Тайна архивариуса сыскной полиции (СИ) - Зволинская Ирина

– С чего бы это? – нахмурилась я.

– Я … – она поджала губы. – …  поедем со мной, Маша. В Европу, в Париж или Берлин!

Господи, это какое-то тотальное безумие! Я расхохоталась и, снова закашлявшись, прикрыла ладонью рот.

– С чего бы вдруг такое предложение, Настя? Сейчас! После стольких лет!

– Да, я вижу, что опоздала, – холодно заметила она. – Значит, Милевский всё же добился своего? И каково это – стать невестой помешанного на тебе убийцы? Придает вашим отношениям особую остроту?

– Не говори бред! – ответила я и прошла к лестнице. Она не уступила мне дорогу, и я плечом задела Денских.

Она схватила меня за руку, заставляя остановиться.

– Его видели в ночь убийства на Гороховой! Господи, Маша, он даже любовницу завел именно здесь! Имеет одну, представляя в мыслях вторую! Ты считаешь, здоровому человеку могло бы прийти в голову что-то подобное? И ты защищаешь его! Неужели ты готова быть с ним?! После всего этого?!

Готова? Нет, я не готова.

Именины государыни. Тёплая летняя ночь. Распахнутая дверь.

– Ты, потеряла, – Милевский протягивает мне мою шляпку.

– Алеша… – я рукою тянусь к его щеке.

Пришёл…

Глаза его загораются ярче ночных фонарей. Он перехватывает моё запястье и целует мои пальцы.

– Алёша, – улыбаясь, повторяет он.

Сброшена одежда, и смята моя постель. Мне не страшно, и в голове моей мыслей нет. Что проку печалиться? Ангел лишился крыльев с той встречи на речке. Там, впервые взглянув в глаза Милевского, я поняла, что уже люблю его.    

– Обещай, что дашь мне волю. Обещай мне, что не станешь запрещать работать! Обещай, что у нас не будет детей!

Милевский морщится, но, принимая запасной ключ от моей квартиры, всё же говорит:

– Даю тебе слово.

Я не готова быть с ним. Я с ним с той нашей первой ночи. Я с ним уже давно.

Устало вздохнув, я посмотрела на Денских.

– Какую любовницу, Настя? Ну сложи ты два и два.

Пальцы её до боли впились в мой локоть.

– Нет… – выдохнула она.

– Да, Настя, да, – хрипло рассмеялась я. – Забавно, правда? Содержать особняк и проводить ночи здесь, со мной. Неудивительно, что его видели в ночь убийства, его видели здесь гораздо чаще! Черт возьми, да всякий раз, когда он в столице!

Денских отпустила мою руку и, закрыв веки, тихо спросила:

– За что, Маша? Скажи, за что ты снова убиваешь меня?

Внизу знакомо щелкнула входная дверь, и я вздрогнула. Именно так звучал мой крючок, когда, открывая гостям, я сбрасывала его с металлической петли. Сердце застучало чаще, я наклонилась через перила и, увидев осторожно выглядывающую из моей квартиры знакомую вихрастую макушку, подбирая длинную юбку, скороговоркой пробормотала:

– Я не понимаю тебя, Настя… извини, мне нужно идти.

Ступенька, две, три. Пролет. Завидев мою юбку, мальчишка шмыгнул обратно за дверь.

– Васенька, это я! Стой! – выкрикнула я.

Он услышал, выбежал к лестнице и кинулся ко мне. Я поймала его в объятья и, что было сил, прижала к себе.

Не знаю, сколько мы так стояли, но когда он, шмыгнув носом, поднял на меня глаза, хлопнула дверь в подъезд. Денских? Ушла, наверное.

Я смахнула слезы с мокрых ресниц, и Вася, подражая взрослому мужицкому говору, баском сказал:

– Не плачь, теть Маш. Работать стану больше, прокормимся. Будем жить вдвоем. Мамка-то моя … умерла, – голос его сорвался, – схоронили, – шепотом закончил он.   

– Ох, хороший мой, – едва сдерживая рыдания, расцеловала я его. Он зажмурился, позволяя мне отвести душу, впервые с тех самых пор, как ему исполнилось семь.

Будем жить, непременно будем. Вопрос лишь в документах… как же быть…  

Я чуть отстранилась от него, и присев так, чтобы лицо его было вровень с моим, прямо посмотрела в не по возрасту серьезные глаза мальчишки:

– Мне теперь нельзя жить здесь, Вася, – честно сказала я. – И тебе по закону нельзя жить со мной. Я не мать тебе и не сестра. И даже усыновить тебя пока не смогу, как бы того не хотела.

Хотя бы потому, что я незамужняя девица моложе тридцати лет.

От моих слов он весь сжался. Опустил взгляд, пряча мгновенно покрасневшие глаза, и я решилась:

– Но если ты того хочешь, я заберу тебя с собой. Будем жить, Васенька. Как-нибудь, будем.

Даже если Милевский станет возражать, даже если будет категорически против... оставить ставшего почти родным ребенка я не могу. Слишком хорошо я знаю статистику выпускников общественных приютов.

Он без слов бросился мне на шею, и я рассмеялась сквозь слезы:

– К нашим урокам теперь добавится французский, так что ты не больно-то радуйся!

– А это обязательно? – не отпуская меня, спросил ребенок. – Может, хватит с меня счета? Я и читать умею! – заискивающе заглянул он мне в глаза.

– Обязательно, хороший мой. Увы.

Прилежание – лучший способ заглушить боль утраты. И единственный известный мне самой…

– Ну ладно, – тяжело вздохнул Вася. – Французский так французский.

*Отсутствие новостей - это хорошие новости

Глава 18

Стрелки часов показывали восьмой час вечера, Василий прижимался ко мне. Мы сидели на мягком диване в гостиной мадам Дюбуа, я по памяти читала ему приключения любопытного лягушонка и гладила ребенка по светлым волосам.

– Глупый, глупый лягушонок. Зачем ты сунулся к аисту в клюв?

Я смяла зажатую в левой руке записку.

«Прошу, умоляю, богом тебя заклинаю, уезжай безо всяких промедлений! Послушай меня хотя бы раз!»

Поезд отправляется в семь часов утра. Просьбу справить для Васи документы я передала со слугой еще днем, билеты и записку лакей принес с час назад... И о ребенке Алексей не сказал ни единого слова. Почему? Федор не успел передать мой вопрос? Записку принес другой слуга… разминулись?    

– Мари? – тихо позвала меня Клер.

Я подняла на неё невидящий взгляд. Она стояла в дверях, спиной опираясь о косяк.

– Мальчик спит, а вы вот уже десять минут как говорите на французском, – сообщила мне она.

– Да? – рассеянно отозвалась я и посмотрела на ребенка.

Вася действительно заснул. Я осторожно поднялась и накрыла его пледом. В горле пересохло, я прикрыла рот рукой, чтобы кашлем не потревожить детский сон. Бедный мой, умаялся. 

Чувствуя внимательный взгляд, я обернулась на Клер. Она подошла ко мне и протянула ладони. Улыбка осветила её лицо, и я уступила шарму француженки – взяла её за руки, благодарно пожимая тонкие пальцы.

Она встретила нас так, будто только того и ждала. Ни единого вопроса, ни тени недоумения в огромных глазах. Открыв дверь, мадам Дюбуа расцеловала меня и ребенка. Как родных…

Я вдруг поняла, что тоже улыбаюсь в ответ.   

– Идемте в столовую? –  наклонив голову к плечу, шепотом сказала Клер.

– Опять? – я тихонько рассмеялась. Ох уж эти французы…

Мадам Дюбуа кивнула, от этого движения её короткие кудрявые волосы чуть подпрыгнули, делая женщину моложе, шаловливее и … сказочнее?

– Я хотела порадовать вас и послала за пирожными. Не волнуйтесь, Мари, Василию тоже достанется! – волнуясь, а потому забавно перескакивая с русского на французский, заверила она меня.

– Идемте, – согласилась я, отпуская её ладони и задумчиво дотрагиваясь до собственных, собранных в тугой узел волос.

Шпильки… рамки, в которых с самого детства существую я…

Мы вышли в коридор, и у входа в столовую я замерла, понимая, чего хочу. Немедленно. Прямо сейчас!

– Милая Клер, одолжите мне ножницы? На пару минут, – позвала её я.

Она запнулась, обернувшись, недоуменно на меня посмотрела, и я повторила свою просьбу на её языке.

– Ножницы? Да … конечно, – свела она широкие брови к переносице. – Но… зачем?

Я тихо рассмеялась и, вытащив шпильки из пучка, тряхнула головой.

– Хочу обрезать волосы.

– О, – она округлила глаза, потянулась ко мне рукой, но, встретившись со мной взглядом, почему-то отдернула ладонь. – «Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит … – со своим умилительным акцентом произнесла она строчку из знаменитой поэмы. – Вы похожи на русалку из той книги, Мари.