Мистер Обязательность - Майк Гейл

— Был Роб… — как-то странно ответила Мэл и села на диван. — И нет его.

Усаживаясь рядом, я хотел лишь одного — обнять ее покрепче и прижать к себе.

— Вы что, поссорились?

— Можно и так сказать.

— Мне очень жаль. — В каком-то смысле мне действительно грустно было это слышать.

— Послушай, Даффи, тебе незачем сейчас врать, — слабо улыбнувшись, сказала Мэл. — Во всяком случае, мне от этого не легче. С самого начала было понятно, что у нас с ним ничего не получится. Знаешь, иногда мне кажется, что я стала общаться с ним лишь потому, что он был полной твоей противоположностью. — Она на секунду замолчала. — В любом случае, я плачу не из-за него.

— Тогда я не понимаю, — пододвигаясь поближе, сказал я. — Что же тебя так расстроило?

— Я беременна.

Совершенно ошарашенный, я попытался вникнуть в смысл ее слов, но сделать этого не смог. Кажется, я вообще перестал соображать на какое-то время. Я просто сидел, ничего не говоря и ни о чем не думая. Да я и не мог ни о чем думать или говорить. Я даже чувствовать ничего не мог. Разве что стук собственного сердца.

— Прежде чем ты задашь этот вопрос, — услышал я голос Мэл, — я сама отвечу — это не ребенок Роба. Можешь считать меня старомодной, но я не могу спать с мужчиной, которого не люблю. А я его не любила.

— Когда ты узнала?

Мэл взглянула на часы.

— Три часа и двадцать семь минут назад. Да нет, ты не подумай, я не сижу и не считаю часы. Просто я уже на неделю опаздывала, что, впрочем, и раньше случалось, но в этот раз я точно знала. Я купила три теста. Три разных теста. Ты же знаешь, мне всегда нужно несколько доказательств.

Она тихонько рассмеялась, встала и взяла с каминной полки что-то завернутое в салфетку. Развернув ее, она показала мне три теста.

— Я решила сохранить их на память. Смотри: синий, синий и еще раз синий. То есть ребенок.

И тут она выжидательно посмотрела на меня. Пора мне было что-то сказать. И я сказал:

— Мне казалось, что мы…

— Ну, извини, Даффи, — резко оборвала она меня. — Такова жизнь. В ней случаются неожиданности.

Мэл встала и принялась быстро ходить по комнате.

— Уж прости меня, что я тебя так огорошила, но, поверь мне, у меня стресс раз в сто сильнее. Теперь вся моя жизнь пойдет иначе.

— Послушай, Мэл, — прервал я ее. Я чувствовал, что должен что-то сказать. Я должен был сказать ей, как сильно я ее люблю. И что, несмотря ни на что, у нас с ней все будет в порядке. — Я хочу тебе кое-что сказать…

— Черт тебя побери, Даффи! — заорала вдруг Мэл. Слезы градом катились по ее щекам. — Неужели ты не можешь не прерывать меня? Как мне это надоело — ты вечно лезешь со своими умными словами, не слушая, говорю я или нет. Хоть раз в жизни — помолчи и выслушай меня до конца!

Она затихла на какое-то время, видимо пытаясь себя успокоить. Когда она вновь заговорила, голос ее звучал ровнее.

— Я решила оставить ребенка. Но я хочу сразу расставить все точки над «i» — мы с тобой больше никогда не будем вместе. Ведь именно это ты собирался предложить мне, не так ли?

— Мэл, любимая, все не так. Я хочу, чтобы мы по-настоящему были вместе. Понимаешь? Не так, как раньше. Я хочу, чтобы ты снова была моей. Именно это я и хотел сказать. И именно поэтому со мной нет сегодня Алекс. Я хочу быть только с тобой.

— Да перестань же ты, Даффи! Слышишь, перестань! Неужели ты ничего не понимаешь? Не хочу я, чтобы ты поступал «как джентльмен». Я не хочу, чтобы мы были вместе лишь потому, что я беременна. Я хотела, чтобы мы были вместе, потому что любим друг друга. А теперь уже слишком поздно. Знаешь, пока мы были в ссоре, мы ни разу не сказали, что любим друг друга. А когда-то мы говорили это каждый день. Теперь мы сменили эти слова на разговоры о том, как мы «заботимся» друг о друге и как мы «нужны» друг другу. Только не «любим» друг друга. Ну так вот — я люблю тебя. Причем так сильно, что самой страшно становится. Но больше я в этот омут не полезу. Просто не могу себе этого позволить.

— То есть ты хочешь сказать…

— Что, несмотря на то что все еще люблю тебя, у нас больше ничего не получится. Я уже сейчас не в состоянии тебя видеть. Все изменилось, и мы уже ничего не сможем поправить. Все эти годы я старалась поступать так, как было лучше для тебя. Но теперь мне пора подумать и о себе.

Заглянув в ее глаза, полные слез, я понял, что это конец. Чувствуя подступающий к горлу комок, я думал о том, что она во всем права и что изменить уже ничего нельзя. Если бы у меня была хоть малейшая надежда на то, что она переменит свое мнение, я бы с радостью провел остаток дней на коленях, умоляя ее об этом. Но надежды не было. Она не поверила бы ни одному моему слову. Я видел, что она уже воздвигла барьер между нами. Барьер, который должен был спасти ее от меня. Ничего поделать я уже не мог.

С трудом соображая, что делаю, думая только о том, как сильно я ее люблю, я сказал:

— Мэл, молю тебя, скажи мне, есть хоть что-нибудь, что заставило бы тебя изменить свое решение? Прошу, скажи мне! Хоть что-нибудь?

— Нет, Даффи. Наверное, нам просто не суждено быть вместе.

Традиции важны для меня. В наше время стало модно не жениться, но мода, в отличие от традиций, меня не интересует.

Джон Леннон

«Итальянская работа»[61]

Пятница. Полдвенадцатого ночи. Самолет из Парижа задержался на три часа, и мы только что выгрузились у четвертого терминала в Хитроу[62]. Впрочем, этого следовало ожидать — перелет ничем не отличался от поездки в целом. То есть он был отвратительным.

Первую ночь в Париже я решил провести на Северном вокзале. Шибко умный, я решил сэкономить и не платить кучу франков за такие излишества, как кровать, туалет и вода в номере. Только подойдя к главному вокзалу французской столицы, я понял, во что влип. Воздух был маслянистым от выхлопных газов и дыма, и даже голуби, тихо ворковавшие на балках под куполом вокзала, были покрыты сажей. Когда я вошел на вокзал (а было это в три часа утра), то сразу понял, что такое количество преступных элементов, сконцентрированных одновременно в одном месте, может быть только в тюрьме. Ну, и на вокзале в центре Парижа.

В течение первых тридцати минут ко мне пристали четыре проститутки. Потом мужик в женском платье предложил мне «уколоться и забыться». А группа довольно злобно выглядевших подростков не сводила с меня глаз, пока я с вокзала не убрался, причем сами они, как я понял, считали совершенно нормальным тусоваться возле поездов в столь ранний час. Проведя бессонную ночь, я мечтал лишь об одном — как можно быстрее оказаться в Масвелл-Хилле, подальше от вокзала и от Парижа.

На следующее утро я поселился в гостинице и начал осмотр парижских достопримечательностей. За две недели я увидел все, что обычно видят туристы: Лувр, Эйфелеву башню, Блошиный рынок, Левый берег Сены и так далее. Но одному созерцать все эти красоты было грустно и как-то даже бессмысленно. Взгляд все время натыкался то на целующиеся парочки, то на влюбленно уставившихся друг на друга Ромео и Джульетту, то на кормящих друг друга с ложечки любовников в кафе. Сил смотреть на это не было. Конечно, всем известно, что «Париж — город влюбленных», но не до такой же степени! Это же хуже, чем ИКЕА, — оттуда хотя бы можно слинять. Здесь же я ежесекундно чувствовал, как я одинок.

Даже дорога домой оказалась ужасной. В аэропорту у стойки регистрации служащая авиакомпании спросила меня, хочу ли я сидеть у окна или ближе к проходу. Я ответил, что мне все равно. В ту же минуту выяснилось, что мест у окна больше не осталось. Естественно, теперь мне позарез необходимо было сидеть у окна. Я готов был душу отдать за место у иллюминатора. Но не тут-то было. Как вы думаете, куда меня посадили? На среднее место среднего ряда в хвосте самолета. Когда же она спросила, сам ли я упаковывал свои чемоданы, я даже не осмелился ответить, что упаковкой занималась моя мама, экс-террорист с большой дороги, всемирно известная наркобаронесса и вообще большая проказница.

Короче говоря, все путешествие было сплошным кошмаром. Истины ради надо признать, что в том состоянии духа, в котором я находился все это время, даже рай земной показался бы мне обителью печали и невзгод.

Мэл не желала ничего слышать. В тот вечер, когда она сообщила мне, что беременна, я просидел с ней, обнявшись, всю ночь напролет до самого утра. Рыдали мы в один голос, но это ничего не изменило. Она по-прежнему считала, что нам лучше расстаться. Все это время, находясь вдали от нее, я пытался представить себя на ее месте. Почувствовать, что переживает женщина в двадцать девять лет, будучи беременной и не замужем, женщина, чей бойфренд во многих отношениях показал себя не с лучшей стороны. Конечно, она боялась на меня полагаться. Снова впустить меня в свою жизнь означало бы вновь довериться мне, а я ничем не мог доказать ей, что был способен наконец взвалить на себя ношу ответственности и с честью нести ее до конца жизни. С чего ей было мне доверять?