На крутой дороге - Яков Васильевич Баш

— Что, может, знакомый? — прихлебывая уху, кивнул Вовнига на портрет Гонтаря.

— Нет, атаман, я только слышала о нем.

— Путный хлопец! — помолчав, молвил Вовнига.

Всегда немногословный, а уж если заговорит, то растягивает речь длиннющими паузами, — на этот раз Вовнига оказался разговорчивым: видно, Надежда и в нем пробудила волнующие воспоминания.

— А где он? Не знаете?

— Не знаю, атаман, — ответила Надежда.

— Я тоже не знаю, — хлебая уху из общей миски, вступил в разговор Микола.

— Позапрошлый год отозвался было… Телеграфное поздравление прислал… Пожелал еще сто лет землю топтать. Видно, вспомнил, как вместе вот там… — снова кивнул он на картину.

Обед подавала русая пригожая молодица, внучка Вовниги. Всегда веселая, жизнерадостная, сейчас она ходила грустная: недавно получила сообщение, что муж ее пропал без вести. Горе молодой женщины больно отозвалось и в сердце Надежды.

Из колхоза возвращались поздно. Ехали той же степной дорогой, мимо необозримых буйных массивов, над которыми мечтательно плавали звезды. Надежда вглядывалась в них, а видела Василя. Мысли о нем, о разлуке с ним бередили душу.

А где-то далеко впереди уже появились вспышки и желтые лапы прожекторов лихорадочно ощупывали встревоженное небо.

XXII

Бурлила, гудела заводская площадь, но чей-то смех звучал в общем шуме особенно звонко и заливисто. Он выделялся, как выделяется пение соловья из многоголосого щебета пернатого царства, и было в нем что-то особенно влекущее и чарующее.

— Ну и смеется же заразительно! — невольно приостановились парни, перемигиваясь.

— Даже в поджилках щекочет!

— Кто это?

— Зинка Миколина.

Даже пожилые, проходя мимо, замедляли ход, и их хмурые лица теплели.

— Ишь заливается!

— Да-а. Такая и мертвого расшевелит.

— Просто дар божий!

— А как же! Природа богата талантами, — философствовали они, — кого музыкальностью одарит, кого голосом, а кого и смехом.

Зина и впрямь была одарена редкостным талантом смеяться. Петь почти не умела, зато когда смеялась, откуда и голос брался. И звучал он всегда звонко, влекуще, переливаясь множеством оттенков, как мелодичный звоночек.

— У нее смех художественный, — замечали учителя в школе.

Надежда еще в те времена завидовала дару своей подруги, а Микола Хмелюк, только раз услышав заразительный смех Зины, уже не отставал от нее.

Женская сообразительность рано подсказала Зине, что смех — это и есть самое привлекательное в ней. Искусство смеяться придавало ее неказистой внешности какое-то своеобразное обаяние. Девичья мечтательность со временем развеялась, шелковые волосы закудрявились, в глазах заиграли бесенята, и то, что поначалу так очаровывало Миколу, теперь уже порой причиняло ему боль.

Война застала Зину вне дома. После болезни ее отправили в санаторий. Но крымские берега тоже в числе первых услышали взрывы бомб, и она вернулась в Запорожье.

Начало войны Зина восприняла по-своему и совсем не так тревожно, как Надежда. Война встряхнула ее дремлющие силы и придала мужество ее пылкой натуре. Тишина лаборатории, обязанности лаборантки ее уже тяготили. Ей было этого мало, и она страстно рвалась к более горячим делам. Охотно ходила на ночные дежурства, корила Миколу тыловой работой, чем еще больше растравляла его совесть, мечтала отправиться на фронт. Она первой откликнулась на призыв ехать на окопы. Добилась от начальства, чтобы ее послали с первыми бригадами, собиравшимися сейчас здесь, на площади.

Когда Надежда вышла из цеха, заводская площадь напоминала ярмарку. С узелками, лопатами, чайниками, котелками суетились, перекликались, грузились на машины женщины, и было в этой суете что-то печальное, тревожное и одновременно торжественное, будто женщины уезжали на фронт.

Услышав смех Зины, Надежда тоже, как и мужчины, на мгновение остановилась. И как-то стало радостно, что собралось столько желающих ехать на окопы.

События на фронте становились все более грозными. Линия фронта рвалась, соединялась и снова ломалась, все ближе и ближе подвигаясь к Днепру. Бои шли уже под Житомиром, подвергались обстрелу Одесса и Ленинград, росла угроза на смоленском направлении: враг бешено стремился к Киеву и Москве.

Назрела потребность заблаговременно укрепить и подступы к Запорожью. За Днепром, вдали от города, копали траншеи и глубокие противотанковые рвы. На эту работу призывалось гражданское население, конечно, преимущественно женщины.

Надежде было поручено принять участие в организаций женских бригад. Но она этого задания почему-то очень боялась: ей казалось, что ничего у нее не получится. Ежедневно вместе с Зиной после работы ходила по квартирам, разъясняла, уговаривала, записывала, переписывала — и всякий раз возвращалась на завод неудовлетворенной, обеспокоенной: опасалась, как бы эти списки так списками и не остались. Ведь призывались женщины, не работавшие на производстве, бездетные или те, у кого было кому присмотреть за детьми. А разве много у нас бездетных женщин? Да и тем, кто мог с кем-то оставить детей, естественно, не хотелось отлучаться из дому в такое грозное время.

И вот в назначенное утро площадь заполнилась женщинами. В это тяжелое для страны время чувство долга оказалось сильнее всех других, даже материнских чувств. Надежда была растрогана до слез, увидев, что все записавшиеся явились на сборный пункт. И в этом она усмотрела заслугу Зины, которая не просто уговаривала, а сама ехала вместе с ними, чего не могла сделать Надежда: ее не отпускали с завода.

Но еще больше растрогало Надежду появление у машин Килины Макаровны с двумя лопатами, противогазом и Крихточки, вспотевшей под огромным узлом. Обе они могли бы и не ехать: у Крихточки мальчика не на кого было оставить, а Килина Макаровна уже и по годам не подходила, да и печень ее беспокоила часто.

— Ну и галдеж! Ох, крихточка ж ты моя! Где же наша машина? Куда прешься, говорю! Шофер! Ну и законы, трясця вашей матери! — Крихточка и тут строчила как из пулемета, и ее звонкий голос выделялся из общего гомона и шума.

— Почему ты противогаз не взяла, сестричка? — прицепилась к какой-то женщине Килина Макаровна, не забывая своих обязанностей старосты ПВХО. — Ох, да разве ж можно без противогаза? — обеспокоенно гудела она.

— Сюда, тетушки! Сюда! — кричала им с передней машины хорошенькая черноволосая девушка в вышитой блузке и с венком из степных васильков на голове. Она приоделась, как на праздник.

— А, Леночка! Ты уже тут? — сразу же умерила свой пыл Крихточка. — Помоги, серденько… узелок, узелок… Вот спасибо!

Надя заметила, что Лена уже успела завоевать симпатии даже требовательной Крихточки, и радовалась этому. От комсомола Лена была главным организатором женских бригад — Надя и Зина только помогали ей. Вначале все побаивались, что скромная и хрупкая девушка не справится с этим поручением — женщины не