Мир тесен - Дэвид Лодж

Вернувшись в прохладную тень своего номера, Моррис обнаружил в смежной комнате кабинет. На просторном письменном столе с обитой кожей столешницей лежала аккуратная стопка почты, переправленной в Белладжо в соответствии с его распоряжением. Среди писем была телеграмма из Австралии от некоего Родни Вейнрайта (Моррис толком и не помнил, кто это) с извинением за задержку доклада для конференции в Иерусалиме. По поводу этой же конференции прислал запрос и Говард Рингбаум — очевидно, еще не зная о том, что Моррис его доклад отклонил. Еще одно письмо было от адвоката Дезире насчет денег для обучения близнецов. Моррис отправил все эти послания в мусорную корзину и, вставив в электрическую пишущую машинку лист почтовой бумаги с гербом виллы Сербеллони, настучал письмо Артуру Кингфишеру: начав с напоминания, что несколько лет тому назад они вместе вели семинар по символизму в Институте английского языка, он далее упомянул, что наслышан о блестящей программной речи Артура Кингфишера на недавней чикагской конференции «Кризис знака», и в самых лестных выражениях попросил оказать ему честь, прислав ксерокопию или оттиск упомянутой речи. Закончив, Моррис перечел письмо. Не слишком ли оно подхалимское? Пожалуй, нет, и в этом заключается еще один закон академической жизни: перехвалить собрата по профессии практически невозможно. Не намекнуть ли ему на заинтересованность в профессорской должности при ЮНЕСКО? Нет, рановато. Время активного продвижения товара на рынок впереди. А это письмо — просто ненавязчивое, предварительное напоминание о себе сильному мира сего. Лизнув клапан конверта, Моррис крепко запечатал его волосатым кулаком. По дороге на террасу с аперитивами он бросил послание в почтовый ящик, предусмотрительно поставленный в гостиной.

Робин Демпси вернулся в Дарлингтон в растрепанных чувствах. После того как Анжелика сыграла с ним злую шутку (не только его щеки, но и ягодицы начинали пылать пожаром при мысли о том, что этот ирландский недоумок подсматривал из стенного шкафа за его приготовлениями к свиданию), последовал еще один день, полный раздражения и разочарований. На заседании оргкомитета конференции под председательством Филиппа Лоу (который явился в самый последний момент, взъерошенный и запыхавшийся) предложение Робина провести следующую конференцию в Дарлингтоне было отклонено и голосование завершилось в пользу Кембриджа. Затем, зайдя в свой бывший дом, чтобы взять детей на прогулку, он случайно подслушал их разговор о том, что никуда идти им неохота. В конце концов Дженет убедила их пойти прогуляться с отцом и при этом дала понять Робину, что вторую половину дня она намерена провести в постели со своим дружком Скоттом, стареющим хиппи, который в свои тридцать пять лет продолжал носить джинсовый прикид и волосы до плеч. Скотт подрабатывал фотографом, но заказы получал редко, поэтому одной из многочисленных претензий Робина к бывшей жене было то, что часть его алиментов идет на сигареты и фотообъективы для великовозрастного шалопая.

Шестнадцатилетняя Дженнифер и четырнадцатилетний Алекс мрачно потащились за отцом в центр города, где отказались от похода в картинную галерею и в Музей науки, и вместо этого пошли копаться в пластинках в музыкальных магазинах и примерять одежду в модных бутиках. И лишь после того как Робин купил каждому по пластинке и паре джинсов, они оживились и даже снизошли до разговора с ним за гамбургерами с жареной картошкой, которые заказали себе на обед. Однако разговор настроения Робину не поднял, поскольку изобиловал именами поп-музыкантов, о которых он не имел ни малейшего представления, и хвалебными отзывами о Скотте, который, похоже, знал о них все,

А день все тянулся и тянулся. От гамбургеров, легших поверх деликатесов средневекового банкета, у Робина вспучило живот, так что дорога в Дарлингтон была мало приятной. Домой он добрался к вечеру. В его небольшом современном домишке с сугробом почты под дверью был холодно и неуютно. Робин прошелся по комнатам, включая на ходу радио, телевизор и камины, чтобы разогнать тоску и одиночество, но безуспешно. Не разложив дорожных вещей, он снова сел в машину и отправился в университетский компьютерный центр.

Как и следовало ожидать, там все еще торчал Джош Коллинз, старший преподаватель кафедры вычислительных машин, — он сидел один-одинешенек в ярко освещенном зале и работал над программой. Некоторые утверждали, что Джош никогда не покидает компьютерного центра, что у него вообще нет дома и что он устраивается на ночь на полу среди гудящих, щелкающих и мигающих лампочками компьютеров.

— Привет, Джош! Что новенького? — с напускной веселостью спросил Робин.

Джош посмотрел на него, оторвавшись от компьютерной распечатки.

— «Элиза» прибыла, — сказал он.

— Правда? Отлично! — сказал Робин Демпси. Именно такое развлечение было бы ему сейчас весьма кстати.

«Элиза», названная в честь героини «Пигмалиона», на самом деле была программой, позволяющей компьютеру говорить, то есть вести связную беседу с пользователем на естественном языке посредством дисплея. Предполагалось, что диалог с компьютером контекстуально ограничен и идет по четко определенным правилам, согласно которым машине в разговоре принадлежит ведущая роль, основанная на множестве ответов на вопросы, которые с наибольшей вероятностью возникают в выбранном контексте. Идеальной моделью для «Элизы» послужила беседа между психиатром и пациентом как один из самых отрегулированных ситуационных дискурсов.

Программа вызвала большой интерес у лингвистов, изучающих системные аспекты речевого взаимодействия.

— Можно попробовать? — спросил Робин.

— Пожалуйста. Садись за машину, что стоит в углу. Когда я кивну, набери на клавиатуре «Привет!»

Робин устроился за терминалом, состоящим из клавиатуры и дисплея. Джош отнес большую бобину с магнитной лентой в отделенную стеклянной перегородкой комнату, в которой находился большой компьютер, и вскоре подал Робину знак, что программа запущена.

— ПРИВЕТ! — напечатал Робин на клавиатуре.

— ПРИВЕТ! КАК САМОЧУВСТВИЕ? — немедленно отозвалась на дисплее «Элиза».

— ХУЖЕ НЕКУДА, — ответил Робин.

— ЧТО ИМЕННО ВЫ ХОТИТЕ ЭТИМ СКАЗАТЬ?

— НАСТРОЕНИЕ ПОДАВЛЕННОЕ.

— ПОЧЕМУ У ВАС ПОДАВЛЕННОЕ НАСТРОЕНИЕ?

— ПОТОМУ ЧТО МНЕ ОДИНОКО.

— У ВАС ЕСТЬ СЕМЬЯ?

— НЕТ.

— У ВАС ЕСТЬ ДРУЗЬЯ?

— ПО-МОЕМУ, НЕТ.

— ПОЧЕМУ ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ?

Робин Демпси задумался и потом напечатал ответ:

— НЕ ЗНАЮ.

— ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ ЗНАЕТЕ ИЛИ НЕ ХОТИТЕ ОТВЕЧАТЬ?

Робин Демпси залился краской и быстро напечатал: «КОГДА-ТО У МЕНЯ БЫЛИ ДРУЗЬЯ».

— КОГДА ЭТО БЫЛО?

— ДО ЖЕНИТЬБЫ.

— ВЫ НЕ СКАЗАЛИ МНЕ, ЧТО ЖЕНАТЫ.

— Я РАЗВЕДЕН.

— РАССКАЖИТЕ О ВАШЕМ РАЗВОДЕ.

Робин Демпси без остановки печатал минут пятнадцать, пока не сообразил, что за спиной у него стоит Джош Коллинз.

— В чем дело? — спросил он холодно, заслоняя экран от Джоша.

— Все в порядке, Робин? — Да, благодарю. — Интересно? — Очень.

— Можно прочесть распечатку? — Нет, — отрезал Робин, — нельзя.

Феликс Скиннер, пробежав глазами присланную Персом аннотацию, пришел к выводу, что книга обещает быть интересной. «Но прежде чем подписать контракт, нам следует получить внешнюю рецензию, — сказал он. — Кого бы попросить об этом?»

— Я уж точно не знаю, мистер Скиннер, — сказала его секретарша Глория, положив ногу на ногу и пригладив рыжеватые кудри. Она терпеливо дожидалась указаний Скиннера, держа наготове блокнот и карандаш. Проработав у него пару месяцев, Глория уже привыкла к манере своего босса думать вслух, задавая вопросы, ответы на которые ей знать было не дано.

Феликс Скиннер обнажил в улыбке желтые клыки: он впервые заметил, какие у Глории стройные ножки.

— Что вы скажете насчет Филиппа Лоу?

— Лоу так Лоу, — согласилась Глория. — У нас есть его адрес?

— С другой стороны, — сказал Феликс, назидательно подняв указательный палец, — может быть, его привлекать и не стоит. Мне показалось, что он приревновал меня к молодому МакГарриглу, когда я проявил к тому интерес. Возможно, он будет не вполне объективен.

Глория, искусно подавив зевок, сняла с джемпера пушинку. Феликс прикурил новую сигарету от дымящегося в его пальцах окурка и бросил восхищенный взгляд на ее бюст.

— Знаете, кого мы попросим? — торжествующе сказал он. — Редьярда Паркинсона.

— Это имя мне встречалось, — уверенно сказала Глория. — Он из Кембриджа?

— Из Оксфорда. Между прочим, я у него учился. Может, сначала ему позвонить?

— Наверное, лучше сначала позвонить, мистер Скиннер.

— Мудрый совет, — сказал Феликс Скиннер и потянулся к телефону. Набрав номер, он откинулся в кресле и снова одарил Глорию клыкастой улыбкой. — Знаете, Глория, я думаю, вам пора называть меня просто Феликс.