Нежные листья, ядовитые корни - Елена Михалкова

– То есть сочли нормальным, что он повысил голос на школьницу? – уточнил Илюшин.

Бабкин с Машей дружно рассмеялись.

– Макар, ты в России учился или за границей?

– Это было так давно, что я все забыл, – отшутился Илюшин.

– А я и рада забыть, но помню, – серьезно сказала Маша. – В школе дело обстоит так: подросток по умолчанию всегда неправ. Там ведь каждый взрослый облечен маленькой, но властью. А иногда и не маленькой. Григорий был оскорблен в лучших чувствах: на него, взрослого солидного мужчину, кричала какая-то мелкая тля! Он стал к Любке цепляться. Однажды не пускал ее в школу, пока ноги как следует не вытрет – говорил, у нее подошвы грязные. В другой раз она выскочила покурить на перемене, он ее заметил из окна и не поленился дойти до директора. Опять был скандал, Любке грозили, что ее исключат из школы. Савушкина бесилась ужасно! Называла Григория орангутангом. Когда проходила мимо его стола, начинала гукать, как обезьяна. С третьего раза до него дошло, в чем дело, и он тоже озверел.

– И чем закончилось это противостояние двух культур? – ухмыльнулся Илюшин.

…О том, что случилось, Маше шепотом рассказала Мотя Губанова. Мотя хронически отставала по химии, и добрейшая Валентина Андреевна разрешила ей приходить на полчаса раньше, чтобы позаниматься. Так из-за своей неуспеваемости Мотя стала единственной из всех учеников, кто своими глазами узрел последствия Любкиного финта.

В то утро дежурный учитель, подойдя к школе, обнаружил, что она закрыта. Охранника, по совместительству выполнявшего функции сторожа, нигде не было видно. Пока нашелся запасной ключ, пока провозились с замком, прошло минут десять. Уже и другие учителя подтянулись, дергали дверь, кидали камушки в окна первого этажа. Но, ко всеобщему негодованию, Григорий так и не появился, хотя шумели изрядно.

«Где этот вахлак?» – возмутилась педагогическая общественность. Учитель труда как человек, хорошо знающий жизнь, предположил, что охранник нажрался в хлам и теперь дрыхнет. Валентина Андреевна попросила его выбирать выражения при детях. Трудовик покосился на Губанову и высказал сомнения в том, что этот великовозрастный ребенок услышал что-то новое для себя. Тут подошла завуч и решительно направилась в подсобку, прервав таким образом разгорающуюся полемику.

Все остальные последовали за ней. «Нажрался!» – шепотом настаивал трудовик. «Дмитрий Юрьевич, воздержитесь от инсинуаций!» – ругалась химичка. Мотя тащилась за ними следом, притворяясь невидимым слоном.

Дойдя до подсобки, ожидаемо обнаружили, что закрыто изнутри. Стучали-стучали, кричали-кричали и в конце концов начали уже посматривать друг на друга беспокойно: уж не помер ли этот упырь? Совсем было решили, что пора вызывать милицию, но тут дверь распахнулась.

Дальнейшее с первого раза Мотя не смогла рассказать. Возбужденно размахивала руками, мычала, краснела… Маше пришлось по капле выцеживать из нее, что же они увидели.

А увидели они, как из подсобки вышла десятиклассница Любка Савушкина. Нагишом, если не считать цепочки и скромнейших туфелек-лодочек. Пышные Любкины груди светились в утреннем полумраке, как дыни, напоенные солнцем. Розовела шейка. На шелковом животе отпечаталась резинка от трусов.

– Доброе утро, – детским своим голоском поздоровалась Любка, словно не замечая собственной наготы. И пошла в сторону туалета, помахивая платьем, переброшенным через руку.

Завуч прислонилась к стене. Трудовик восхищенно прошелся матерком. Валентина Андреевна даже не сделала ему замечания – она протирала очки, пытаясь понять, не пригрезилось ли ей это явление Афродиты.

Григорий обнаружился в подсобке крепко спящим. Был он, как и Савушкина, совершенно гол. Но алкогольные пары не витали вокруг него, и от этого вся ситуация выглядела еще ужаснее. «То есть он даже не спьяну?!» – ахнула завуч.

«У-у, это ж уголовка, – обрадовался трудовик. – Она ж несовершеннолетняя!»

Тут Моте хватило ума незаметно скрыться, сделав вид, что она вообще не появлялась на месте событий. Дальше скандал набирал обороты без нее. Она лишь видела, как уже одетая Савушкина заходит в кабинет директора все с той же блудливой улыбкой на лице.

Маша многое бы отдала за то, чтобы послушать их разговор. Но что бы ни сообщила Савушкина директору, охранник Григорий исчез из школы в тот же день вместе с вещами – исчез начисто, словно и не было его никогда. Даже стол, за которым он сидел, убрали. «Странно еще, что подсобку не сожгли», – без тени юмора заметила Мотя Губанова.

Любка осталась в школе. Выглядела она и вела себя так, словно ничего не случилось. Круги от брошенного в воду камня все-таки разошлись – Маша подозревала, в основном стараниями трудовика, – но зримо проявилось это лишь один раз, когда географичка Друзякина вернулась к ним после долгого перерыва. Увидев Любку на третьей парте, принципиальная, как Мальчиш-Кибальчиш, Друзякина вспыхнула.

Маша отчасти даже сочувствовала ей. При взгляде на саму Ираиду в голову непроизвольно приходил термин «квадратно-гнездовая». Возможно, именно поэтому любые проявления женственности у девочек Ираида Андреевна считала преступными и яростно искореняла. Распущенные волосы, накрашенные ресницы, юбки выше колена – все это вызывало у нее острую непереносимость. Можно представить, каким ударом по ее принципам оказалась история с Любкой!

– На твоем месте, Савушкина, я бы посовестилась смотреть в глаза людям, – брезгливо уронила Друзякина. – Пересядь на последнюю парту!

Маша ахнула про себя. То, что Ираида женщина бескомпромиссная и недалекая, было известно всем. Теперь выяснилось, что еще и очень неосмотрительная.

– А позорную доску вы мне на грудь повесить не хотите? – оскалила Сова мелкие зубки. – Я сижу на этой парте. С дальней мне плохо видно! У меня справка от окулиста есть – хотите покажу?

Справка от врача перечеркивала шанс географички на победу. Но в одном она себе не отказала: разочарованно отойдя от Любкиной парты, процедила под нос, но вполне отчетливо:

– Бесстыжая!

Класс затих. Услышали все.

– А хотите, – бархатный голос Любки заскользил следом, – я и вашего мужа совращу?

Тишина застыла неподъемной глыбой.

Маша была уверена, что Ираида этого не стерпит. Выволочет Любку из класса за ангельские кудряшки, устроит такое разбирательство, что Савушкиной точно не учиться больше в этой школе. Но в глазах Друзякиной что-то мелькнуло – много позже повзрослевшая Маша поняла, что это был страх.

– Запишите тему урока, – сдавленным голосом сказала Ираида. – «Научно-техническая революция и мировое хозяйство».

Когда Маша замолчала, Илюшин восхищенно насвистел незамысловатый мотивчик.

– Лихой у вас подобрался класс, – развеселился Бабкин. – Оторва на оторве! Осталась интрига: а что с Коваль?

– Валентину Андреевну соблазнила, – предположил Макар.

– Директора.

– Весь педсовет. Чтобы не мелочиться.

– Тренера она побила, – сказала Маша.

Наступила минута молчания.

– Он ущипнул ее за попу, и она сломала ему руку, – предположил Бабкин.

– Мимо!

– Ладно, сдаюсь. Рассказывай!

– У нее не такая занимательная история, как у Савушкиной. Ирка занималась в волейбольной секции. К ним пришел новый тренер и с первого же занятия начал орать на девчонок. Молодой, неопытный. Орал не на Иркину группу, а на новичков. Кувалда сначала просто пыталась с ним поговорить, объясняла, что девчонки зажимаются от крика, перестают соображать.

– Видимо, знатно он глотку драл, если в волейбольной секции это воспринималось как нечто из ряда вон выходящее, – заметил Илюшин.

– Во-во, играли мы в тот волейбол, – поддержал Бабкин. – Там все орут будь здоров!

– Самое забавное, что этих же девчонок Коваль на правах старожила сама гоняла и третировала. В клубе было полно взрослых девиц, которые могли заступиться за младших, но сделала это только Ирка. Тренер, конечно, чихать хотел на ее просьбы и продолжал прицельно говорить девчонкам гадости. Одной – что у нее руки как макаронины, другой – что она заторможенная дура. Об этом рассказывала Савушкина, которая иногда забегала посмотреть на Иркины тренировки.

– А другие тренеры? – нахмурился Илюшин.

Вместо Маши ответил, невесело усмехнувшись, Бабкин:

– Макар, ты плохо знаешь наш спорт. В дни моей юности было нормой орать на детей – лишь бы давали результат. Все это делалось с молчаливого одобрения родителей. Сейчас что-то сдвинулось к лучшему, кажется. Костя вон ходит в бассейн и доволен.

– Никто на них не орет и кретинами не обзывает, – подтвердила Маша. – Ирка Коваль терпела-терпела, а потом запустила мяч тренеру в спину. Ты, кричит, слов не понимаешь, может, силу поймешь? Надо сказать, его это не проняло. Он только посмеялся. Коваль, которая ожидала, что ей, как минимум, сделают замечание, а как максимум, попробуют выставить из секции, даже огорчилась. Ей хотелось поднять бучу.