На крутой дороге - Яков Васильевич Баш

И потянулись над Запорожьем жуткие грохочущие ночи, иссеченные молниями взрывов и озаренные кровавым заревом пожаров. С вечера и до утра беспрестанно, и с каждым разом все более грозно, пылало и гремело небо, стонала и сотрясалась земля.

— Да-а, батенька мой, — съежившись в траншее и поглядывая на огненное небо, горько вздохнул Чистогоров.

— Эге ж, — сердито отозвался Марко Иванович. На этот раз бомбежка застала их обоих на заводе и загнала в траншею.

Надежда присела возле дяди. После первого налета, как только начинала выть сирена, он прежде всего разыскивал ее и больше уже не отпускал от себя. При вспышках взрывов Надежда заметила, как сгребал он в пригоршню свои усы и каким гневом загорались его глаза, а по маловыразительным, но уже знакомым ей словечкам «да-а», «эге ж» поняла, что старые друзья что-то задумали.

— Я согласен, Марко, — ответил Чистогоров на короткое «эге ж». — Пойду с хлопцами погомоню. А ты тут со своими.

— Погомони, Михей, — уже вслед ему бросил Марко Иванович. — А то куда это годится, прячемся, как суслики.

И повернулся к сварщикам, вдруг притихшим в траншее и насторожившимся.

— А вы думаете, хлопцы? До каких же пор иродовы швабы страхом нас к земле пригибать будут? Наши там бьются, кровь льют, металла ждут, а мы тут в канавах смердим. Разве не так говорю?

— Так! Так! — загудели вокруг.

— Правильно говоришь, Марко Иванович!

— А как же! А то и в самом деле как суслики!

— Какие там суслики — хорьки вонючие! — нарочно, как и Марко Иванович, приперчил кто-то, чтобы сильнее пронять.

— Надо за дело приниматься!

— Да как же ты примешься, когда он бомбит, сволочь?!

— А на фронте разве не бомбит?!

— Теперь и тут фронт! — пытался кто-то перекричать всех.

— Говори, Марко Иванович! Говори!..

И траншея сразу ожила, зашевелилась, загудела. Откуда-то появился Жадан, и Надежда удивилась: еще совсем недавно он доказывал, что во время налета главная обязанность каждого руководителя как можно быстрее вывести своих людей в безопасное место, а сейчас сам ухватился за идею Марка Ивановича и горячо призывал продолжать работу в цехах под обстрелом.

Эта идея из траншеи сварщиков быстро перекинулась в соседнюю — к прокатчикам, оттуда — в убежища мартеновцев, доменщиков, железнодорожников. И скоро весь огромный заводской двор, изрытый канавами и убежищами, загудел, забурлил, выливаясь в бесконечную цепь бурных собраний, проходивших под бешеной трескотней разрывов, при вспышках страшных кровавых отблесков, поражая своей необычностью.

На следующую ночь Запорожье подверглось еще более массированному налету.

Вражеские самолеты шли на город волна за волной. Главные удары направлялись по важнейшим объектам — Днепрогэсу, вокзалам, «Запорожстали». Сотрясалась, дрожала вся территория завода. До самого утра трещало и полыхало небо. Однако в цехах работа не прекращалась. На этот раз был отменен сигнал боевой тревоги. Завод был объявлен фронтом — и уже никто, даже под беспощадным обстрелом, не бросал своего рабочего места, каждый относился к своим обязанностям, как боец передовой линии.

С Миколы Хмелюка этот новый, фронтовой этап в заводской жизни словно снял тяжелый недуг. До сих пор Микола тяготился тем, что он, молодой и здоровый человек, вынужден оставаться на заводе. Всякий раз, когда отправлялась очередная партия новобранцев — таких же, как он, комсомольцев, — ему стыдно было смотреть им в глаза. Казалось позорным быть «тыловой крысой», когда товарищи идут на фронт. Но теперь, почувствовав себя настоящим фронтовиком, Микола даже внешне изменился: подтянулся, остриг свою огненную шевелюру, оделся в военную форму и почти ничем не отличался от запыленного, пропитанного потом, разгоряченного в бою окопного солдата.

По примеру Миколы и другие комсомольцы объявили себя постоянными бойцами, и уже никто из них ни днем, ни ночью не уходил с завода. Объединенные в отряды ремонтников, пожарных, санитаров, охраны, они и после рабочей смены оставались в строю. И именно на их долю выпадали наиболее трудные и опасные задания.

Самым большим злом во время налетов были зажигалки. Их остерегались больше фугасок. Они сыпались на завод беспрерывно. Сыпались, как град, лопались на крышах, во дворах, вспыхивали и, как злые гадюки, шипели, освещая все вокруг зловещим синеватым пламенем.

Поначалу этих зажигалок боялись. Пугались даже шума, с каким они падали. А падали они всегда в большом количестве, создавая при этом такой жуткий и оглушительный гул, словно где-то поблизости обрывалась каменная глыба и летела прямо на тебя. А когда они начинали трещать, лопаться и разливаться горячими струями, от которых плавился металл, — люди в страхе разбегались.

Ночные бомбежки казались Надежде просто невыносимыми. Как-то в один из первых налетов она очутилась между упавшими зажигалками и сама едва не сгорела. После того, заслышав свист, она бросалась в траншею, закрывала лицо и молила судьбу, чтобы пронесло мимо.

Надежда не входила в команду, которая гасила зажигалки. Ее включили в санитарную дружину. Теперь на заводе было много травм не только от взрывов, но и от паники, и Надежда после работы в цехе, дежуря с девушками во дворе, старалась овладеть еще одной, на этот раз медицинской, специальностью.

Но во время бомбежки и санитарки не оставались в стороне. Они тоже гасили зажигалки. Тушить эти бомбы стало главной задачей. К этому привлекались все.

И тут Надежда впервые заметила военную смекалку Миколы. Казалось, он родился для борьбы с этим опасным огнем и скоро приобрел на заводе популярность искусного гасителя зажигалок. Микола по гулу самолета, по его заходу на завод научился почти безошибочно угадывать, с какими бомбами идет самолет и где они будут падать, и как только зажигалка касалась земли, сразу же хватал ее длинными щипцами и бросал в воду.

Бочки с водой, кучи песка были размещены по заводскому двору по его системе. Щипцы изготовлялись также его собственной конструкции — облегченные, с удвоенными зубцами и удлиненными рукоятками. Этими щипцами он вооружил все команды.

Отвага и бесстрашие Миколы не только поразили Надежду, но как бы и пристыдили ее. По его примеру она вооружила щипцами своих санитарок, и теперь они, как и хлопцы, ходили с ними, как с автоматами. Постепенно свыкалась и с шумом, сама научилась гасить зажигалки, девчат научила, а вскоре вслед за хлопцами уже и на крышу взбиралась.

Комсомольские команды стали на заводе самыми надежными «гасителями». Морозов каждый вечер прежде всего интересовался, какие команды дежурят. И когда узнавал, что на посту молодежные, сразу приободрялся:

— Ну, тогда я спокоен.

Да и не только директор — все в цехах чувствовали себя значительно спокойнее и увереннее, когда дежурили молодежные команды.

Под свой надзор взяли комсомольцы и завершение строительства новых