Эпилог - Марта Молина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Куда исчезли твои увлечения, подруги? Почему твой мир замкнулся на этом? – он красноречиво повел рукой. – Зачем ты превратилась в наседку? Я постоянно чувствую себя обязанным. Я устал от навязчивой опеки. Я не могу и не хочу поддерживать эту фальшь.
В ту ночь рухнула семейная жизнь. После ссоры Никита ушел – на время, как он пояснил, пока все не встанет на свои места. И стало больше не о ком заботиться. Некуда было излить накопленную за девять месяцев нежность и любовь. Мир снова опустел, и силы вновь покинули тело.
А под утро, когда уже было невозможно ни спать, ни плакать, тихонько подошла к постели она. Погладила ручонкой по волосам и сказала:
– Не грусти, мамочка! Нам и вдвоем хорошо.
***
На скамье напротив сидит женщина лет пятидесяти. Аккуратная стрижка с завивкой, брючный костюм, сдержанно-пестрый шейный платок, сколотый сверкающим зажимом. Наманикюренными пальцами перебирает бумаги в кожаном портфеле. Видно, как она удовлетворена собой: выглядит и ведет себя, как бизнесвумен образца двухтысячных. Перед глазами всплывают глянцевые развороты, где стильные дамочки со страниц прогрессивных журналов призывали покинуть ненавистную контору или, того хуже, надоевшую кухню, и начать-таки работать на себя. Не проси деньги у мужа, зарабатывай. Будь сама себе хозяйка. Выбирай, сколько работать, а сколько отдыхать. Независимость и успех – составляющие твоей новой жизни. Машина, шопинг, путешествия – больше нет ничего невозможного.
И все такое розовое, вдохновляющее, доступное. Кажется, просто позвони по «горячей линии» на восемь-восемьсот, раздай бесплатные образцы соседкам – и вот она, европейская сказка или американская мечта, кому что ближе. Да что может быть ближе женщине постсоветского пространства, когда в телеке плачут богатые, а в рекламных паузах томные барышни получают райское наслаждение?
Чего должна была хотеть русская женщина, недавно узнавшая из хлынувшего из-за бугра инфопотока, что блестящие колготки – безвкусица, а не роскошь, и что наряжаться в Макдональдс нелепо, хоть он зовется рестораном?
Эта милая «селф-мейд-вумен» напоминает мать. Не теперешнюю, а двадцатилетней давности: с планами, распорядком дня, кипучей энергией и крепким здоровьем. Та же непоколебимая уверенность в собственной правоте и безоговорочная вера печатному слову. Те же отточенные движения миловидной женщины, привыкшей быть в центре внимания несмотря на природную погрешность внешних данных.
С годами ее походка замедлилась, торопливые шажки превратились в приземленные шаги, появилась привычка склонять при ходьбе голову набок, как будто кто-то сидит на левом плече и нашептывает: лучшая часть жизни прожита, старость на пороге, кавалеров давно след простыл, а взрослая дочь не способна справиться даже с сущим пустяком – рождением внучки… Но все это потом, позже, много лет спустя, а в те времена мама была точь-в-точь как сегодняшняя попутчица.
Набегает волна трогательной теплоты. Приятно видеть человека, у которого все хорошо, все по полочкам.
Женщина чувствует на себе чужие мысли, нервно поднимает взгляд. Не разглядела умиления – приняла его за высокомерие, насмешку. Оскорбленно, но гордо приосанившись, с вызовом хлопает портфелем, стремительно поднимается и выходит в тамбур.
Электричка, тяжело вздыхая, замедляет ход и раздвигает двери в каком-то городке. Вон она, попутчица, на платформе: раскрыла цветистый зонт и идет, аккуратно переступая через лужи.
Пусть она покоряет вершины своих амбиций, пусть глянцевая мечта как можно дольше освещает изнутри ее взгляд, дает силы просыпаться, крутить бигуди, подбирать шейные платки под цвет помады, а помаду в тон полосок на супружьем галстуке.
Иди с миром, незнакомка! Неси порядок и покой в сердца бездетных мам.
***
Нужная станция встречает со слезами. Дождь моросит, и дальний лес затянут пеленой. У палатки с шаурмой ошиваются два тощих пса. Около платформы приютились бабушки в дождевиках, продают дары леса и огорода. Пахнет грибами и соленьями.
«Эпилог» позаботился о трансфере: неподалеку скачет парнишка с табличкой. Он кивает на минивэн. Почти все места заняты. Исключительно дамское общество.
Барышня, украшенная английской косой, с нарочитым усердием тычет в телефон. Кто-то в черном платке все шуршит и шуршит пакетами. Женщина с синяками под глазами запрокинула голову и вроде как спит. Остальные хмуро глядят в окна.
Вдруг стайка веселых девушек заглядывает в салон, шушукается и отправляет самую смелую на разведку. Та подскакивает к парню с радостью человека, который чуть не потерялся, но уже нашелся. Но видит название фонда, и с лица сползает улыбка. Наверно, чувствует себя обманутой: собрались с подружками на праздник, нарядились, создали настроение – и тут на тебе, группа скорбящих прямо в общественном месте. Тычут своим горем в лицо, мешают наслаждаться жизнью. Заставляют думать о плохом. Разве справедливо?
– Недомамаши всем уже надоели со своими соплями! – гневается одна из них. – Почему бы им не усыновлять младенцев из детдомов, если так сложно пережить потерю?
– Ванька! – кричит вторая в неведомые дали и машет зонтом. – Мы тут!
Стайка девушек снова веселеет и упархивает в дождь.
– Еще одну дождемся и едем! – объявляет парень и хлопает дверью, чтобы не впускать сырость.
Все молчат.
Наконец врывается опоздавшая. С нее летят капли.
– Уф, ну и дождь зарядил! Я надеялась, только в Москве непогода, а здесь прояснится. Мероприятие у нас ведь под открытым небом. Но ничего не поделаешь. Придется мокнуть! Здравствуйте всем.
Барышня неловко улыбается и делает намек на кивок.
Женщина с синяками под глазами устало достает наушники.
Черный платок на мгновение затихает, а затем снова принимается шуршать.
Остальные хмуро глядят в окна.
– Все? – спрашивает шофер и не дождавшись ответа заводит двигатель. – Раз все, то поехали.
Минивэн неловко разворачивается и берет курс на блеклые дачки.
***
Это не похоже на похороны. «Церемония прощания» – лишь грациозная фраза. На похоронах есть могила, крест и, самое главное, мертвец. И никаких воздушных шаров.
Хотя вряд ли кто-то из присутствующих видел в своей жизни много похорон. Сколько потерь приходится на одну современную женщину детородного возраста? Три? Пять?
Хоронят бабушек и дедушек – чаще всего в детстве, когда васильки в кладбищенской траве запоминаются лучше, чем безжизненное лицо почти неузнаваемого старика.
У некоторых уже ушли родители – глубокая трагедия вперемешку с поверхностными хлопотами. Горечь утраты против похоронной суеты: ну и кто кого?
Несчастный случай с ровесником – нелепость, совсем не пожил, смерть забирает лучших… Всплакнуть, помянуть да и забыть. У всех свои жизни, и они продолжаются.
Коты и канарейки не в счет.
Но
