зависящее от них уже предпринято.

– Сколько погибших? – спрашиваю я соседа.

Он пожимает плечами:

– Не сообщают. Один вон лежит…

– Второго еще не вытащили, что ли?

Снова пожимает плечами, и мы молчим. Внезапно он спрашивает:

– Ну а чего так? Чего она вам не жена?

Я всматриваюсь в его знакомое лицо. Но на нем лишь сомневающаяся улыбка и искреннее любопытство.

– Дык… Мы не так давно вместе… – бормочу я обескураженно. – Да и вообще, мы коллеги.

Не знаю, зачем я ему это рассказываю. Он оборачивается и глядит вдаль. Лицо его мерцает сине-желтыми отсветами полицейских огней.

– Крутой поворот… Как бы символизм, да? – вдруг усмехается он в пустоту и расплывается в улыбке, полной странного, неуместного восторга.

Машинально я что-то поддакиваю и лишь спустя несколько секунд осознаю всю нелепость, если не сказать – дерзость, его замечания. Какой к чертовой матери символизм? Двое погибло, один чудом выжил… Поворачиваюсь, чтобы хорошенько ему возразить, но в ответ опять добрая улыбка:

– Да шучу я, не напрягайтесь… Я к тому, что девушка из-за вас ездит ночью одна и попадает в аварии, а вы на ней не женитесь.

Видя, что я не отвечаю на его извращенное сочувствие и только пуще закипаю, он резко идет на попятную:

– Да ну ладно, глупость сморозил. Бывает. К тому же, не мое дело. Извините… Спокойной ночи.

Быстрым шагом он уходит к своему оверкару. У самой двери оборачивается, его нахмуренный лоб мигает в отсветах полицейских огней, но смотрит он не на меня, а куда-то вверх. Потом он исчезает внутри, стрелой взмывает и облетает пробку по большому радиусу.

Странный и весьма неприятный тип. Полез с нравоучениями обсуждать чужую личную жизнь, как какой-нибудь футбольный матч. Вовремя смотался, а то, не ровен час, засадил бы ему по фигуристому носу…

Оборачиваюсь – навстречу уже идет Дженнифер с сумкой на плече. Я дожидаюсь ее у ленты и сразу заключаю в объятия. Чувствую, как ее остренькие пальцы сжимаются у меня на спине. Страх потерять как будто делает ее роднее. Час назад я и всерьез ее не воспринимал, а теперь хочется заботиться о ней, быть ей каменной стеной, сильным плечом…

– Все в порядке? Мы можем уехать отсюда?

– Да.

– Больше ты от меня сегодня не сбежишь!

Пока я сдаю задним ходом по обочине, к месту аварии с неба подлетают еще три оверкара необычной формы. Под их прожекторами полотно асфальта становится как белый лист. «Паки», – констатирует Дженнифер. Не иначе. Оверкары двухэтажные, с пулеметами и пушками, торчащими с боков, страшные и стремительные, как ракеты. «Летим отсюда», – шепчет она. Я без лишней спешки разворачиваю оверкар, перелетая грузовики, и беру обратный курс.

Мы едем до неприличия аккуратно и медленно. Как будто поставарийный стресс у меня, а не у Дженнифер. Сама она сидит в оцепенении и болезненно улыбается в пространство.

Я не начинаю разговоров про ее внезапный отъезд, хотя и распирает устроить новый допрос и заодно прочитать пару нотаций о том, как ездить по ночам по серпантину после бутылки вина. Почему мне хочется это сделать? Если бы на ее месте была, скажем, та Дарси… или Дарби, с которой год назад мы пару раз повстречались, стал бы я читать нотации? Да, похоже, что стал бы. Похоже, дело во мне.

– Завтра позвоню знакомому жестянщику, – говорю я, как могу непринужденно. – Поглядит, что как; может, и выправят твоего красавца, чтоб новый не покупать.

Дженнифер поворачивается и долго смотрит.

– Ты хороший… Хочешь устроить расспросы, но молчишь… Ну, разве тебе совсем не интересно?

– Сказать честно, небезынтересно.

– Будем считать, что у меня пунктик, – передумывает она, отвернувшись.

– А в трубочку ты дышала?

– Тысяча долларов штраф, – вздыхает она. – Хоть вел автопилот, и промилле всего ноль пять… Раз авария, пусть не я виновата, – не больше ноль двух. Поделом мне.

Мы молчим. Внезапно ее передергивает.

– Не могу, это кошмар! Я спать не буду. Люди погибли… Если бы я, дура, не уехала, то они сейчас были бы живы.