Веселыми и светлыми глазами - Павел Васильев

— Ты уже говорил, — ответил он. — Попробуй, закрыта дверь?

— Закрыта… Шеф, — сказал я, — у меня осталось только восемьдесят копеек. Наверное, будет мало?

— Конечно, мало! Вон, посмотри, сколько на счетчике!

— Что же делать?

— Придется вылезать.

— Но мне надо, понимаешь, вот так. Позарез надо!

— А мне-то что!

— Может, авторучку возьмешь? На, возьми авторучку! Хорошая, еще почти новая!

— На фига она мне.

— Ну, чемодан возьми.

— Да ты что?

— Надо, понимаешь! Нет у меня больше денег!..

— Да уж ладно, сиди, что-нибудь придумаем.

— Я серьезно.

— И я серьезно. Кого-нибудь подсадим.

— Слушай, старик!.. Ну, спасибо. Я знал, что поможешь. Мне здорово везет на хороших людей!..

— Всем хорош не будешь!

— Ну, все-таки.

— Я тут как-то в трамвае ехал, у окна пьяненький сидит, кимарит помаленьку. Мне старушки говорят: «Молодой человек, разбудите его, спросите, где выходить, как бы не проехал». Сердобольные нашлись! Я трясу его за плечо: «Где выходишь?» А он что-то — бу-бу-бу. Я опять: «Где выходишь?» А он снова — бу-бу-бу, шепотком. Я наклонился, чтобы послушать, только голову пригнул, ухо подставил, а он морду приподнял, да мне — тьфу! Едва успел отвернуться! Вот и проявляй заботу, помогай!

— Так это же редкий случай, исключение!

— А мне что, от этого легче, что исключение?

Он все-таки довез меня до Колесной. Я попрощался с ним, крепко пожал ему руку.

Вот и этот дом. Собственно, зачем я бегу, куда тороплюсь? И что скажу ей сейчас? О чем спрошу?

Почему-то об этом я не думал раньше, когда еще ехал на аэродром, когда летел. Тогда я просто чувствовал, что так надо, что не могу по-другому.

Я нашел ее парадную, поднялся на пятый этаж. Подошел к двери квартиры и долго стоял, оробев. Дверь мощная, высоченная. Осторожно нажал кнопку звонка и прислушался. Кто-то шел по коридору. И пока шел, я успел подумать, что сейчас уже очень поздно, наверное, около десяти. Убежать, что ли?

Открыла старушка, маленькая, волосы у нее белые, как пушок у перезревшего одуванчика, пушистые. Я поздоровался и попросил:

— Позовите, пожалуйста, Лизу.

— Ее нет дома, — сказала старушка и внимательно посмотрела на мой чемодан. — Она ушла в магазин. Вы зайдите, она, наверное, скоро вернется.

— Нет, спасибо, я подожду ее на улице.

Я стал спускаться, а она не сразу закрыла дверь, все еще недоуменно смотрела на чемодан. Я спускался неторопливо, помахивая этим чемоданом.

Лестничные окна выходили во двор. Напротив лестницы во дворе ремонтировался флигель, совсем близко стояли заляпанные известью строительные леса. Окно на площадке между вторым и первым этажами было открыто. Я лег на широкий подоконник и выглянул во двор. И вдруг увидел ее.

Она неторопливо шла, обходя известковые лужи, и не замечала меня. Лицо ее было задумчивым, брови слегка нахмурены. Я смотрел на нее, и сердце мое цокало так громко, как метроном. Я хотел что-нибудь крикнуть ей, позвать, и не мог. Задохнулся, как задыхаются, долго пробыв в воде. Лиза приближалась, подходила к парадной. Я привстал на подоконник, чтобы лучше видеть ее. У парадной, как раз напротив окна, была насыпана большая куча песка. Лиза подошла к двери, протянула руку. И я прыгнул…

Я грохнулся в песок. Ручка у чемодана оторвалась, и он покатился в сторону.

— Ой! — испуганно вскрикнула Лиза и отпрянула.

— Здравствуй, — привстав, улыбаясь и стирая с лица песок, весело сказал я.

— Ты?

— Ага…

Она молчала и, будто все еще не веря, смотрела на меня удивленными большими глазами.

— Откуда?

— Оттуда, — неопределенно кивнул я. — Здравствуй…

Мы все еще стояли и смотрели друг на друга. И потом, будто почувствовав, что так надо сделать, разом шагнули навстречу, и я подумал, что пиджак в песке, я не успел стряхнуть его.

— Чудак, — прошептала она.

И я спросил, широко, счастливо, дурашливо улыбаясь:

— Ну почему же… Кто чудак-то?

— Ты… Чудак мой… — И засмеялась.

Вот так. Я начал свой рассказ с того, как мне пришлось влезать в окно. А заканчиваю тем, как выпрыгивал. Ничего здесь не придумано, такое уж совпадение.

РАССКАЗЫ

Литва, плотва…

Город приближался маленький, светленький. Дома одноэтажные. Все утопает в зелени. Над городом торчит телевизионная вышка. Полукругом огибает город река. Берега песчаные, плоские. Светлый, первобытноцельный, укатанный дождями песок. По нему не ступала еще нога человека. Вода в реке — как в громадной тарелке, и не поймешь, движется она или не движется. Тепленькая водица! Вдоль берега ивы с темными ноздреватыми стволами и с громадными, как луговые стога, белесыми кронами. В кронах сидят соловьи-разбойники…

А вот трехэтажные дома, похожие на коробки. Маленькое озерко. Мальчишки с корзинками в руках бродят по воде, а белоголовый бесштанный пупс, задрав подол рубашки, спотыкаясь, косолапо переступает по берегу, оглядывается и ревмя ревет, боится поезда. Карасей поймали.

— Караси? — высунувшись в окно вагона, кричит мальчишкам Антошка. — Что-о? Красноперки?

— Фига тебе с маслом, а не красноперки! Пиявки одни, — говорит тетка, соседка Антошки. Она сидит на нижней полке и тоже смотрит в окно. Смотрит на приближающийся город.

В купе, кроме них, еще трое. Усатый дядька, парень и девушка. Парень едет в соседнем купе, но он целый день здесь, возле девушки. А в общем это даже вовсе не девушка, а его жена. Они недавно поженились. Все смотрят в окно. Готовятся к выходу.

— Ты не забыла фотоаппарат?

— Не забыла.

— Почем здесь курицы, не знаете? — спрашивает у всех толстая тетка. Она тоже собирается выходить. Но только едва ли она сможет выйти. Вчера вечером она кое-как протиснулась в купе, а сегодня, как проснулась, все ест и ест не переставая, все жует что-то и пухнет, пухнет на глазах. От нее в купе тесно и жарко. На Антошку так и веет чем-то сытым и каленым, как от громадной сдобы, которую только что вытащили из печки и выворотили на скамейку.

— Почем курочки? — спрашивает тетка и высовывает в коридор маленькую, как у питона, голову.

Молодожены напряжены, внимательны. Поезд будет стоять здесь тридцать минут, и у них запланировано выскочить самыми первыми, взять такси и объехать весь город. Осмотреть сразу все. Вот здорово! У них записано обо всем в специальную тетрадку.

— Вы и Крым видели? — спрашивает Антошка, хоть и слышал уже, как они об этом рассказывали усатому.

— И в Крыму были, и на Кавказе. А теперь вот в Закарпатье. А сейчас посмотрим этот город, — отвечает девушка.

— И все по тетрадке?

— Мы заранее готовились, чтобы не терять время. Читаем по энциклопедии, а потом смотрим. И архитектуру, и сразу все.

— Вот деточек-то заведешь, так не очень-то посмотришь, некогда будет, — говорит толстуха.

— Это только дурачки заводят сразу. Надо поездить и пожить в свое удовольствие, — убежденно возражает девушка.

— Подожди-ка, вот как изменять начнет, так тогда поездишь, умница! — шепчет толстуха. — Так тебе и надо!

А молодожены уже ушли, и усатый ушел.

Поезд втягивается на привокзальную площадь, народ стоит на платформе. Носильщики с тележками. Все смотрят на вагоны и на Антошку. Улыбаются, протягивают ему цветы. Что-то кричат Антошке, и Антошка тоже кричит.

Только вот выходить Антошке нельзя. Нигде нельзя, до самой станции Побраде, где будут встречать Антошку. Даже если поезд стоит тридцать минут или сто лет, все равно нельзя. Мама не велела. Потому что Антошка впервые едет один.

И он обещал маме. И за ним следят толстая тетка, и парень с девушкой, и усатый дядька, и еще проводник, потому что всех просила об этом мама и все обещали.

Антошка видит, как все выходят из вагонов, как дядьки целуются с тетками, как молодожены скачками помчались за вокзал, а усатый устремился к ларьку «Пиво — воды». Толстая тетка успокоилась, курицы здесь стоят столько же, сколько и в ее городе, а больше здесь ничего не продается.

— А вот эскимо продается! — говорит Антошка.

Но тетка почему-то молчит и в окно смотрит зевая. Не покупает эскимо. Скучно с ней Антошке.

— Эй, мальчик, а мальчик, собаку продаешь? — вдруг оживляется тетка.

— Нет.

— А зачем же ты ее держишь?

— Так это моя.

— А сколько тут стоит такая собачонка?

— Не знаю.

— Вот балбесы, ничего не знают.

— А какой это породы? — спрашивает Антошка.

— Овчарка.

— «Овчарка»! — передразнивает тетка. — Знаю я таких овчарок. Только убирать за ней будешь, да жрет, как лошадь!

Антошке грустно. Он выходит в пустой коридор. Затем в тамбур. А потом на платформу.